4. Наследственные факторы и среда в определении норм поведения и морали

Духовный облик всякого человека вырабатывается при взаимодействии наследственности и среды. И тот и другой источники в человеческом обществе очень разнообразны. Разнообразен наследственный материал, разнообразны и условия среды, в которых приходится развиваться людям.

Первую веху, показывающую, какого пути нужно держать­ся для освещения условий возникновения интересующего нас типа и для ответа на вопрос, какие изменения в этих услови­ях желательны в будущем, дает нам художественная литера­тура. Относящиеся сюда литературные типы — все бедняки, люди физического труда, люди подневольные. Объединенные основным свойством типа, они чрезвычайно разнообразны во всем остальном. Как примеры я взял часть того, что сохрани­ла мне память, а сколько-нибудь полный их перечень представлял бы, в силу обилия примеров, очень сложную работу. Разнообразие их внешних черт при их большом количестве в литературе показывает, что и в жизни их много, тогда как представителей другого уровня образования и соответственно другого быта, относящихся к этому же типу, сравнительно немного. У того же Толстого я не могу назвать ни одного. Мало и у других авторов. Старец Зосима у Достоевского и у него же Идиот подходят только отчасти. Они не бесспорны как обладатели талисмана, и Идиот, во всяком случае, лишен той ровности и постоянства, которые неразлучны со способностью «сливаться с миром». Не совсем подходит к нашему типу и Зосима, как «раскаявшийся»; настоящие обладатели талис­мана сделаны из одного куска. Возможно, что среди бедня­ков, занимающихся физическим трудом, их потому оказывает­ся больше, что число людей физического труда значительно превышает количество остальных людей, живущих в лучших условиях.

Но возможно и другое объяснение, которое мне кажется более вероятным и которое заключается в том, что условия быта, а следовательно, условия развития индивидуума среди бедняков более благоприятствуют появлению обладателей талисмана. Отнести момент, определяющий количество типов, на счет среды можно, только предположив, что действие дру­гого момента (наследственного материала), который мог бы влиять в данном отношении, в обеих группах уравнено. Для такого предположения мы имеем полное основание, так как нет указаний, что наследственный материал в обеих сравниваемых группах (живущих в условиях бедности и обеспечен­ности) не был бы распределен приблизительно одинаково.

В чем же основная особенность условий в первой группе?

Мне кажется, что на этот вопрос существует уже не гадательный, а решительный ответ, с которым трудно не согласиться человеку беспристрастному. Основная особенность условий состоит здесь в том, что у людей физического труда и у людей малообеспеченных ребенок приучается к тому, что, кроме удовлетворения своих потребностей (что всегда достав­ляет некоторое удовольствие), нужно удовлетворять еще ка­кие-то общие потребности: стеречь гусей и прочее. Это делает­ся в том возрасте, когда ребенок достаточных родителей не только не пасет гусей, но сам опекается иногда одним, а ино­гда двумя пастырями — нянькой, бонной и проч. Он долго-долго ничего не хочет знать, кроме исполнения своих жела­ний, иногда в продолжение всей жизни. В первом случае с первых годов существования в бытовых условиях налицо предпосылка для подавления эгоистического начала, первого возникновения которого в человеческом существе невозможно избежать никаким воспитанием. Для этого надо было бы, что­бы ребенка не учили говорить, потому что первые слова, по­являющиеся в его лексике — «дай», «мое», — уже связаны у него с противопоставлением себя всему остальному. В усло­виях малодостаточной жизни человек начинает считаться рабочей силой с того возраста, когда он по своей силе и уму оказывается пригодным для какого-нибудь дела, и с этого же момента начинается автоматическая борьба с проснувшимся в первые годы существования эгоистическим началом. Борьба суровая и непрекращающаяся. И в условиях достаточной жизни в свое время возникает эта же борьба, но она значи­тельно слабее, и, главное, она теряет свое основное свойство, ведущее к победе «антиэгоистического» начала, — свою непре­рывность, постоянное давление условий, противодействующих эгоизму, давление, то более, то менее сильное, но не прекра­щающееся. Автоматической борьбой с эгоистическим началом ее можно назвать потому, что эта борьба возникает независи­мо от воли субъекта или от воли окружающих, просто в силу обстоятельств. Работы так много, что дела следуют одно за другим, о себе некогда подумать, и центр интересов поневоле переносится в окружающее. Раз такие условия хоть в самой малой степени осуществились, этим положено начало разви­тию морали человека в определенном направлении. Мы не го­ворим, что этим началом, то есть вынужденной работой не для личного удовлетворения, которая механически (пока) отвле­кает от личного, вопрос о будущем облике человека сразу и решается, что сразу предопределяется Платон Каратаев или Алешка Горшок.

Будущий характер каждого человека зависит и от постоянства благоприятных для развития определенного душевно­го склада внешних условий, и от наследственного материала, который жизни приходится обрабатывать. Посмотрим, какие здесь можно предполагать случаи.

Первый случай. Наследственный материал благоприятен подавлению эгоистического начала, то есть под воздействием постоянной работы он минимально сопротивляется превраще­нию начинающегося эгоиста в противоположный тип. Внеш­ние условия тоже благоприятны: они требуют постоянной ра­боты, выполняемой не в личных интересах, а для других. Сочетание этих двух предпосылок благоприятно для развития черт, характерных для обладателя талисмана.

Второй случай. Наследственный материал благоприятен, но внешние условия неблагоприятны: они не вызывают необ­ходимости постоянного выполнения работы для других и, мо­жет быть, не вызывают вообще необходимости трудиться. Ве­роятно, результат будет такой: человек, не научившийся в раннем возрасте «автоматически» забывать о личном, в дальнейшей жизни уже будет не в состоянии достаточно обуздать личное начало даже при помощи сознания. Он будет не в со­стоянии привести свое личное начало в гармонию с окружа­ющим миром, ту гармонию, которая перманентно существует у полноценных представителей предыдущего типа. Благодаря этому внутреннему разладу выходят люди с постоянным чув­ством неудовлетворения жизнью. А разлад возникает оттого, что одаренная натура (наследственный материал) не мирится с себялюбивым укладом существования, обусловливаемым не­благоприятной в этом отношении средой1; процесс же пере­работки этого «себялюбивого» уклада на другой оказывается не по силам, как не по силам становится двадцатилетнему человеку овладеть искусством игры на скрипке. В жизни такие люди представляют мало ценности; про них можно сказать — «ни себе, ни людям».

Другое дело, если такой человек отмечен каким-нибудь выдающимся талантом, — талант все прикрывает, — но о талантах мы не говорим. Талант в какой-нибудь определенной области — музыке, живописи, поэзии и т. д. — создает совершенно особый тип выдающегося в каком-нибудь одном отношении человека, и сила этого таланта может быть такова, что в состоянии поддержать на некотором высоком уровне натуру, слабую в других отношениях. Люди же обычные, возникшие в указанных условиях, не способны создать вокруг себя атмосферу, в которой легко дышалось бы как им самим, так и соприкасающимся с ними людям. Сюда относятся все те типы разочарованных натур и «лишних людей», которыми так богата наша литература. С Онегиным и Печориным во главе, они хорошо всем известны, и о них нечего особенно распространяться. Можно отметить только большую распространенность этого сорта людей, конечно значительно меньших по масштабам, чем два названных литературных героя. Не нужно чуткости художника-писателя, чтобы разгадать их и в жизни.

Третий случай. Наследственный материал неблагоприятен, но условия внешние благоприятны. Этот случай имеет то общее со вторым, что и тут и там два основных фактора или две силы, под воздействием которых вырабатывается тип, действуют в противоположных направлениях и вступают в борьбу. Конечно, и в этой комбинации, как и в двух других предыдущих, результаты должны быть в разных случаях различны, так как, кроме качества основных противоборствующих факторов, на результате отражается и количественная их сторона. Короче говоря, сколько возьмем людей, столько будет и индивидуальностей, но в пределах рассматриваемого здесь третьего случая они оказываются сближенными между собой по некоторым общим свойствам. Какой-нибудь сверхпсихолог мог бы рассматривать их как отдельные случаи общего результата, полученного от воспитания человека при упомянутой комбинации двух факторов. В каждом индивидууме будет проявляться некоторая специфичность, общая для всей этой группы и отличающая его от представителей первого и второго случая. При этом в каждом из трех случаев должен существовать некоторый средний результат, характеризующий наибольшее количество индивидуумов данной группы, и в этом среднем классе специфичность выявляется более ясно, оказываясь наименее затемненной другими особенностями характера.

На вопрос, в чем заключается эта специфика третьего случая, нельзя ожидать вполне определенного ответа; здесь можно строить только догадки. Мне кажется, что специфичность характеров, развившихся при комбинации основных факторов, свойственной третьему случаю, в общем должна сводиться к некоторой подавленности эгоистического начала суровой жизненной школой. Здесь встречаются люди, привыкшие вынужденно отказываться от личного в пользу других, люди, считающие такой порядок лично для них неизбежным и, пока сила не на их стороне, подчиняющиеся этому порядку без протеста. Но они весьма не прочь встать на место тех, кому подчиняются, и тогда пожить в полное свое удовольствие. В новой роли они становятся совсем не похожи на то, чем были. От вынужденной тuxocти не остаётся и следа, и она может замениться совсем другими качествами. Тургеневский Назар из повести «Постоялый двор», кажется, прошел именно такой путь. Очень может быть, однако, что подавлять поневоле свои стремления входит иногда в такую привычку, что основа этих стремлений не то что вытравляется, а притупляется до того, что становится недеятельной. Такой человек иногда делается неотличим от представителей первого случая, но неразличим только внешне. Если того и другого подвергнуть испытанию в ряде житейских ситуаций, затрагивающих их интересы, то разница их моральных обликов не замедлит проявиться. У человека, относящегося к первому случаю, все его поступки будет определять целостная натура, выкованная единым куском под действием двух молотов, бьющих согласно, в одном и том же направлении. У человека, относящегося к третьему случаю, натура противоречива и сделана не из одного куска. Среда, правда, обработала некоторые его наследственные качества, неблагоприятные для формирования морали высшего типа, умерив проявление эгоизма в соответствии с требованиями условий его жизни. Он, так сказать, специализировался на поступках, которые, хотя кажутся самоотверженными, касаются лишь очень ограниченного участка всего жизненного обихода. За пределами этого участка проявления его натуры будут характеризоваться действиями противоположного качества.

В литературе такой тип нередок. Сюда относятся неоднократно описанные в разных произведениях преданные слуги, вся жизнь которых сосредоточилась на служении своему барину. Обыкновенно с малолетства они воспитывались так, что определенный круг их действий управлялся чужой волей. Раз дело касалось господина, то «я» слуги подавлялось сначала насильственно, потом безболезненно, по привычке («привычка — вторая натура»); таким образом, на одном небольшом участочке своей жизни, охватывающем его взаимоотношения с господином, преданный слуга внешне оказывался очень сходным с врожденным обладателем талисмана. Но в угоду господину или просто даже в угоду самому себе его обращение с другими людьми может быть несправедливым и грубым. В этом и разница с носителем морали высшего типа. Литературные типы преданных слуг писатели обыкновенно рисуют односторонне, касаясь только их отношения к господину. Привести пример этой разницы поведения, о которой я говорю, трудно, но, несомненно, такая разница существует. Впрочем, отчасти примером такой двойственности поведения может служить туповатый Григорий, слуга Федора Павловича Карамазова. Он беспредельно предан своему скверному во всех отношениях барину и готов защищать его, не жалея себя. Но к Смердякову тот же Григорий относится уже совершенно по-другому. Когда мальчик после рассказа Григория о сотворении мира насмешливо спросил, откуда же сиял свет в первые дни, если светила были созданы только на пятый день, то Григорий закатил ему оглушительную оплеуху, сказавши: «Вот откуда!»

Савельич в «Капитанской дочке» настолько «переключился», вжившись в жизненные интересы барина, настолько близко ощущает все грозящие Гриневу беды, что готов пожертвовать для него жизнью, — и все-таки это не самоотречение, которым характеризуется мораль высшего типа, вытекающая из бессознательно всем существом исповедуемой формулы: «Я и мир — одно». Вне семейства Гриневых Савельич был бы другим человеком. Хотя он дан Пушкиным в более мягких тонах, чем Григорий Достоевского, и сильно трогает читателя пренебрежением ко всему, касающемуся лично его, а не барина, все-таки чувствуется, что в этом отношении Савельич узко специализирован: с Гриневым он — одно, а со всеми остальными — другое.

Четвертый случай. Четвертый случай, где обе группы факторов — и наследственность и факторы среды — действуют согласно в одну и ту же отрицательную сторону эгоизма, есть прямая противоположность первому случаю. Среди представителей четвертой категории нет, конечно, никаких шансов найти такие характеры, которые хоть сколько-нибудь приблизились бы к людям с моралью высшего типа.

Приведенные четыре случая не охватывают всех возможностей, встречающихся в действительности. Мы схематично придавали только два количественных значения нашим качественным факторам, влияющим на природу развивающегося человека, — «благоприятное» и «неблагоприятное». Само собой разумеется, как то, так и другое определения охватывают большое число количественных градаций, так что в огромном количестве переходных случаев, если бы они могли быть точно исследованы, исследователь бы затруднялся, как следует определить в них наследственный материал — как благоприятный или как неблагоприятный для формирования поведения высшего типа. То же самое затруднение он чувствовал бы и по отношению к оценке условий внешней среды. Наши четыре случая предполагают «средние» значения «благоприятного» и «неблагоприятного»; это значит — мы брали не исключительно резкие значения действующих факторов, не исключительно благоприятную или крайне неблагоприятную наследственность или среду. Таким образом, четыре схематичных случая приведены для того, чтобы привести примеры соотношений внешних и внутренних факторов, участвующих в становлении характера человека и типовые примеры результатов их действия.

Показывая, что становлением характера управляют две группы факторов, эти примеры позволяют заключить, что их изменение должно повлечь и изменение характеров. Мы предполагаем, что разнообразный наследственный материал распределен равномерно, независимо от тою, при каких условиях живет и развивается та или другая группа людей. Будет ли этот наследственный материал меняться и какие для такой перемены нужны сроки — нам неизвестно. Но другая группа факторов, связанных с условиями среды, более доступна и нашему контролю и управлению, и мы думаем, что она не менее мощна, чем наследственность: «второй случай» предполагает, что благоприятная наследственность не в силах проявиться полностью, если силы среды действуют в обратную сторону. Опять повторяю: мы не берем крайних, исключительных случаев; конечно, среди них могут быть и такие, где наследственность настолько мощна, что побеждает внешние условия, и, наоборот, внешние условия могут не дать проявиться наследственности, но все эти возможные случаи не носят массового характера и нам не столь интересны; нам интересны средние возможности.

• 1. Средой мы везде называем, согласно биологической терминологии, не только людское общество, но все внешние условия, в том числе и людское окружение.