Вы здесь

2. Естественноисторические предпосылки норм поведения и возникновения морали

 

Почти все животные, способные менять форму тела, способны принимать защитную позу. Способность эта настолько необходима, что в истории организмов она сопутствовала всякому изменению признаков, приводящему организм к общему изменению строения, к новым условиям бытия. При таком неотрывном сопутствии эволюции защитные позы животных оказались столь же разнообразными, сколь и сама их организация.

Высшим животным, умеющим разнообразно пользоваться частями своего тела, присуща одна общая реакция на сигнал о неизвестной опасности, состоящая в сокращении мускулов всего тела. Эта реакция сама по себе еще ничего не дает для защиты, но она представляет собою переходное состояние, из которого легко перейти к любой защите, которая только понадобится, когда выяснится характер опасности. Не есть ли вздрагивание испорченный вариант этой реакции? При вздрагивании за сокращением мускулов автоматически следует их расслабление. Вздрогнувшее животное теряет время. Животное, не вздрогнувшее, но сжавшееся в комок, имеет преимущество перед вздрогнувшим. Вероятно, эта общая реакция сжатия тела теряет свое значение у тех животных, способы защиты которых однообразны или очень мало разнообразны,— бык, осьминог, паук.

Естественно предположить, что всякая форма защитной реакции включалась в число признаков какого-нибудь вида естественным отбором.

Действуя у низших животных как рефлекс, механизм защитной реакции высших форм связывается с развивающимся сознанием. Но не сознание учит способу защиты, а сначала, наоборот, защитная реакция, осваиваясь сознанием, постепенно становится его содержанием. Животное начинает защищаться намеренно, обучаясь при этом и разнообразным способам защиты. Защитный рефлекс сохраняет свое значение начальной реакции, но в следующий момент он переходит в сознательное действие.

Возможно, что осознанная защитная реакция и есть первая или одна из первых стадий эгоистического поведения, начало противопоставления себя миру, начало «я». Но есть ли указания на возможность отсутствия такого противопоставления своих личных интересов интересам жизни? Существуют ли такие организмы, которые инстинктивно или сознательно не противопоставляют себя окружающему живому миру?

Существуют и те и другие, и, что удивительно, сознательный «неэгоизм» встречается чаще, чем рефлекторный. Конечно, под рефлексом здесь разумеется реакция, выраженная именно поведением животного, а не каким-нибудь иным отправлением организма. Таков удивительный случай, описанный Фабром, когда хищник поедал жертву, будучи сам поедаем другим хищником. Очевидно, первый хищник не думал при этом: «пусть будет все так, как оно должно быть, а я тут ни при чем», не думал, но поступал согласно этому, не противясь и не защищая свое «я».

Мысль о том, что поведение, основанное на эгоистических предпосылках, в некоторых случаях может исчезать и заменяться другим, лишенным эгоизма, не абсурдна, она подтверждается примерами (о чем ниже), а между тем эгоистические основания первичны: вначале в виде простейших реакций, а затем более сложных рефлексов, они, служа индивидууму, тем самым служат и интересам вида. Слово «эгоизм» здесь не совсем удобно, поскольку в этом случае действие не освещается сознанием, но дело в том, что такие действия по внешности и по результатам совпадают с сознательными эгоистическими действиями. Виду в целом они могут служить, а могут и не служить, но на служение индивидууму они направлены всегда. Таким образом, первоначальные реакции и рефлексы самозащиты, утвержденные естественным отбором, будучи унаследованы высшими животными, воспитали в них эгоистическое начало, выражающееся уже в актах сознания: я должен защищаться, я должен сохранять свою жизнь.

Хотя в истории развития форм самозащиты от низших к высшим не усматривается никаких пробелов, так что их развитие представляется нам прямым и непрерывным, тем не менее в этой истории по ходу основной линии развития возникали ответвления, иногда, может быть, кончающиеся слепо, в которых самозащита, как ведущий принцип жизни, оказывалась снятой и замененной другим принципом. Вышеприведенный пример Фабра сюда не годится потому, что справедливо будет возражение, что занятый своей едой, спокойно дающий себя съесть хищник (какая-то из ос) вовсе не утратил инстинкта самосохранения вообще; в данном случае этот инстинкт оказался подавленным у него особыми обстоятельствами. Но здесь как раз важно отметить то, что уже на низшей ступени жизни инстинкт самосохранения в отдельных случаях может быть подавлен.

Может ли он отсутствовать у каких-либо форм в такой сте­пени, что его отсутствие становится уже постоянным признаком, — неизвестно, но это не представляется невозможным. Допустимо, что существуют формы, у которых пассивно-защитная реакция (удаление от опасности), встречающаяся у более низко организованных форм, или же активно-защитная реакция (у более высоко организованных форм) выпали и заменились какой-нибудь постоянно действующей защитой (твердой или слизистой оболочкой и т. п.) в результате действия экономического принципа естественного отбора. Однако примеров приводить не будем, потому что вопрос по-настоящему не ставился и соответствующие исследования не производились.

У высших животных случаи подавления инстинкта самосохранения более многочисленны. Всем известны защита своих сородичей, опекаемых вожаками, отвод хищника от детей матерью и отцом, а иногда и их неравный бой с врагом. Еще несравненно обширнее подавление самосохранения в человеческом обществе. Оно развилось с ростом сознания и усложненности психики вместе с их вновь возникшими требованиями. Вместе с возникновением сознания началось дихотомическое деление и по признаку эгоизма. В одну сторону пошло его укрепление, а в другую — ослабление. Во вторую категорию попадают все случаи героизма, когда чужую жизнь защищают или спасают с риском утраты, а иногда и с утратой собственной. Но человек, совершивший героический акт, не остается на всю жизнь героем. Он возвращается к обычной жизни, управляемой принципом самосохранения и себялюбия, до нового случая, когда этот принцип опять оказывается подавленным. Такие случаи служат только преддверием для определенного устойчивого поведения, проникающего всю жизнь, где героическое начало нацело вытесняет начало личное, теряя характер случая и становясь постоянной основой поступков. Как отдельные шквалы переходят в бурю, так иногда отдельные порывы определенного рода, учащаясь, сливаются и заполняют всю индивидуальную жизнь, и мы видим уже не временно доминирующий над себялюбием порыв, а непрерывный ряд действий покоящихся на основах, непрерывно доминирующих над личным началом.

Таким образом, всю историю двух типов поведения можно представить в следующем виде.

Простейший и первоначальный акт, которым начинается история, — это защитная реакция, активная и пассивная защита и убеганье или только пассивная защита. Эти реакции свойственны всем этапам развития и формам животного ми­ра. С тех пор как начинает определяться сознание реакции, они получают особенно широкую возможность усложняться и развиваться в течение индивидуальной жизни.

Сознание, абстрагируя содержание акта самозащиты, связывает этот акт с представлением о его необходимости и непреложности. Оно, так сказать, узаконивает эти действия, как величайшую необходимость, и если наше представление справедливо, дает тем самым первый толчок к самосознанию, к противоположению себя всему остальному.

Но повторим вопрос: обязательно ли к развитию самосознания ведет освоение сознанием непременно рефлекса само­обороны, не может ли к этому развитию вести и освоение дру­гих рефлексов? Вероятно, может. Однако освоение сознанием рефлексов самозащиты имеет в этом отношении преимущест­во потому, что «я» и «не я» резче противопоставляются в борьбе.

Казалось бы, самосознание, возникающее в сотрудничест­ве с актом самозащиты, должно было бы воспитать абсолют­ный эгоизм, но в чистом виде это, конечно, не удается осуще­ствить ни одному существу. Такой абсолютизации эгоизма ме­шают другие инстинкты, — например, родительский инстинкт заботы о потомстве, который, вероятно, послужил основой альтруизму вообще.

Сознательная защита жизни, защита её во что бы то ни стало, как своей величайшей ценности, уже далеко отстоит от рефлекторной защиты, выработанной отбором. С оберегани­ем личной жизни связываются сложные мысли, рассуждения и мечтания, и в то время, как значение самого действия сохраняет свой изначальный смысл, на его основе в сознании вырастает фантастическое здание идей о значении и ценности жизни и о бессмертии.

В человеческой истории мысль о бессмертии, вероятно, воз­никла два раза на совершенно различных основаниях (рели­гия в каком-нибудь виде должна была возникнуть еще раньше этого). В первый раз мысль о бессмертии возникла раньше, чем точно оформилось понятие смерти, — в тот период, когда люди еще только постигали, что они смертны. Когда дикарь терял близкого человека, то первой должна была являться не­доуменная мысль: тело осталось, а куда девалось все то, что делало это тело? Если идея о божестве была уже готова, то божеству и инкриминировалось похищение того, что застав­ляло тело действовать; а если идея о божестве еще не была готова, то непонятное исчезновение всех действий тела могло помочь этой идее образоваться. Все куда-то девалось. Но не уничтожилось (об этом и мысли не являлось), как не уничто­жается пропавшая вещь, продолжая существовать где-то в другом месте.

 

Добавить комментарий

Plain text

  • HTML-теги не обрабатываются и показываются как обычный текст
  • Адреса страниц и электронной почты автоматически преобразуются в ссылки.
  • Строки и параграфы переносятся автоматически.
CAPTCHA
Этот вопрос задается для того, чтобы выяснить, являетесь ли Вы человеком или представляете из себя автоматическую спам-рассылку.