Глава восьмая. «Фантазер этот Иоффе!..»

1

После Сольвейского конгресса Иоффе поехал из Брюсселя в Париж, потом в Берлин. Снова встречи с физиками, осмотр лабораторий, научные доклады, писание статей... Делясь своими дальнейшими планами, он писал жене из Берлина (27 мая 1924 года): «...может быть, пущу в ход и свое изобретение: дело в том, что я теперь для конгресса Сольвея вполне разобрался в явлении поляризации кристаллов, которое открыл еще лет 20 тому назад. Теперь я подсчитал, что на этой основе можно построить совершенно технический аккумулятор с исключительно сильной концентрацией энергии: так, чтобы пролететь на аэроплане со 100-сильным мотором отсюда в Батилиман1, достаточен аккумулятор размером в 40 см. Моторы тоже для этих аккумуляторов будут легче раза в 2 — 3. Быть может, можно будет даже построить аэропланы-крылья для отдельных людей с запасом энергии на несколько сот верст. Словом, из этого может получиться совершенно удивительная штука. Над этим надо будет еще поработать в Питере месяца 2, но я думаю, что дело выйдет...»

С явлением, о котором идет речь, Иоффе столкнулся еще у Рентгена, когда ставил опыты над проводимостью кварца, кальцита. В то время свойства диэлектриков — электроизолирующих материалов — казались настолько запутанными, что вся проблема именовалась в науке «диэлектрической аномалией». Распутывая клубок «аномалии», молодой физик попытался нащупать какие-то правила в том, как проходит через кристаллы электрический ток. Сам факт, что ток этот не отличается постоянством, был известен и раньше. Было ясно, что в кристалле возникает противодействующая току электродвижущая сила. Оставалось непонятным главное: откуда она берется.

Иоффе пробует разгадать на опыте очередную «мировую загадку».

Расположив вдоль кристаллика несколько датчиков-«зондов» (ими меряется распределение электрического потенциала по длине кристаллика), он включил его в электрическую цепь. Приборы тотчас же сообщили экспериментатору: напряжение меняется главным образом у краев кристаллика — в начале его и в конце. Образовались как бы электрические полюса. Ну, а чем это вызвано? Еще в своей докторской диссертации Иоффе дал ответ: вблизи электродов собираются подвижные ионы кристалла. У положительного электрода они создают отрицательный заряд, у отрицательного — положительный. Заряды вызывают обратную электродвижущую силу. Стоит отключить источник тока, а концы поляризованного кристалла соединить между собою, как она, эта «противо-ЭДС», проявит себя во всем могуществе: по соединительному проводу потечет самостоятельный ток!

И вот, спустя много лет, мысли Иоффе возвращаются к давнему наблюдению: «Я теперь для конгресса Сольвея вполне разобрался в явлении поляризации... на этой основе можно построить аккумулятор...»

Еще через несколько дней он пишет: «Я здесь обдумал и подсчитал свои аккумуляторы, о которых давно уже думал, но которые считал технически неосуществимыми. Подсчет после того, как я разобрался в их происхождении, показал, что они осуществимы. Это будет, если только на самом деле удастся их построить, действительный переворот в технике...»

Проходит немногим более обещанных двух месяцев. В дни празднования 200-летия Российской Академии наук «Правда» поместила заметку об открытии академика Иоффе: «...удалось разрешить один из величайших научных вопросов... В лабораторных опытах академик... получил максимальную концентрацию энергии при минимальном объеме. Сконструированный аккумулятор может помещаться в жилетном кармане и содержать заряд энергии, достаточный для самого мощного автомобиля в течение 10 суток...»

Через день газета вновь возвращается к этой теме.

«Академик Иоффе сообщил: «...Опыты... находятся... в такой стадии, что можно уже говорить об их практическом применении. Новые аккумуляторы сделают целый переворот... при чрезвычайно малом весе и размере будут сохранять... энергии, может быть, в тысячу и более раз больше, чем применяемые сейчас. Надеюсь, что... окончательные результаты будут получены в течение ближайшего года».

К сожалению, две газетных заметки оставляют в неведении относительно главного: существует уже удивительный аккумулятор или же еще нет. В каком времени о нем говорится: в настоящем или в будущем? Похоже все-таки, если сравнить две заметки, что аккумулятора еще нет: выступая со своим заявлением, ученый опирается на лабораторные опыты.

Так оно и было на самом деле: он имел в виду свои опыты с кальцитом. Они еще продолжались.

По-видимому, история с погребенными у Рентгена в конверте работами не прошла бесследно, хотя, кроме однажды вырвавшегося «немножко жаль», он ничем никогда не выдал себя. Того физика Иоффе, который когда-то в разговоре с Рентгеном согласился не публиковать своих наблюдений — лишь бы только иметь возможность продолжать их,— того молодого физика Иоффе, по-видимому, уже не существовало.

Да, концентрация энергии заметно превосходила все, известное до тех пор технике. Да, удалось определенно установить, что электрические силы в поляризованном кристалле сосредоточены в исключительно малом объеме — толщина его измерялась микронами. Но до окончательных результатов было еще далеко — требовалось поработать, быть может, и год, по словам самого Иоффе, напечатанным в «Правде».

Работа еще не была закончена, но уяснить это из газетных заметок не так-то просто. Аккумулятор в жилетном кармане, заменяющий тонны бензина, закочевал по газетам всего мира, и после сообщения в «Нью-Йорк таймс» на ленинградского физика посыпались необычайные предложения взбудораженных сенсационным открытием американских фирм.

Внести ясность в этот винегрет желаемого с действительным стало необходимо. 20 октября 1925 года в ленинградской «Красной газете» со статьей об аккумуляторах академика Иоффе выступил профессор Я. И. Френкель. «Никакого аккумулятора покамест нет, — без обиняков заявил он. — Изучено новое физическое явление, которое позволяет предполагать, что кристаллы некоторых солеобразных веществ могут быть использованы для получения высоковольтных аккумуляторов малого веса и значительной емкости...»

Предположениям этим, однако же, не суждено было сбыться.

Когда в начале следующего года в журнале Русского физико-химического общества появляется, наконец, научная статья о результатах работы — той самой работы с Синельниковым, ради которой мечтал Иоффе поскорее вернуться из-за границы, — слово «аккумулятор» не встречается на девяти страницах ни разу. Статья содержит лишь окончательный ответ на вопрос «где заряд?». Сошлифовывая тончайшие слои в поляризованном кристалле — доли микрона, слой за слоем, — исследователи точно установили, что электрический заряд сосредоточен на участке толщиною один-два микрона.

Об этом и говорится в статье.

Не сказано в ней о другом. Что все попытки «утолстить» этот слой, сохранив необычайную интенсивность электрических сил, окончились неудачей. Ведь рабочая гипотеза была такова: напряжение «элемента» толщиною в микрон — тысяча вольт. Это факт. Соберем «элементы» последовательно, как в обычном аккумуляторе. Тысяча «элементов». Толщина — миллиметр. Напряжение — миллион вольт. Десять тысяч «элементов». Толщина — сантиметр. Напряжение — десять миллионов вольт! На деле же всякое утолщение вызывало пробой. «Элемент» толщиною в микрон давал тысячу вольт. Три «элемента» — три микрона — вместо ожидаемых трех тысяч вольт чаще всего давали ноль...

Но тут у исследователей мелькнула догадка, почти примирившая их с кончиной небывалого аккумулятора. Ведь, судя по всему, удалось получить необычайную электрическую прочность тонкого слоя вещества. Не набрели ли они, в погоне за аккумулятором, на идеальную электрическую изоляцию?..

В истории такое не раз бывало: плывешь в Индию, открываешь Америку!..

2

На рубеже двадцатого столетия геттингенский профессор Давид Гильберт сформулировал основные, по его мнению, проблемы, которые предстоит разрешить математике, — тем самым он определил развитие многих ее областей на долгие годы. По сию пору крупнейшие достижения ученых-математиков нередко связаны с решением той или иной проблемы Гильберта. Если бы примеру Гильберта последовал кто-либо из инженеров, в число важнейших технических проблем середины 20-х годов наверняка была бы включена проблема высоковольтной изоляции.

...Свет электрических ламп разгонял ночную тьму. Благодаря электрическим моторам освобождались от невообразимой путаницы приводных ремней заводские цехи. Трамваи бегали по улицам городов, и первые электропоезда — по железным дорогам. По всему миру строились мощные электростанции. «Коммунизм есть советская власть плюс электрификация всей страны», — провозгласил лозунг нового общества Ленин. Чтобы окончательно превратить век пара в век электричества, необходимо было научиться передавать энергию на большие расстояния.

Наука утверждала: самые совершенные линии электропередач должны находиться под напряжением в миллион и даже несколько миллионов вольт. Однако на практике напряжение не превышало двухсот тысяч вольт, да и то если применялись воздушные линии. Наиболее же удобные подземные кабели выдерживали самое большее тысяч шестьдесят. И главная причина этого заключалась в несовершенстве изоляционных материалов. Не случайно Куйбышев, начальник Главэлектро, в памятном разговоре с Семеновым просил физиков заняться вопросами изоляции...

И вот — неожиданный эффект тонких слоев... Неожиданный и непонятный.

Пока молодые его сотрудники — Кирилл Синельников с Игорем Курчатовым — налаживают новые опыты, Абраму Федоровичу не дает покоя вопрос «почему?». Словно дятел стучит в голове: «почему? почему?»

«Почемучки» — существует на Земле такое обширное племя, возраст членов его выражается обычно числом однозначным. Стриженые (или нестриженые) их затылки высовываются из окон трамваев, торчат над заборами, вертятся во все стороны на тротуарах, ибо общение с окружающим миром вызывает неутолимую жажду знать: «Почему небо синее?» — «Почему автомобиль едет?» — «Почему пальцев пять?»

Для пятилетнего «почемучки» что ни шаг, то откровение. Его мозг — открытая чистая тетрадка, окружающий мир заполняет ее своими письменами. Страницы заполняются одна за другой много лет... и вот начинают уже говорить: эрудит, знающий человек! Но какова цепа эрудиции, если не осталось в «тетрадке» свободного места?

Внимание исследователя всегда обострено до предела. Как ребенок, как губка, впитывает он вести из наблюдаемого мира, но чем больше узнает, тем больше «почему?» у него возникает. Ибо, по словам одного ученого, наши знания подобны расширяющейся сфере. Воздушному шарику, приложенному к губам. Чем полнее становится шарик, тем больше у него точек соприкосновения с еще неведомым. Вспомните восклицание Эренфеста: «Если вы занимаетесь физикой, у вас не может не быть вопросов!» Настоящий ученый, даже в возрасте, когда годы подкатывают к трехзначному числу, все равно не покидает племени «почемучек» — или покидает племя ученых! Ибо в основе научного творчества, утверждают психологи, в биологической основе неистребимой человеческой страсти к познанию лежит тот самый рефлекс «Что такое?», который заставляет щенка навострить уши, когда его внимание привлечено чем-то незнакомым.

...Почему же все-таки возможно электрическое упрочнение в тонком слое? Пусковые механизмы в мозгу Иоффе включаются без задержки. Над крышами очевидности расцветает фейерверк догадок, предположений, гипотез. Не греша против разума, вообще ничего невозможно придумать... Это уже потом придуманное пропускается сквозь мелкое сито сомнений и экспериментов.

Кто не знает легенды о восточном мудреце, который изобрел шахматы, и о правителе, которому так поправилась новая игра, что он решил наградить мудреца чем только тот пожелает... И мудрец сказал: пусть положат на клетки шахматной доски пшеничные зерна. Пусть начнут с одного зерна, а потом на каждую клетку кладут вдвое больше зерен, чем лежит на соседней. Будь по-твоему, сказал щедрый правитель, втихомолку посмеиваясь над скромностью мудреца: правителей в той стране плохо обучали математике. Чтобы собрать столько зерен, сколько требовалось для шестьдесят четвертой клетки, не хватило бы закромов всех его верноподданных, ибо количество зерен, удваиваясь от клетки к клетке, нарастало подобно лавине.

Не так ли, — рассудил Иоффе, — нарастает число зарядов во включенном в электрическую цепь твердом диэлектрике? Рассуждение казалось допустимым, тем более что на подобной же предпосылке было основано представление об электрическом разряде в газах. Ионы сталкиваются друг с другом, образуя все новые ионы, и процесс этот напоминает лавину, обвал в горах. На горных склонах, чтобы сдержать камнепад, на пути его ставят стенки — только в самом начале можно пресечь лавину, пока она еще не наберет силы, пока путь, ею пройденный, еще мал... Не в этом ли разгадка и свойств тонкого слоя — лавина ионов не успевает достаточно разогнаться на таком коротком пути?!

И вот уже скачут, не замечая препятствий, крылатые коли воображения.

Если бы удалось создать изоляцию, обладающую хотя бы вдесятеро большим электрическим сопротивлением, чем у обычных материалов, это, пожалуй, вызвало бы переворот в технике не менее решительный, чем от нерожденного аккумулятора.

Да что там вдесятеро!

«Если бы электрические свойства кабельной изоляции улучшить всего па 30 процентов, то все линии мы бы упрятали под землю, что представляет неисчислимые преимущества в эксплуатационном отношении», — сказал однажды физику Иоффе авторитетный германский специалист.

Он был авторитетным специалистом, но не был физиком. Предел его желаний составляли жалкие тридцать процентов, тогда как теоретические соображения того времени позволяли рассчитывать на увеличение электрической прочности не в десять — в две сотни раз! После работ по механической прочности такой разрыв между теорией и практикой не особенно удручал Иоффе: удавалось же в десятки и даже в сотни раз повысить прочность соли...

Итак, все, как к фокусу, сходится к новой задаче. Замеченные на опыте факты. Правдоподобная гипотеза. Теоретические соображения. Насущные технические потребности. Возможность «делать то, чего еще не делал никто»!..

Нужна незаурядная «ловкость рук», чтобы манипулировать с пленками толщиною в доли микрона. Вместе со своими «мальчиками» ученый затевает опыты поистине ювелирной тонкости.

И опыты как будто бы подтверждают гипотезу полной лавины — необычайная электрическая прочность, исправно наблюдаемая в тонком слое, исчезала при утолщении. Оно казалось понятным — лавина успевала достаточно разогнаться... Наступало время переходить от физики к технике. От изучения фактов к разработке нового вида изоляции. Ввиду больших его перспектив и, как писал впоследствии Иоффе, «отсутствия в Союзе к тому времени (еще до начала первой пятилетки) технической базы, предложено было привлечь иностранный опыт...»

«Разработка и использование новых методов изоляции, разработанных нами... ведется теперь одновременно в Америке и Германии, где создан с этой целью широкий концерн...» — сообщал Иоффе по возвращении из очередной заграничной командировки (в начале 1928 года). Опять, как в первую свою поездку с «купеческой» миссией, он встречался не только с ученым миром — еще и с воротилами бизнеса и гешефта, с адвокатами, вел переговоры, заключал договора. Крупнейшие электротехнические фирмы охотно откликнулись на предложение участвовать в деле. Должно быть, предвкушали крупные барыши. Условия договоров были необычайно выгодны — «все результаты должны были быть предоставлены бесплатно нашей промышленности; а изделия, производимые за границей, должны были давать нам... валютный доход...»

С наибольшим успехом пошло дело в лабораториях Сименса в Берлине. «Там не только подтвердили наши результаты, полученные на стекле и слюде, — писал Иоффе, — но и распространили их на целый ряд технических изолирующих лаков... Таким образом, казалось, что тонкослойная изоляция оправдала ожидания... Однако, когда работы... перенесены были в СССР, наши опыты резко разошлись с данными лаборатории Сименса. Даже на материале, привезенном из Германии, мы не могли получить столь высокой прочности. Удалось разработать новые изолирующие материалы (полистирол, ацетилцеллюлоза) с весьма большой прочностью и высокими изоляционными качествами, но мы не получали на них эффекта тонкослойности. С другой стороны, к этому времени и теоретическая картина твердого тела, как указал Л. Д. Ландау, не допускала необходимого для нашей гипотезы разгона ионов в твердом теле...»

Как указал Ландау! Будущему нобелевскому лауреату исполнилось двадцать три в эту пору — новые волны «мальчиков» бурлили в Физтехе. Теоретик Ландау впитал новейшую физику с молоком и опроверг «лавинную» гипотезу Иоффе, опершись на квантовую теорию. Человек в процессе познания природы может оторваться от своего воображения, считал теоретик. И может осознать даже то, что ему не под силу представить.

И наступил такой день, когда другой новичок Физтеха, на сей раз не теоретик — экспериментатор, лишь недавно «вывезенный» Абрамом Федоровичем с Украины, явился к нему с листком, содержавшим опровержение исходных опытов со стеклом и слюдою.

3

Должно быть, это был самый трудный день в долгой жизни академика Иоффе.

Представьте себе: вот они друг перед другом, большерукий длинный южанин с широко расставленными глазами, имя которого — Анатолий Александров — даже в узком кругу специалистов еще мало что говорило. И академик, глава института, почетный доктор и прочее, всемирно известная величина. Вот листок, испещренный графиками и цифрами, листок с результатами проверочных опытов, над листком то склоняются оба, то отшатываются от него. Листок — это карта, на которую поставлена судьба обоих. «Ну, брат, и проврался же ты», — говорит этой картой один другому. Если бы говорил старший младшему, все было бы в порядке вещей. Говорят младший старшему!.. Наука — дитя времени, а не авторитетов... Устами младенцев глаголет истина...

Но истина ли? Это первый вопрос, на который академику необходимо ответить. Если нет — что ж, улыбка, похлопыванье по плечу: не огорчайтесь, Толя, но вы поспешили, другой раз будьте осмотрительнее — и все пойдет заведенным чередом. Если да... Если да, то пропали годы работы. Десятки людей — в Ленинграде, в Берлине, в Америке крутились на холостом ходу, завороженные его, академика Иоффе, фантазиями, пускали на ветер рубли, марки, доллары...

Еще академик может просто прогнать этого дерзкого хлопца, которого сам на свою голову вывез с Одесского съезда физиков каких-нибудь два года назад. На карте судьба обоих.

...Там, на съезде, выпускник Киевского университета докладывал первую свою, еще студенческую научную работу, и после доклада академик пригласил его к себе в институт. Он не первый раз поступал так. После Ленинградского съезда точно так же пригласил бакинца Синельникова. В кругах физиков ходило в те годы шутливое стихотворение: «Не хватайте с неба звезды, не ищите мест: ведь физические съезды — ярмарки невест...» Для него, физика Иоффе, это были ярмарки талантов. В Александрове он не ошибся.

Но еще не поздно его прогнать... Взашей! Объявить себя жрецом истины, а его изгнать, как отступника. Правда, платить за это потом придется сполна. Научный коллектив превратится в капеллу верующих, где будут царить предвзятые идеи и непримиримая ортодоксальность. Вот это будет действительно крах, поступить так — значит предать своих учеников, все дело своей жизни, самого себя... А чего можно добиться такой ценою? Через месяц или через год к нему, — а быть может, уже не к нему — вот так же явится другой большерукий нескладный хлопец с исчерченным листком. Наука надлична. Она — дитя времени, а не авторитетов.

Судьба учителя стоит на карте и судьба ученика. Но судьба учителя в гораздо большей мере. С такой головой и с такими руками молодой физик не пропадет...

Только едва ли академик Иоффе взвешивает все это. Он исследователь и занят другим. Придирчиво, шаг за шагом проверяет полученные в опытах результаты. И в конце концов ему остается одно — признать, что они справедливы.

И он делает это. Публично. Спустя тридцать шесть лет, когда его уже не будет в живых, академик Анатолий Петрович Александров скажет на полувековом юбилее Физтеха: «Абрам Федорович Иоффе и Физико-технический институт — это то, чему я обязан всем, что мне удалось сделать в жизни». А покамест 28 октября 1932 года в редакцию «Журнала технической физики» поступает статья, подписанная А. П. Александровым и А. Ф. Иоффе: «К вопросу об электрической прочности тонких пленок».

Трагедия ученого изложена протокольным сухим языком:

«Исследование источников погрешностей при определении пробивных напряжений очень тонких пленок показало, что исключительно высокие пробивные напряжения могли быть обусловлены ошибками в измерениях толщин...»

4

«Когда слепой жук ползет по суку, он не замечает, что сук кривой. Мне посчастливилось заметить то, чего не заметил жук!» Якобы так однажды объяснил Эйнштейн свой вклад в науку.

...Разглядеть то, чего не видит никто. Взглянуть на мир не замутненным предвзятостью взором, чтобы открылись россыпи неиспользуемых возможностей. В начале тридцатых годов академик Иоффе в нескольких статьях и докладах назвал ряд проблем, решение которых обещало, на его взгляд, техническую революцию.

Опять над крышами очевидности взметнулся фейерверк идей.

Проблема номер один — энергия. То, как человек распоряжается ею, — это же пример технической беспомощности! — утверждает ученый. КПД электростанций редко достигает тридцати процентов — две трети топлива теряется понапрасну! А солнечная энергия — сколько пропадает ее?! «Вокруг Каспийского и Аральского морей — пустыня, лишенная пресной воды. Какая нелепость! Есть море и солнце для опреснения воды, а страна необитаема, нет даже воды для питья. Солнце же может поднимать воду из рек в оросительные каналы, приводить в движение машины, выплавлять руды. Солнце, которое было проклятием пустыни, может стать ее благословением...» Все свободное пространство, заявляет ученый, — крыши домов, пустыня, поверхность океана — может быть покрыто фотохимическим веществом, которое превращало бы солнечный свет в химическую энергию. Он говорит о термоэлементах, которые смогут непосредственно превратить тепло в электричество. Об использовании не только южного тепла, но и арктического холода — ведь энергию можно получать за счет разности температур между холодным воздухом и отделенной от него лишь коркою льда водой в океане и в северных реках!..

А отопление наших жилищ? Ведь это же насмешка над здравым смыслом! — академик публикует статью «Город с точки зрения современной физики». С этой точки зрения оказываются возможными дома вообще без отопления — как на юге, так и на севере. При разумной конструкции дома вполне хватало бы тепла, выделяемого... жильцами за счет энергии съедаемой пищи... Необходимо изменить конструкцию окон, улучшить освещенность комнат...

Обо всем этом говорится во всеуслышание в трудные бурные годы первой пятилетки. Лапотная Россия делает первые свои шаги к России индустриальной. В газетах — последние известия с фронта индустриализации. «Первый советский блюминг»... «Есть первый советский трактор!»... «Советская наука — острое оружие развернутого социалистического наступления», — гласят заголовки. А тут академик предлагает топить холодом, орошать солнцем... Фантазер этот Иоффе!.. Но академику-физику годы индустриализации кажутся самыми подходящими, чтобы помечтать о будущем. Физика представляется ему всемогущей. «Недавно мы узнали, — пишет он, — что механическую прочность тел и электрическую прочность изоляторов можно повысить во много десятков и в сотни раз... Мы... узнали тела, электризующиеся в тысячи раз сильнее слюды — например, сегнетову соль...» У него еще все ладится. Если уже теперь физика дает технике невиданное оружие, на что же она станет способна дальше?!

Физика представляется ему всемогущей. Он не только ученый. Он — организатор. Ветвисто древо физики. Всю жизнь отличавшийся редким умением видеть его целиком, он уподобил этому древу свой институт, как садовник стараясь помочь росту каждой ветви. Теперь, в годы индустриализации, ветви начали плодоносить. Наступала пора планомерного развертывания физических исследований в масштабе всей страны, и Ленинградский Физтех становится родоначальником новых институтов: Украинского, Сибирского, Уральского физико-технических, Института химической физики, Электрофизического и других. При активном участии академика Иоффе создавалась целая сеть исследовательских учреждений, основу которых составляли лаборатории ЛФТИ, повзрослевшие группы «детского сада» физики. «Редкий директор станет добровольно отдавать своих лучших сотрудников. Иоффе же чужды были местнические чувства, — пишет его биограф М. С. Соминский. — Он проводил линию, рассчитанную на широкое развитие физики в Советском Союзе». Отделяя своих наиболее способных и зрелых учеников, Папа Иоффе не скупился на приданое и тем помогал сразу стать на ноги новорожденным институтам.

Но и при таком всесоюзном масштабе своей деятельности физик Иоффе остался верен призванию педагога. Физика представляется ему всемогущей. И кажется очень полезным заглянуть в будущее, дать волю воображению, скачкам ума. Разумеется, пишет он, главные силы советских физиков должны быть направлены на задачи пятилетки. Но — «задачи будущего не отвлекут, а удесятерят наши усилия над техникой сегодняшнего дня».

Фантазер этот Иоффе! Удержаться от такого восклицания трудно, даже когда читаешь эти его статьи спустя почти сорок лет, зная, что одни из проблем решены, а другие злободневны, что это были предсказания, не гадания; удивительно ли, что он казался фантазером многим из тех читателей, для которых статьи писались, в особенности же тем, кто не мог охватить всех сторон многогранной его деятельности. Фантазер этот Иоффе, повторяли они со снисходительной доброжелательностью к причудам академика, покуда он не «поскользнулся» на своей изоляции. После этого ярлычок «фантазер» приобрел несмываемость клейма.

Говорят, что Иоффе заметно переменился после неудачи с тонкослойной изоляцией. Говорят, что стал он более сдержан и более сосредоточен. Но ни от своих интересов, ни от своих принципов не отступился.

...В январе 1934 года — а точнее 16 января — в Физико-техническом институте состоялось совещание «по вопросу исследования средств обнаружения самолетов ночью, в условиях плохой видимости и на больших высотах для целей противовоздушной обороны» — так длинно сформулирована тема в протоколе совещания. Обсуждалась возможность обнаруживать самолеты издалека, при помощи отраженных радиоволн. А уже в июле того года поблизости от Лесного испытывалась опытная установка. «Осуществимость идеи была показана теоретическими подсчетами самого А. Ф., — писал Я. И. Френкель. — Задолго до того, как англичане и американцы занялись этой проблемой, она была в первом приближении разрешена у нас...»

Любопытно, что первый контракт на постройку опытных радиолокационных станций, по американским данным, заключен в 1939 году. У нас подобный договор с заводами датирован 1934-м. Слово «радиолокация» еще не родилось, и система существовала под шифром «Электровизор». Когда после второй мировой войны Черчилль оценил радиолокацию как величайшее военное изобретение за последние пятьдесят лет, разумеется, он ни на йоту не сомневался, что подарили ее миру англосаксы. В действительности дело обстояло иначе.

Уже к 1937 году в лаборатории Физтеха, руководимой Ю. Б. Кобзаревым, удалось создать работоспособное «импульсное радиотехническое устройство по обнаружению самолетов»...

«В физической лаборатории готовится будущая техника, — который раз повторил академик Иоффе на склоне лет в статье, названной им «Мечта в науке», — не обладая даром предвидения, нельзя правильно организовать работу. В первых зачатках нового нужно видеть его будущее, оценить трудности и... наметить себе цель далеко вперед, настойчиво осуществлять свою мечту. Не всегда это удается. Значит, неверной была оценка препятствий, неправильно рассчитаны необходимые технические средства или цель намечена нереально, преждевременно поставлена задача. Но лучше несколько раз ошибиться, чем один раз упустить осуществимую мечту...»

До конца своих дней он принадлежал к ученым того склада, который принято называть романтическим. В отличие от своих антиподов, ученых классического склада, методичных и последовательных, «романтики» в науке отваживаются на внезапные, нередко опасные скачки ума, когда, говоря словами Луи де Бройля, проявляются способности, освобожденные от тяжелых оков строгого рассуждения, — называются они воображением, интуицией, остроумием... «Поэтому научное исследование, хотя оно почти всегда направляется разумом, представляет собой увлекательное приключение ».

Этим «опасным скачкам ума» наука обязана самыми замечательными своими завоеваниями. И, понятно, провалами тоже. Риск неизбежен. Существует только один верный путь избежать ошибок: не делать ничего или по крайней мере не делать ничего нового. Хотя изречение это приписывают известному физико-химику А. Сент-Дьерди, ту же мысль не раз высказывали многие люди науки, — понятно, из тех, кто выбирал другой, «не верный» путь, подобно Сент-Дьерди и подобно Абраму Федоровичу Иоффе...

5

Нет, он не раскаялся в своем выборе.

Неудача с тонкослойной изоляцией пришлась как раз на середину его почти шестидесятилетнего пути в науке. Вторую половину долгого своего научного века академик Иоффе посвятил физике полупроводников. Со свойственной ему дальнозоркостью оценил он их будущее еще в конце 20-х годов, убежденный, что это «новое слово в технике» обладает громадными достоинствами простоты, дешевизны, удобства в обращении, а помимо того, может служить превосходным объектом для выяснения самой физической сущности электрических свойств материи. «Прогресс техники второй половины XX столетия, — писал он, — определится в первую очередь атомным ядром и полупроводниками».

Пожалуй, это была единственная область исследований, которую Папа Иоффе не отдал в безраздельное владение своим «мальчикам». Но и здесь, подле него, они делали фундаментальные работы. Достаточно сказать об открытии фотомагнитного эффекта. Одному из его авторов, Исааку Кикоину, было в ту пору лет двадцать с небольшим.

Многие свойства полупроводников получили объяснение в работах Иоффе и его сотрудников — механизм выпрямления, влияние примесей... Кстати, над ролью примесей в кристаллах Иоффе задумывался и раньше — еще изучая поляризацию и пробой. Тогдашние наблюдения пригодились в новых исследованиях. Лишний раз подтвердилась известная истина: в науке ценны и отрицательные результаты. Работы по полупроводникам стали в сущности естественным продолжением прежних работ Иоффе над электрическими свойствами кристаллов.

...Изучение свойств полупроводников привело к созданию теории термоэлектрических генераторов. Теория получила крещение в тылу врага во время Великой Отечественной воины. Как это произошло, рассказал военный инженер Б. М. Тевелев:

«...На приемном центре дивизиона одна пачка радиограмм сменяла другую. Донесения разведчиков содержали ценнейшие сведения... От группы Ставчука мы получили девять радиограмм. Десятая была короткой. «Источники питания на исходе. Шлите запасные комплекты».

Отправить их можно было только по воздуху. Я послал радиограмму: «Ждем летной погоды». Третьи сутки буйствовала метель. Командир вызвал меня ночью и сказал с раздражением: «Неужели наука не может дать средство более совершенное, чем модернизированный Вольтов столб?..»

Тщетно пытался военный инженер найти ответ на этот вопрос, пока не всплыло в памяти, как однажды, еще до войны, на студенческий коллоквиум в институт, где он учился, приехал академик Иоффе. Академик рассказал тогда студентам о многих удивительных свойствах полупроводников... о термоэлектрогенераторах — преобразователях тепла в электричество. Разведчикам бы, Ставчуку бы такие штуки! В тот же день военный инженер отправил письмо академику. А через несколько месяцев в воинские части, в партизанские отряды начали поступать удивительные кастрюли, получившие прозвище «светляков», — стоило подвесить кастрюлю над костром, как в ней закипал... электрический ток.

Партизанские «светляки» передали эстафету «светлякам» экспедиционным. А затем физика полупроводников сошлась с атомной физикой в атомных термоэлектрогенераторах. Под этими кастрюлями не нужно разводить огня. Радиоактивный жар стронция или церия, которым они начинены, не иссякает годами. Они питают энергией радиомаяки, и метеостанции-автоматы, и всю электронику космических кораблей. В институте Курчатова построили реактор-преобразователь «Ромашку» — небольшую атомную электростанцию, где безо всяких турбин, напрямую, с помощью полупроводников осуществлено преобразование тепловой энергии реактора в электрическую. Возможно, из этой «Ромашки» вырастет атомная энергетика будущего. Писал же Абраму Федоровичу Иоффе Фредерик Жолио-Кюри: «Я, как и Вы, убежден, что наиболее значительный сдвиг в энергетике будет создан широким применением полупроводниковых термоэлементов...»

Полупроводники сделались потребностью века лет через пятнадцать после того, как ими занялся Иоффе. Его исследования проблем прочности опередили свое время лет на тридцать, если не больше. Через тридцать лет после очевидного краха идеи Иоффе о тонкослойной изоляции начали появляться работы в развитие этой идеи. Когда, преодолев многие трудности, удалось создать однородную пленку диэлектрика — на новой экспериментальной основе факт электрического упрочнения тонкого слоя оказался вновь установленным. Спираль науки совершила очередной оборот. Предложенная Иоффе теория ударной ионизации восстала из пепла подобно птице Феникс. Правда, ее обличье на новом витке спирали несколько изменилось: явление представляется не лавиной ионов, какая виделась Иоффе, а электронной лавиной: электроны разгоняются в твердом теле несравненно быстрее... «Дальнейшее усовершенствование технологии, — было сказано в одном научном докладе 1963 года, — позволит изготавливать многослойные пленки типа «диэлектрик — полупроводник — диэлектрик», которые будут иметь (при бездефектной структуре) весьма высокую электрическую прочность... Это важно для создания микроминиатюрных приборов...» А в работе, датированной 1966 годом, говорится: «Очевидной является возможность применения тонких пленок в конденсаторостроении».

Ученого Иоффе отличала дальнозоркость, это было, пожалуй, его неотъемлемым свойством. Неотъемлемым и... неизлечимым. А ведь быть дальнозорким в науке (по свидетельству Тимирязева) почти столь же рискованно, как оказаться близоруким.

В длинной истории человеческого разума известно немало открытий, которые оказывались прежде времени, — и это отмечено в судьбе открывателей, даже если позднее их возносили на пьедесталы. Покончил с собою непризнанный Больцман. Страдал Циолковский. Но Иоффе не только терпел от своей дальнозоркости. Ему она принесла не одни разочарования. Именно этой своей способности обязан он тем, что всю жизнь тянулась к нему молодежь. Когда бы не эта способность зорко видеть вдаль, едва ли ему посчастливилось бы создать ту блестящую школу физиков, которая вошла в историю науки как школа Иоффе.

• 1. Местечко в Крыму, где проводила лето семья Иоффе. Туда и адресовано письмо.