«Вот уже три недели, как я приехала в Стокгольм, но лекции мои начнутся только после Нового Года, так как здесь уже начались рождественские каникулы.
Все газеты уже прокричали о моем приезде: профессоры и та публика, с которой мне до сих пор приходилось встречаться, относятся ко мне крайне дружелюбно; многие, в особенности барыни, даже восторженно.
...Жизнь в Стокгольме очень патриархальная, но вовсе не дешевая. По-моему, здесь все гораздо дороже, чем в Петербурге. Квартира, стол и отопление обходятся мне 150 крон в месяц, около 85 рублей на наши деньги. Все туалетные вещи, которые иногда приходится покупать, стоят ужасно дорого...»
Нелегко приходилось Софье Васильевне в Стокгольме с ее весьма стесненными средствами, и она почувствовала себя вознагражденной за все неудобства только после первых прочитанных лекций.
Ковалевская читала специальный курс по уравнениям в частных производных, и эти лекции принесли ей славу. Теперь никто не мог сказать, что женщина не способна учить математике. После окончания семестра студенты специально сфотографировались всей группой и преподнесли эту карточку своему профессору. Софья Васильевна была очень тронута.
Успех Ковалевской был так велик, что несколько богатых людей решили вносить по 800 крон ежегодно, чтобы она могла получать жалованье в четыре тысячи.
Так продолжалось до 1 июля 1884 года, когда Ковалевская была окончательно утверждена в звании профессора Высшей школы на пять лет и, главное, с твердым окладом. У одних это вызвало восторженное одобрение, у других — злобные нападки. Не остались равнодушными даже люди, далекие от науки. Так, известный шведский писатель Август Стриндберг написал статью, в которой, как говорила Ковалевская, доказал так ясно, «как дважды два четыре, насколько такое чудовищное явление, как женский профессор математики, вредно, бесполезно и неудобно». И хотя она с присущим ей юмором добавляла: «Я лично нахожу, что он прав», ее глубоко задело утверждение Стриндберга, что ее пригласили лишь из любезности, как женщину, и что в Швеции есть немало лучших математиков мужчин.
За восемь лет Ковалевская прочитала в Стокгольмском университете двенадцать курсов по самым различным разделам высшей математики. И всегда она знакомила слушателей с новейшими исследованиями этого раздела. Для этого надо было очень много заниматься самой, читать специальную литературу, постоянно быть в курсе всех событий в ученом мире.
Вместе со своим другом профессором Миттаг-Леффлером Софья Васильевна редактировала основанный им журнал «Акта математика», привлекала к сотрудничеству в нем ученых Германии, Франции и России.
Кроме чтения своих лекций, Ковалевской приходилось заменять заболевших профессоров, а для этого надо было отлично знать предмет. Однажды Софья Васильевна написала шутливую записку Миттаг-Леффлеру, который сам был болен: «Математический факультет было бы правильнее назвать математическим лазаретом. Одна я гожусь на что-нибудь».
Ковалевская годилась на многое. Когда умер профессор механики, Миттаг-Леффлер предложил отдать его курс Софье Васильевне. Ученый совет долго не соглашался, но Миттаг-Леффлер настоял на своем. И Ковалевская отлично читала механику, шутливо называя себя «профессором в квадрате».
Но тем не менее она решительно возражала, когда Миттаг-Леффлер захотел выдвинуть ее в академики Стокгольмской академии наук. Не потому, что считала себя недостойной чести, а просто опасалась, что с получением звания академика число ее врагов, без того большое, еще увеличится.
Наряду с упорными занятиями, наряду с преподавательской и редакторской деятельностью Ковалевская в Стокгольме искала и находила интересных людей. Несмотря на свою застенчивость, она не могла жить без интересных собеседников, без споров на всевозможные темы. Ей это было необходимо как хлеб, как воздух.
А в Стокгольме такое общество образовалось вокруг сестры Миттаг-Леффлера Анны Шарлотты Эдгрен-Леффлер. Они стали большими друзьями — русская ученая и известная шведская писательница, хотя трудно было представить двух более несхожих людей.
Анна Шарлотта казалась олицетворением силы и спокойствия. Высокая блондинка, со спокойными голубыми глазами, она все делала не торопясь, больше слушала, чем говорила, а когда говорила, то не позволяла себе ни на йоту отклониться от темы. И рядом с ней маленькая, живая Ковалевская, готовая спорить по любому поводу, спорить горячо и так, что все умолкали, слушая ее. Недаром шведы называли ее «Микеланджело разговора». Анна Шарлотта и познакомила Ковалевскую со многими замечательными людьми.
Среди них был известный путешественник Адольф Эрик Норденшельд. Он первый из всех достиг Азии с севера, проплыв через Сезеро-восточный проход, и затем он пытался пересечь с запада на восток Гренландию. Норденшельду это не удалось, и теперь его мечту собирался осуществить Фритьоф Нансен, тогда еще совсем молодой путешественник. Этот его план вызвал бурное возражение у «здравомыслящих» людей, а Нансен невозмутимо готовился к экспедиции. Вот тогда-то с ним и познакомилась Ковалевская. Они сразу заинтересовались друг другом. Часто встречались, подолгу беседовали, спорили. Нансен был отличным собеседником. В нем чудесным образом уживались северная суровость и неожиданный юмор. Да и сам его облик викинга импонировал Софье Васильевне.
Нансен подарил ей брошюру, в которой писал о своих планах исследования Гренландии. И читая, Ковалевская поняла этого человека. Поняла, что ни для кого на свете «он не отказался бы от поездки к духам великих ледовых людей, которые, как рассказывают лапландские саги, покоятся на ледяных полях Гренландии».
Ковалевская дружила с сотрудником социал-демократической газеты Яльмаром Брантингом, с которым могла, не опасаясь, говорить о политике.
Ее привлекал этот неугомонный человек, который публиковал обличительные статьи и не раз сидел в тюрьме по закону «за оскорбление его величества», а также за антицерковные выступления.
Встречалась Софья Васильевна и с писателем Ибсеном, хотя и нечасто. Замкнутый, болезненно застенчивый, Ибсен очень трудно сходился с людьми и в обществе почти всегда молчал. Как многие легко ранимые люди, он за внешней суровостью прятал мягкую, по-детски чистую душу.
Когда-то Владимир Онуфриевич писал о своей жене:
«Вообще я не думаю, чтобы она была счастлива в жизни; в ее характере есть много такого, что не даст ей добиться счастья».
Ковалевский был прав — Софья Васильевна никогда не была счастлива именно из-за своего неровного, требовательного и страстного характера. И теперь в Швеции в окружении прекрасных любящих и уважающих ее людей Софья Васильевна чувствовала себя одинокой: все ее помыслы были в России. И там же оставалась ее дочь. Многие стокгольмские дамы осуждали Софью Васильевну за «равнодушие» к дочери. Ей намекали, что она плохая мать, но Ковалевская была непреклонна. Как ни хотелось ей самой увидеть девочку, как ни скучала она по ней, она исходила только из благополучия ребенка. Сама она жила в Стокгольме в скромном пансионе и не предполагала всерьез заниматься домом и хозяйством. А маленькой Соне пока лучше было в России с нежной и заботливой Юлией Лермонтовой, чем в Стокгольме с матерью, которую многочисленные обязанности отвлекали бы от забот о девочке по крайней мере еще год.
«Я согласна подчинить себя суду стокгольмских дам во всем, что касается разного рода мелочей. Но в серьезных вопросах, в особенности, когда дело идет не только обо мне, но и о благе моей девочки, было бы непростительной слабостью с моей стороны руководствоваться в своих действиях желанием прослыть хорошей матерью в глазах стокгольмских дам», — писала Ковалевская Миттаг-Леффлеру.
Он одобрил ее решение: действительно, в это время жизнь у Софьи Васильевны складывалась так, что она не могла бы уделять маленькой Фуфе должного внимания.
Весь мир знает Софью Ковалевскую как гениального математика. А между тем она до конца жизни сомневалась, является ли математика ее настоящим, призванием. Две страсти боролись в ней, попеременно вытесняя одна другую. Вторая страсть была литература.
«Что до меня касается, то я всю мою жизнь не могла решить, к чему у меня больше склонности: математике или литературе. Только что устанет голова над чисто абстрактными спекуляциями, тотчас начинает тянуть к наблюдениям над жизнью, к рассказам, и, наоборот, в другой раз вдруг все в жизни начинает казаться ничтожным и неинтересным, и только одни вечные непреложные научные законы привлекают к себе. Очень может быть, что в каждой из этих областей я сделала бы больше, если предалась ей исключительно. Но тем не менее ни от одной из них не могу отказаться окончательно».
В 1884 году Ковалевская написала психологический очерк, посвященный памяти английской писательницы Джордж Элиот. По существу, это был рассказ о людях, об отношениях между ними. В этой работе Софья Васильевна высказала ряд глубоких мыслей, основывавшихся на собственном жизненном опыте и на наблюдениях над окружающими ее людьми.
Ковалевская писала стихи и серьезные и шуточные.
А в 1887 году вместе с Анной Шарлоттой Эдгрен-Леффлер она с увлечением начала писать пьесу.
В Швеции той эпохи шла ожесточенная борьба новых веяний со старым, отжившим религиозным укладом. И Анна Шарлотта была одной из провозвестниц нового. Героини ее произведений отказываются от личного счастья, поскольку не могут совместить его со своим призванием. Эти произведения вызвали большой шум в обществе, причем идеи их извращались и вульгаризировались.
Софье Васильевне пришла в голову идея двух параллельных романов, где перед героями стоит задача: по какому жизненному пути пойти. Один из романов должен был показать, к каким последствиям привел их выбор, а другой — как сложилась бы их жизнь, если бы они выбрали другой путь.
Этой идеей она поделилась с подругой и уговорила ее приступить к совместной работе. Анна Шарлотта согласилась, поставив только одно условие: это будут не романы, а пьеса, которая должна идти на сцене два вечера подряд.
Эту пьесу они назвали «Борьба за счастье», и работа так увлекла их, что они отложили все свои дела. Сохранилось письмо Анны Шарлотты, где она пишет:
«Мы совершенно одинаково безумствуем обе. Если бы нам удалась эта работа — мы примирились бы со всем, что у нас было неприятного в жизни. Соня забыла бы, что Швеция — самая возмутительная филистерская страна в мире... а я забыла бы все, о чем постоянно думаю. Есть, к счастью, царство лучше всех земных царств, ключи которого имеются у нас,— это царство фантазии».
Поскольку Софья Васильевна недостаточно владела шведским языком, то писала Анна Шарлотта. Но замысел, композиция пьесы, характеры действующих лиц — все это принадлежало Ковалевской. Да и главная героиня пьесы Алиса с ее мечтами о том, как улучшить жизнь простых людей, очень похожа на Ковалевскую. Софья Васильевна и не скрывала, что в Алисе она хотела изобразить себя, показать свои чувства, переживания, свое стремление к истинной, глубокой любви и боязнь одиночества. А герой, инженер Карл Торель, хороший специалист, но беспомощный в жизни человек, «списан» с математиков Эрмита и Кирхгофа. Захваченная этой работой, Ковалевская хотя и не переставала заниматься математикой, но не уделяла ей много внимания к большому огорчению ее ученых друзей, ибо в это время она то начинала, бросала свою главную работу — задачу о вращении твердого тела.
Но в литературе ее постигло разочарование. Пьеса получилась совсем не такой, какой она представлялась в мечтах. Анна Шарлотта не могла до конца понять мятущуюся душу подруги, широту ее воззрений, резко отрицательное отношение к социальной несправедливости. Под ее пером пьеса превратилась в наивную утопию, где все положительные герои были «не от мира сего».
Но и в таком виде пьеса была встречена в Швеции бурей возмущения. Общество было шокировано тем, что представители аристократии и буржуазии показаны в ней бездушными людьми, утерявшими человеческие качества в погоне за выгодой.
Временно разочаровавшись в литературе, Софья Васильевна вновь стала заниматься задачей о вращении твердого тела. С Анной Шарлоттой они расстались. Писательница не могла больше продолжать совместную литературную деятельность, интеллект подруги подавлял ее, мешал самостоятельности. А Ковалевская не могла быть с друзьями на равных. Ее властный характер подчинял всех, кто не мог ему противостоять, а любую попытку вырваться из этого подчинения она воспринимала как измену дружбе. Она сама говорила Анне Шарлотте:
— Ты не можешь себе представить, до какой степени я подозрительна и недоверчива, когда дело касается отношения ко мне моих друзей! Я требую, чтобы мне постоянно это повторяли, если хотят, чтобы я верила любви ко мне. Стоит только один раз забыть, как мне сейчас же кажется, что обо мне и не думают.
Анна Шарлотта долго колебалась, прежде чем объявить подруге о своем желании работать одной. В конце концов она решилась на откровенный разговор. Они расстались друзьями, но Софья Васильевна чувствовала, что это уже не прежняя дружба. Она твердо решила отныне посвятить себя математике, не подозревая, что ее главные литературные произведения еще впереди.
Добавить комментарий