Вернувшись в Россию, Ковалевские сразу же поехали в Палибино. Необходимо было отдохнуть после всех заграничных волнений, набраться сил и наметить планы своей будущей жизни.
В Палибине уже жила Анна с мужем и сыном. Теперь вся семья была в сборе. Сразу же было устроено семейное торжество — любительский спектакль и бал — в честь «Софы-доктора». А ей не верилось, что все устроено из-за нее и что красивый напечатанный золотом диплом принадлежит ей. Софье Васильевне было хорошо в Палибине, она отдыхала от напряженной работы, много времени проводила с отцом и сестрой.
Владимир Онуфриевич часто и надолго уезжал в Петербург, занимался издательскими делами.
Для Софьи Васильевны время тянулось медленно, особенно она стала ощущать это, когда почувствовала себя отдохнувшей. Ее энергичная, любознательная натура требовала деятельности, и сообщение мужа, что им надо переезжать в Петербург, Ковалевская приняла с удовольствием.
В сентябре 1874 года обе семьи — Ковалевские и Жаклары — окончательно переехали в Петербург и поселились вместе на 6-й линии Васильевского острова. Они вели общее хозяйство, что позволило им значительно сократить расходы.
Супруги Ковалевские быстро нашли друзей среди передовых людей. Шведская писательница Анна Шарлотта Леффлер, хорошо знавшая Ковалевскую, так вспоминает о той поре:
«Софья сделалась сразу средоточием одного из тех интеллигентных избранных кружков, горячо преданных умственным интересам, которые составляют особенность русской столицы и редко встречаются в каком-либо другом месте Европы». В это время Софья Васильевна находилась в самом расцвете сил, и такая резкая перемена в ее жизни после долгих лет, отданных только науке, разительно отразилась на ней.
«После пятилетней уединенной, почти затворнической жизни в маленьком университетском городке петербургская жизнь сразу захватила и как будто опьянила меня, забыв на время те соображения об аналитических функциях, о пространстве, о четырех измерениях, которые еще так недавно заполняли весь мой внутренний мир, я теперь всей душой уходила в новые интересы, знакомилась направо и налево, старалась проникнуть в самые разнообразные кружки и с жадным любопытством присматривалась ко всем проявлениям этой сложной, столь пустой по существу и столь завлекательной на первый взгляд сутолоки, которая называется петербургской жизнью.
Все меня теперь интересовало и радовало. Забавляли меня и театры, и благотворительные вечера, и литературные кружки с их бесконечными, ни к чему не ведущими спорами о всевозможных абстрактных темах» — так написала Ковалевская в своих воспоминаниях.
Владимир Онуфриевич был счастлив, что жена довольна и между ними прочно установились теплые, доверительные отношения. А Софья Васильевна ликовала!
«Я находилась в самом благодушном настроении духа, так сказать, переживала свой «медовый месяц» известности и в эту эпоху своей жизни, пожалуй, готова была воскликнуть: «Все устроено наилучшим образом в наилучшем из миров», — писала она позже.
Ковалевский не был настроен так восторженно: его дела были плохи. Владимира Онуфриевича не допускали в университетскую среду, он был там чужим, и ему предпочитали хотя и бесталанных, но своих людей. По этому принципу «своих» не приняли в Российскую академию наук и Дмитрия Ивановича Менделеева. Его репутация «неблагонадежного» насторожила сильных мира сего, и кандидатуру блестящего ученого отклонили под благовидным предлогом. Такое беззаконие возмутило многих русских ученых.
— В академии постоянно есть вакантные места, якобы за недостатком ученых, а русские, имеющие на это право, остаются в стороне, — с жаром говорил тогда А. М. Бутлеров. — Раз они русские, значит, не внушают доверия, академия с иностранцами — лучшая защита против вторжения нигилизма в науку.
Друзья советовали Владимиру Онуфриевичу сдать магистерский экзамен, но это предстоящее испытание томило его, напоминало историю с Синцовым.
«Я только теперь достаточно понял все трудности магистерского экзамена и по своей глупой привычке раскаиваюсь, что поехал на такое важное дело в Одессу, не имея ни одной напечатанной работы, — писал он брату. — Здесь мои дела стали далеко не хороши. Вообще Петербург произвел на меня самое тяжелое впечатление. Никто моих работ не понимает и не может даже читать их, так что я не встречаю ни одной души, и все точно сговорились требовать от специалиста по палеонтологии физику, минералогию, картографию и т. д., не обращая ни малейшего внимания на то, есть ли у него хорошие работы или нет».
Ковалевский выдержал экзамен и получил так необходимую ему магистерскую степень. Но в университет его все же не взяли, хотя в дипломе было четко написано, что «г. Ковалевскому представляются все права и преимущества законами Российской империи, со степенью магистра соединяемые».
Не лучше шли дела и у Софьи Васильевны. Известный ученый, сказавший свое новое слово в математике, максимум, на что она могла рассчитывать в России, — это на место учительницы арифметики в младших классах женской гимназии.
— К сожалению, я не тверда в таблице умножения, — невесело шутила по этому поводу Софья Васильевна.
Появилась было надежда читать лекции на подготовительных Аларчинских курсах, но из этого ничего не получилось: не нашлось студенток, знающих высшую математику. И позднее, в 1878 году, когда открылись Бестужевские высшие женские курсы, Ковалевской не дали читать там лекции, несмотря на то, что она была членом Комиссии по обеспечению этих курсов денежными средствами и даже предлагала читать бесплатно.
Софья Васильевна решила сдавать магистерский экзамен, а пока занялась переводами, помогая мужу в его издательских делах. А дела у Ковалевского шли далеко не блестяще. Сначала Владимир Онуфриевич решил «освежить» свои «издательские дела, чтобы получать хоть немного постоянного доходу». Он стал выпускать пятый и шестой тома Брема и, кроме того, наметил издать «народного Брема», то есть то же издание, только сокращенное и дешевое. Если бы планы Ковалевского осуществились — он сразу получил бы большую сумму денег за проданные книги. Но издание Брема вовремя не вышло в свет, и Владимиру Онуфриевичу пришлось занимать деньги под проценты, тратить силы и время на поиски новых средств и совсем отложить занятия наукой. Потом он решил переиздать несколько хорошо распроданных ранее книг, стал готовить к изданию античных классиков. В стремлении немного разбогатеть Ковалевский метался из стороны в сторону, не понимая, что коммерция совершенно не его дело.
Не смог Ковалевский отказать и А. С. Суворину, владельцу газеты «Новое время», когда тот, еще стоявший на радикальных позициях, пригласил его работать в редакции. Владимир Онуфриевич взял на себя ответственную работу: он был фактически выпускающим, писал передовые, хронику и т. п. А Софье Васильевне Суворин поручил работу, как сейчас сказали бы, научного обозревателя и одновременно театрального рецензента.
Совершенно неожиданно выяснилось, что Ковалевская обладала даром, неоценимым для журналиста: о сухих, сугубо научных вещах она умела писать живо и интересно.
Театральные рецензии она тоже писала своеобразно. Не пересказывала сюжет и не давала оценку артистам, что обычно делали рецензенты, а в первую очередь обращала внимание на качество пьесы — ее композицию, внутреннюю логику, развитие действия. И главное, она отмечала, прогрессивна ли пьеса, заставляет ли она зрителя задуматься над общественными вопросами.
Софья Васильевна занималась и беллетристикой. Еще в 1877 году она написала повесть «Приват-доцент» о немецких ученых. К сожалению, рукопись эта безвозвратно затерялась, но письмо Ковалевской к Анне Шарлотте Леффлер, где она кратко рассказывает о повести, сохранилось.
«Я думаю, что если совершенно переработать его, то могу сделать нечто замечательное. Я в самом деле немного горжусь тем, что в такие молодые годы я так хорошо понимала некоторые стороны человеческой жизни. Когда я анализирую чувства Э. по отношению к Г., мне кажется, что я действительно хорошо описала отношения между моим приват-доцентом и его профессором. И каким великолепным случаем это может быть для проповеди социализма! Или же во всяком случае для того, чтобы развить тезис, что демократическое, но не социалистическое государство представляет величайший ужас, какой только может иметь место».
Ковалевская мечтала о социализме, хотя понимала его в утопическом духе, в духе «Города Солнца» Кампанеллы и «Утопии» Томаса Мора. Впрочем, в то время многие передовые люди представляли себе социалистическое общество именно таким.
Сотрудничество в «Новом времени» давало Ковалевским скромный, но верный заработок, но, когда газета стала менять свой курс, они ушли из нее.
В это время умер старый генерал Корвин-Круковский. Имение он оставил сыну, а дочерям завещал, деньги, но распоряжаться ими они не могли без разрешения матери. Софе предназначалось сорок тысяч рублей, и этой суммы вполне хватило бы на скромную, но безбедную жизнь, но, на беду, супруги Ковалевские решили заняться предпринимательством.
Этот общий дух предпринимательства и наживы коснулся всех слоев общества, в том числе и интеллигенции. Получилось так потому, что в 70-е годы промышленность в России бурно развивалась. Вырастали новые заводы, возникали акционерные компании, банки и товарищества, строились целые кварталы. Умный, энергичный человек мог в короткое время разбогатеть.
Родные Софьи Васильевны не одобряли деятельность ее мужа, но она считала, что они не правы, и стояла на стороне Владимира Онуфриевича.
А тут еще бывший товарищ Ковалевского по училищу правоведения удачно купил земельный участок и выстроил на нем дом, который выгодно сдал в аренду. Он разжег воображение Владимира Онуфриевича рассказами о колоссальных прибылях, которые приносит продажа домов. И Ковалевский увлекся этой идеей: провести подряд несколько удачных торговых операций, нажить состояние и после этого безмятежно отдаться науке — это казалось ему таким простым. Да и брат Александр написал ему из Одессы, что думает купить дом и сдавать внаем квартиры.
«Стоит ли вообще покупать человеку с энергией уже построенные дома, и кажется, гораздо выгоднее строить их самому, — ответил ему Владимир Онуфриевич. — Эта мысль пришла мне в голову только сию минуту, и я выкладываю ее тебе».
Энергии у Ковалевского было много, а вот терпения, выдержки, предпринимательской смекалки не оказалось вовсе. Но он и жену заразил своей верой в успех. Долгими вечерами они подсчитывали будущие доходы, и цифры уверенно свидетельствовали: быть им миллионерами.
Действительно, сначала дело шло хорошо. Владимир Онуфриевич с азартом вникал в тонкости строительства, разговаривал с подрядчиками. Он почти забросил науку и всю свою неугомонную энергию направил на устройство благосостояния своей семьи. Он начал строить дом с оранжереей, а несколько позже баню для населения Васильевского острова. Размах у Ковалевского был большой, а денег не хватало. Он брал большие суммы в банках, закладывал и перезакладывал еще не достроенные здания, и получилось так, что проценты, которые ему приходилось выплачивать по закладным, превышали доходы. Положение, становилось сложным.
Занятый с утра до вечера хлопотами, Ковалевский прекрасно понимал, что Софье Васильевне тяжело бездельничать, быть оторванной от науки, от интересных дел и что она скучает. Поэтому он всячески старался развлечь ее, поощрял ее стремление к светской жизни. Он делал все, чтобы жена его была хорошо одета, выезжала в свет и вообще заняла бы в обществе подобающее ей место. Софья Васильевна за это время тоже несколько охладела к математике. Напрасно старый друг Вейерштрасс слал ей письма и новые работы по математике: на письма она не отвечала, а работы даже не читала.
— Напишу, когда устроюсь и опять начну заниматься математикой, — говорила она мужу, когда тот напоминал ей, что письма профессора остаются без ответа.
Наконец строительство дома закончилось и квартиры в нем были быстро сданы. Ковалевский вздохнул с облегчением: значит, правильны были их расчёты — теперь кончится безденежье, и они будут иметь твердый доход. Вопрос о твердом доходе очень беспокоил Владимира Онуфриевича, так как Ковалевские ожидали ребенка.
В октябре 1878 года у Софьи Васильевны родилась дочь, которую тоже назвали Соней. Крестными родителями девочки были Иван Михайлович Сеченов и Юлия Всеволодовна Лермонтова. После рождения ребенка молодая мать полгода не вставала с постели, а сердце так никогда и не оправилось полностью от тяжелой болезни.
Маленькая Соня внесла в жизнь семьи невероятный беспорядок. Софья Васильевна считала, что дом принадлежит ребенку, и всю силу своей любви направила на девочку.
Между тем финансовые дела Ковалевских стали плохи. Если первый дом был доходным, то второй дом с баней не оправдал себя и принес одни убытки. А на его постройку были взяты деньги Софьи Васильевны. Владимир Онуфриевич впал в полное отчаянье, жена поддерживала его как могла и вела дела с кредиторами, чтобы спасти хоть небольшие крохи их состояния.
«Средства наши тоже быстро истощаются, — писала в Одессу Софья Васильевна брату Ковалевского Александру Онуфриевичу, — и если до 20-го не произойдет какой-нибудь решительной перемены к лучшему, придется созвать кредиторов и отдаться на их милость. Вы сами можете себе представить, как невесела эта перспектива...
В воскресенье под утро я сбираюсь поехать к доктору Сикорскому (по нервным болезням), которого рекомендовал мне Сеченов, говорят, это молодой и умный человек, а ввиду тех тяжелых минут, которые нам, может быть, предстоят в очень недалеком будущем, чрезвычайно важно укрепить какими-нибудь средствами нервы Володи».
Вскоре Ковалевская тяжело заболела. Это была очередная беда среди других, обрушившихся на семью Ковалевских. Во время болезни, предоставленная своим мыслям, Софья Васильевна вновь начала думать о любимой науке и еще раз убедилась, что главное для нее — математика.
И когда в конце 1879 года в Петербурге состоялся шестой съезд естествоиспытателей и врачей и профессор Чебышев1 предложил ей сделать доклад об одной из ее работ, Ковалевская, несмотря на еще не окрепшее здоровье, с радостью согласилась.
Были забыты все заботы и неудачи. За одну ночь она пересмотрела и подготовила свою работу «О приведении некоторого класса абелевых интегралов 3-го ранга к эллиптическим интегралам». А на следующий день Софья Васильевна с большим успехом прочитала свой доклад, и знаменитый академик Чебышев высоко оценил эту работу.
На этом съезде у Ковалевской произошла встреча, имевшая огромное значение в ее дальнейшей жизни, с одним из учеников Вейерштрасса профессором Гельсингфорсского университета Густавом Миттаг-Леффлером. Талантливый ученый много слышал о замечательной русской женщине-математике и знал, что Вейерштрасс считает ее своей любимой ученицей. Хотя их знакомство было недолгим, Миттаг-Леффлер сразу понял, какой талантливый математик Ковалевская и что она может дать науке. Его искреннее восхищение еще раз убедило Софью Васильевну, что основное в ее жизни — это математика. Сознание своего призвания помогло ей быть мужественной, когда Ковалевские были разорены окончательно.
Бани не только не принесли Ковалевским доход, но их строительство довело дела Владимира Онуфриевича до такого состояния, что имущество Ковалевских чуть не пошло с молотка. Уплатив часть долгов, они едва могли сводить концы с концами.
— Мы потеряли все, но, может быть, это все к лучшему. Мы оба примемся за свое дело, — так Софья Васильевна говорила мужу, стараясь его поддержать.
Но Владимир Онуфриевич был подавлен, и вывести его из этого состояния было невозможно.
«Дела идут к дурному исходу, и я нимало не обольщаю себя относительно того, — как обычно, Ковалевский искал моральной поддержки у брата. — Благодарю, милый, за ободрительные слова твоего письма, но ладья наша так свихнулась, что направить ее на хорошую дорогу уже невозможно», — писал он.
В Петербурге Ковалевским оставаться было нельзя, и они переехали в Москву. Верный друг Юлия Лермонтова сняла им трехкомнатную квартиру. Ковалевские надеялись, что жизнь в Москве наладится, тем более что Владимир Онуфриевич рассчитывал получить должность доцента в университете.
Софья Васильевна тоже мечтала преподавать в университете и решила готовиться к магистерским экзаменам. Но чтобы стать преподавателем университета, необходимо было получить разрешение министра просвещения Сабурова — «битого министра» (ему один студент публично дал пощечину).
«Что до меня касается, то мои дела идут не столь блестящим образом: несмотря на то, что и профессор Давидов и ректор Тихонравов лично обращались к министру с просьбой допустить меня к магистерскому экзамену, но министр решительно отказал и даже выразился так, что и я, и дочка моя успеем состариться, прежде чем женщины будут допущены в университеты. Каково?» — так с горечью сообщила Софья Васильевна брату мужа.
До чтения Владимиром Онуфриевичем лекций в университете и, следовательно, до постоянного заработка оставалось около года, а средств пока не было никаких. В этот трудный момент его пригласил к себе Виктор Иванович Рагозин, который организовал «Товарищество на паях «Рагозин и К°» по производству нефтяных минеральных масел».
Основатель товарищества был очень энергичным и деловым. Женившись на дочери одного из богатых нижегородских купцов, он умело пустил капитал в оборот и разбогател. Когда в 1813 году Бакинское ханство стало принадлежать России, кое-кто из дельцов занялся добычей нефти, но очень примитивным способом. Будучи образованным человеком, Рагозин обратил внимание на то, что при производстве керосина остаются «нефтяные остатки». Рагозин основал лабораторию, где перерабатывал эти остатки в смазочные масла. Масло стало быстро раскупаться, и Рагозин, не имея достаточно средств, чтобы одному построить несколько заводов, решил создать на паях «Товарищество «Рагозин и К°». Пайщикам предлагались очень выгодные условия, руководило ими выбранное правление. Рагозин предложил Ковалевскому стать одним из директоров. Это предложение устраивало Владимира Онуфриевича. Не говоря уже о том, что при хорошем ведении дел он будет получать более десяти тысяч в год, уже теперь можно было взять в кассе товарищества любую сумму в счет будущего жалованья.
Ковалевский воспользовался этой возможностью, занимал деньги в кассе фирмы, приобретал паи, снова их закладывал, снова покупал, находил пайщиков, в общем, как всегда, с увлечением занялся новым делом. Он все еще наивно надеялся быстро разбогатеть и уж потом целиком отдаться науке. Измученный нуждою, Ковалевский не мог понять, как трудно совместить предпринимательскую деятельность (он был техническим директором общества) с научной работой. По делам новой службы Владимир Онуфриевич уехал за границу. Там он встретился с учеными, которые радостно его приняли, и он начал жадно знакомиться с новейшими достижениями геологии и палеонтологии.
Софья Васильевна тоже занялась любимой наукой. Ее захватила дискуссия об абелевых функциях и работа над преломлением света в кристаллах. Ковалевская чувствовала необходимость посоветоваться с Вейерштрассом и показать ему черновые наброски своей работы. Она написала профессору письмо, и не дождавшись ответа, оставила маленькую Фуфу (так звали дома Соню-младшую) у Лермонтовой и уехала в Берлин.
- 1. Произносится как «Чебышёв» — Прим. админа.
Добавить комментарий