Вы здесь

8. Питомник русских врачей. Доблестный триумвират. Победы и поражения. У колыбели Географического общества

 

В заседании Конференции Петербургской медико-хирургической академии апреля 26 дня 1841 года решали вопрос об учреждении новой кафедры сравнительной анатомии и физиологии. По этой кафедре, если на то последует утверждение его сиятельства господина директора Департамента военных поселений, единогласно избран ординарным профессором академик императорской Санкт-Петербургской Академии наук статский советник Бэр с определением ему наравне с прочими профессорами по 5000 рублей ассигнациями в год жалованья...

Может показаться, что лапландская экспедиция, не во всем удачная, охладила страсть Бэра к путешествиям. Но как раз в это время он развернул энергичнейшую деятельность к осуществлению своей мечты — экспедиции на Таймыр — экспедиции, увы, без него. Недаром он столь тщательно (и успешно!) испытал молодого Миддендорфа в деле. Скорей всего именно Бэр оказался инициатором большого сибирского путешествия — в края, особо заманчивые для исследователя полярной жизни и фактически не тронутые наукой. И сам, скрепя сердце, устранился от непосредственного участия в труднейшем маршруте: что делать, годы ушли, а его опыт показал, как необходима физическая выносливость в поездках по Северу.

Среди трудов Бэра числятся две публикации: «Пропозиция...» и «Инструкция для месье Миддендорфа в его вояже по Сибири». Им предшествовала обширная сводка «новейших известий о северных местностях Сибири» и в сотрудничестве с коллегами детально разработанный план путешествия. То есть стареющий академик всем сердцем был там, с Миддендорфом, в высоких полярных широтах.

Возвращение к преподавательской деятельности биографы объясняют двумя причинами: во-первых, он любил это дело, во-вторых, материальное положение как всегда у Карла Максимовича, заставляло желать лучшего («Пожалуй, скажут, что я плохой делец, но, боже мой, то же самое говорят, когда я следую совету других»). Однако было бы совершенно неправильно считать, что вот-де академик для приработка (нынче используется другое слово) взялся читать студентам МХА столь знакомый ему предмет. И сама Конференция МХА так не думала: «Академик Бэр, пользующийся европейскою славою по части физиологии и анатомии, будет иметь, несомненно, большое влияние на усовершенствование этих важных отраслей медицинских наук в академии...»

Конференция как в воду глядела.

Казалось бы, где-то там, в стороне, идут битвы метафизиков с натурфилософами. А в Медико-хирургической академии — солидном вузе того времени — наблюдается уже знакомая нам картина. Анатомию зубрят по учебнику. Наиболее активные студенты вскладчину покупают труп за десятку ассигнациями и по вечерам кое-как препарируют. Не всегда у студента находились рубли на это. И далеко не все были наиболее активными. Да и зачем?

Зачем знать анатомию? Когда дерптский профессор Николай Иванович Пирогов в один из своих приездов в столицу взялся прочитать для врачей курс «выдуманной» им новой науки — хирургической анатомии, профессора-медики пожимали плечами: что это такое и к чему оно? Анатомия — одно, хирургия — совсем другое. Хирург должен нащупать пульсацию артерии и перевязать все, откуда брызжет кровь, а знание анатомии — «пустые бредни». Именно так выразился почтенный германский профессор, уверяя, что при операциях специально много раз старался поранить одну из артерий, но безуспешно. Его мнение цитировали.

Были, однако, и по-иному настроенные профессора. Директор терапевтической клиники в МХА Карл Карлович Зейдлиц, просвещеннейший врач (и между прочим, знаток русской и немецкой поэзии, будущий душеприказчик и биограф В. А. Жуковского), настоял на переводе Пирогова из захолустного Дерпта в Петербургскую МХА.

Пирогов начал с реорганизации преподавания. Кафедра хирургии не имела госпитальной базы: как всегда, теория — одно, практика — другое. А рядом с академией, на Выборгской стороне, размещался и с грехом пополам функционировал (ибо не все можно украсть) огромный Военно-сухопутный госпиталь на 2000 коек. Новый профессор предложил сделать из этого госпиталя клиники для различных кафедр, поприжал воров, навел порядок — скандалов было! — и сам возглавил клинику госпитальной хирургии. Впервые студент получил возможность воочию и своими руками знакомиться с работой хирурга.

Почти одновременно, чуть позднее Пирогова, оказался в МХА и Бэр. Вместе с Зейдлицем они составили сильный триумвират.

Пирогов: «Не лечить, создавая смелые гипотезы, прикрывающие наше незнание, а стараться проникнуть посредством опыта и наблюдения при постели больных сквозь этот таинственный мрак — вот чего требует обязанность каждого мыслящего врача».

Зейдлиц: долг учителя — «облагородить и одушевить глубокую анатомическую диагностику ученика, т. е. возбудить идеи, заставить его думать самого, обратить внимание на взаимные отношения различных систем и органов, на жизненные явления и связь их с пораженным органом, на отношение между причиною и настоящим состоянием больного».

Бэр: «Без точного познания человеческого тела всякое врачевание может совершаться лишь ощупью и по темным преданиям».

С первых дней своего пребывания в МХА он включился в яростную борьбу единомышленников с рутиной, консерватизмом, окостенелостью взглядов. Долгое пребывание за границей позволило ему хорошо узнать атмосферу различных университетов Европы. А любовь к родине не помешала провести сравнение с ними отечественного медицинского вуза — не к славе последнего.

Быть может, отчасти по этой причине кое-кто поспешил назвать его «главой немецкой партии» в Конференции МХА? Немец ругает наших — чего же еще ждать от него! Тем более что немцы и так кругом обсидели: генерал Ермолов иронически мечтал «быть произведенным в немцы», время такое было.

Но Карл Бэр всю жизнь с брезгливостью относился к этим дрязгам, к не очень чистой возне «партий» в науке, к ярлыкам и потому даже слово «партийность» использовал в порицательном смысле: «В каждом историческом труде правда должна стоять на первом месте, в противном случае неизбежны упреки в партийности». Всемерная объективность суждений, воспитанная наукой, — его принцип, можно сказать, «первый закон Бэра» (и честные «заблуждения» ученого — лишнее тому доказательство). В своей монографии «К. М. Бэр и Медико-хирургическая академия» Е. Н. Павловский подтверждает: «Бэр был глубоко индивидуальной личностью, чтобы слепо идти на поводу у какой-либо группы профессоров, и еще меньше по самому складу своего существа он мог быть в числе главарей «немецкой партии». «Бэр критически относился к окружающему его... индивидуализируя свои поступки в зависимости от своих взглядов на существо дела».

А взгляд его на существо дела — на учебу студента в России — был такой: «Возвратясь в отечество после двадцатилетнего пребывания в германских университетах и вскоре поступив профессором в императорскую Медико-хирургическую академию, я с прискорбием заметил, что большая часть студентов смотрела на учение только как на тяжкое бремя и старалась ограничить круг наук; к этому подстрекало их желание как можно скорее расстаться с заведением, к которому не чувствовалось в них ни малейшей привязанности, а, напротив, питалось отвращение. Когда же учебное заведение не внушает к себе любви в учащихся, то редко возбуждает в них любовь и к науке».

О том, как все изменилось с тех пор, как забыто прошлое, может свидетельствовать такой случай. Однажды в книге об академике Павловском мне пришлось по ходу повествования коснуться безобразной жизни студентов МХА полтора века назад. Рецензент рукописи — профессор, выпускник Военно-медицинской ордена Ленина академии имени С. М. Кирова, бывшей МХА, был возмущен крайне: о его Alma mater писать такое!!! Этого не могло быть! С тех пор я привожу лишь цитаты, напрямую свидетельствующие, сколько труда положили лучшие профессора МХА для изменения обстановки в ней.

«Неужели следовало мне искать причину в недостатке умственных способностей у русского народа?» — спрашивает Бэр с болью и недоумением. И тотчас возражает себе: «Но в Медико-хирургической академии мне очень часто встречались ленивые и очень редко лишенные способностей, несмотря на то, что прием в это заведение был не слишком разборчив».

Нет, причина в другом. Студента не умеют заинтересовать наукой, не учат самостоятельно и увлеченно мыслить, и это вина преподавателей. Следовательно, главное внимание надо уделить преподавательским кадрам, поиску талантливой молодежи, институту приват-доцентов — питомнику профессуры. Эту мысль он проводил настойчиво все годы — и в более поздних «Замечаниях на устав университетов», откуда мы только что привели выдержки, и в автобиографии, и уж, конечно, все время пребывания в МХА: «Талант ученых проявляется в их молодости. Жаль будет, если Россия лишится хоть одного из подобных талантов от недостатка случаев к их проявлению».

Записка Бэра «Какие мероприятия необходимы для снабжения академии хорошими профессорами» составлена в энергичных тонах и ныне читается с интересом — хоть на стену вешай: «Ученик, воспринимавший учение как безжизненный мешок и при этом почти только ушами, впоследствии также редко обнаружит собственное научное влечение».

«Прежде всего, все преподавание должно быть организовано так, чтобы питомцы побуждались к собственной деятельности».

Снова и снова он говорит о стимулах к учению, о необходимости — наипервейшей! — собственных занятий студента «по преобладающему влечению и способностям», о снабжении страны хорошими русскими врачами. Вот он, «глава немецкой партии»: «...масса молодых заграничных врачей ежегодно приезжает из-за границы и, не принадлежа, конечно, в среднем к лучшим врачам, получившим образование за границей, не зная местного языка, все-таки получает выгодную практику ранее учеников МХА... Поэтому со стороны Медико-хирургической академии будет непростительной растратой духовных сил, если она не поставит себе целью поощрения медицинского образования в широчайших размерах и создания для государства, из собственной молодежи последнего, образованного врачебного персонала, в котором оно нуждается».

А рядом его надежный единомышленник Н. И. Пирогов: «Молодые врачи, выходящие из наших учебных заведений, почти совсем не имеют практического медицинского образования... вступая в службу и делаясь самостоятельными, при постели больных в больницах военных лазаретах и частной практике приходят в весьма затруднительное положение, не приносят ожидаемой от них пользы и не достигают цели своего назначения».

«Молодые люди, — подхватывает Бэр, — побуждаемые к прилежанию лишь внешними средствами принуждения и боязнью грядущих аттестаций... окончив учебное заведение и не имея от природы живого влечения к науке, обычно сбрасывают с себя воспоминание о насилии, между тем как государство желало бы, чтобы они несли с собой в жизнь любовь к науке, так как врач делается вполне сведущим лишь благодаря годам учения, которое ему всюду дает практика».

Не следует забывать обстановку, в которой были написаны эти слова, полные заботы о человеке и государстве, о русской науке. Когда Конференция обратилась к господину попечителю генералу Игнатьеву с просьбой о позволении выписать медицинские журналы для бесплатной раздачи студентам, его превосходительство ответил очень рассудительно: ежели студент сам начнет листать журнал, он будет читать в нем все, что хочет, а сие не положено, и потому в просьбе следует отказать...

Едва появившись в МХА, в первом же заседании Конференции Бэр огласил составленную вместе с Пироговым заявку на материалы, необходимые для упражнения студентов в сравнительной анатомии. И пошла бумага по длиннющей чиновничьей лестнице, через президента академии, через попечителя, через дежурного генерал-адъютанта Главного штаба его императорского величества, через директора Департамента военных поселений. Куда? К царю! Царь-батюшка, радея за порядок в государстве, даже потребное для клистира милостиво изволил утверждать самолично. За временем не гнались, зато переписки было предостаточно. Через год («по высочайшему повелению»!) был разрешен отпуск аптечных припасов на кафедры Бэра и Пирогова, что же до остального — и через два года ответа не было, и лектор за свой счет обеспечивал «стремление к максимальной наглядности и развитие самодеятельности учащихся».

Тем не менее в таких условиях доблестный триумвират затеял невиданное доселе в МХА дело: организацию анатомического института, объединяющего всю анатомическую практику. И добились-таки, всего лишь после двухлетних хлопот, высочайшего соизволения повелеть по сему поводу. «Управляющим анатомическими работами» был назначен профессор Н. И. Пирогов.

Пожалуй, это была крупнейшая их победа. В архиве Бэра, относящемся к тем годам, лежит пачка бумаг с надписью «Сюда вложены несколько моих рапортов, показывающих, как при теперешнем управлении люди остаются без решения». Пирогов, с радостью сменив препоны столичных канцелярий на свист бомб, писал из сражающегося Севастополя: «Служить мне здесь во сто крат приятнее, чем в академии; я здесь, по крайней мере, не вижу удручающих жизнь, ум и сердце чиновничьих лиц, с которыми по воле и неволе встречаюсь ежедневно в Петербурге». Что же касается Бэра, так он не единожды называл Новую Землю обетованным краем: ведь там нет чиновников!

Вот одно из начинаний, «утопленных» в переписке. Это долгие хлопоты по организации медицинского академического журнала в русском и немецком вариантах. Дело затевалось обстоятельно, по-бэровски: «Так как я не имею необходимого знания русского языка, то ответственность за русский журнал должен взять на себя по крайней мере еще один редактор... Может быть, мне прежде всего следует оправдаться в том, что я вообще выразил согласие. Я могу сказать по этому поводу лишь то, что я, решив переселиться из Пруссии в Россию, был одушевлен только желанием принести пользу моей родине (здесь и далее подчеркнуто Бэром. — В. В.)». Это из письма медицинскому факультету в Дерпте. Там же он говорит о профиле будущего журнала:  «...немецкий журнал не должен ставить себе целью сообщение об успехах медицины за границею, потому что в этом отношении его всегда бы опережали иностранные работы; он должен стараться быть достойным представителем врачебного мира русского государства, будучи в то же время достойной ареной для научного честолюбия». «...Кроме оригинальных работ из области медицины вообще должны соблюдаться местные интересы. К ним относятся, кроме отчетов о лечебных заведениях, медицинских учебных заведениях, распоряжений медицинского ведомства, еще постоянные отчеты о медицинской литературе в русском государстве». «Само собой разумеется, что совсем незначительные работы, не заключающие ничего оригинального, будут упоминаться лишь в нескольких словах, так как то, что пишется в диссертациях, мне кажется совершенно безразличным».

Итак, русский журнал на немецком языке — рупор на Европу, сообщающий о состоянии медицинских дел в России и о лучших достижениях русской медицинской науки.

Кончилось же все тем, что в Петербурге стала издаваться немецкая газета — орган врачей-немцев, проживающих в России. Так рухнула попытка Бэра «привлечь лучшие силы отечества к участию в журнале», «распространить по возможности научное признание России за границей в отношении медицины». Стоит ли добавлять, что никакого отношения к выпуску малопредставительной немецкой газеты Карл Максимович не имел?

Неудачно закончилось и его намерение издать на русском языке всеобъемлющее, на 40 листов, сочинение по истории развития зародыша. В итоге всей переписки вспыльчивый Бэр поставил крест на этой затее. Вышел лишь его курс гистологии на латинском языке, тираж которого разошелся по студентам и полностью утрачен.

Нельзя сказать, что все это заставило Бэра опустить руки. Дел было великое множество, и среди них положенные по штату лекции и практика студентов выглядели довольно-таки рядовым, скромным занятием. Он организовал неплохой кабинет сравнительной анатомии, объединив коллекции разных кафедр и приобретенные из частных рук, и даже выхлопотал, хотя и с трудом, помещение.

Детали, оживляющие суховатый образ нашего героя. Договариваясь о покупке частной коллекции профессора Эйхвальда (они были приятелями), Бэр не преминул высказать недоумение: как можно во время казенной экспедиции собрать частные экспонаты? И потребовал у Конференции запретить профессорам использовать служебное положение для сбора «частных кабинетов». А в записке о помещении для практических занятий хорошо умевший ссориться с начальством Бэр подчеркивает: «Я прошу... позволения заниматься в этом зале, если я не становлюсь этим поперек дороги кому-нибудь из моих коллег». Поистине это была натура благородная, открытая и добросовестная во всех случаях жизни.

Конференция МХА максимально использовала способности и научный вес своего профессора — действительного члена Академии наук. Много времени отнимало участие в различных комиссиях. Да и сами заседания Конференции с множеством решаемых на них вопросов, с нередкими дискуссиями и неизбежной борьбой «партий», апеллировавших к Бэру как справедливейшему судье, уносили немало энергии.

А ведь это была лишь «побочная» деятельность ординарного академика, и никто не освобождал его от главных обязанностей. И, словно бы ему недостаточно хлопот, академик-зоолог, профессор-анатом и физиолог уделяет огромное внимание развитию географических исследований в государстве. Еще в 1839 году совместно с Г. П. Гельмерсеном организовал важное непериодическое издание на немецком языке «Материалы к познанию государства Российского» — двадцать шесть томов вышло при его жизни. Немало экспедиций осуществлено по его инициативе. Он был автором проектов путешествий П. А. Чихачева на Тибет, в Персию, Бухару, Коканд, Л. С. Ценковского в Африку, Г. И. Радде на Амур... «Не было ни одной экспедиции, даже и иностранных ученых в пределах России, в которой Бэр не принимал бы участия своими указаниями и советами», — пишет один из его первых биографов И. Д. Кузнецов.

Но не только указания и советы. Вот экспедиция А. Ф. Миддендорфа. Выехав из Петербурга осенью 1842 года с заданием «изучить качество и количество органической жизни на Крайнем Севере и проверить наличие вечномерзлой почвы в Якутске», ученый спустился от Енисейска по зимней реке, пересек полуостров Таймыр через озеро Таймыр к берегам Ледовитого океана, а воротясь в Енисейск, без перерыва отправился в еще более дальнюю и трудную охотоамурскую экспедицию и завершил путешествие лишь в 1845 году, преодолев тридцать тысяч километров, собрав колоссальный научный материал. Все это время Бэр следил за ходом путешествия, докладывал о нем в Конференции Академии наук, публиковал сведения, выдержки из писем и донесений в русской и иностранной печати — его усилиям экспедиция во многом обязана славой, «прогремевшей по всей Европе». А по возвращении Миддендорфа в Петербург его старший друг и наставник устроил торжественную встречу.

Но то было весной 1845-го. А в июне 1844-го Бэр писал другу и единомышленнику адмиралу Федору Петровичу Литке: «Я тоже постоянно имею в виду этот предмет и тоже придерживаюсь мнения, что начать надо чем скорее, тем лучше...» И опять: «Я позволю себе предложить, чтобы мы, т. е. Вы, Врангель и я, поразмыслили бы над этим предметом и собрались бы в среду вечером... Я очень хотел бы, чтобы в первоначальном соглашении участвовали только трое, как в Швейцарском союзе, или в крайнем случае Гельмерсен был бы четвертым».

«Этот предмет», как нельзя более отвечающий деятельному духу Петербургской Академии наук, будет неоценим в истории русской науки. В статье «Проблемы географии в творчестве Бэра» Т. А. Лукина сообщает: «Бэр явился главным инициатором и организатором крупнейшего научного учреждения России — Русского географического общества, основанного им вместе с адмиралами Ф. П. Литке и Ф. П. Врангелем в 1845 году, вскоре после возвращения А. Ф. Миддендорфа из Сибири».

Сперва предлагали Бэру стать президентом Общества. Но он отказался решительно:       «Бэр      — плохой президент. Здесь должен поднять флаг сам адмирал». Разумеется, адмирал, привычный командовать, — это весомее, нежели сугубо штатский человек, всю жизнь не сумевший толком руководить даже своим крошечным имением Пийбе. Но когда дело дошло до более широкого обсуждения, один из членов-учредителей доктор В. И. Даль предложил «ход конем», свидетельствующий о глубоком знании жизни: избрать президентом ученых-географов воспитанника Ф. П. Литке — великого князя Константина Николаевича!

И вот искушенный политик Бэр пишет эзоповским языком адмиралу Литке: «Для яйца, снесенного нами, нужна большая наседка... если же наседка, найденная Далем, только с тем условием предоставляет свою теплоту, что мы дадим будущему цыпленку более длинное имя, и взамен обещает ему богатое приданое, как какой-нибудь принцессе, то я нахожу требование справедливым. Принцессы ведь имеют даже три и более имен. Впрочем, в жизни их называют только одним именем».

Так Географическое общество стало императорским Русским географическим обществом с ежегодной правительственной субсидией 10000 рублей серебром, генерал-адмирал Константин Романов — его президентом, а Федор Петрович Литке в кресле вице-президента двадцать лет руководил Обществом во славу и к пользе российской науки.

Бэр принял активнейшее участие в работе новой организации, в частности, возглавил этнографическое отделение. Правда, через несколько лет ему пришлось уйти. В своем докладе «Об этнографических исследованиях вообще и в России в особенности» он позволил себе недопустимые реплики в адрес различных начальников на Севере, с неуместным восхищением говорил о благородстве простых поморов, и вообще слишком строгая научная программа, которую он навязывал, кое-кого не устраивала. Прозвучали слова о «недостатке патриотизма», не слишком логичные, но возымевшие эффект: самолюбивый Карл Максимович сложил с себя полномочия.

Может возникнуть недоумение: а как же это допустил Ф. П. Литке? Но Литке самого, выражаясь более поздним языком, «съели», заменив его генералом Муравьевым, известным в истории под прозвищем Вешатель. Что мало способствовало прогрессу науки, но достаточно показывает сложность тогдашней внутриполитической атмосферы: обилие иностранцев вызывало не только естественный протест, но и «квасной патриотизм», а под этим черным флагом еще большее усиление реакции. Лишь через шесть лет славный адмирал вернулся на свой пост.

Бэр к тому времени занимался новыми (верней, довольно старыми) делами. Начались его заграничные поездки. Первую он объяснял необходимостью ознакомиться с новинками европейских музеев, с последними успехами по гистологии и микроскопической технике в Берлине, Бреслау, Вене, Лондоне. А получив разрешение, чуть ли не напрямик устремился на берега Средиземного моря, в места, где так удобно изучать развитие беспозвоночных. Помните, он собирался туда еще из Кенигсберга, но огорчительная нехватка денег воспрепятствовала этому?

Такой обман начальства выглядел несколько по-мальчишески. Но как уговоришь сразу двух министров, которым он тогда подчинялся, — народного просвещения (по линии Академии наук) и военного, командовавшего Медико-хирургической академией? Что им опыты по искусственному оплодотворению яиц асцидий и морских ежей! Не пустили бы — и все тут. И так хлопотал несколько месяцев.

Конечно, увлекся работой. Вернулся с большим опозданием. На следующий год снова отпросился — теперь уже для завершения начатых исследований. И опять просрочил возвращение. Это в условиях, когда за каждое опоздание на лекцию в МХА надлежало представить рапорт по команде. Литке писал о нем Врангелю: «Академия на него дуется, министр бесится, он никому не пишет, не исключая и семейства своего, никто не знает, где он... Я люблю Бэра не менее кого-либо из его приятелей, но должен признаться, что такие шутки гения, по крайней мере у нас, совсем некстати и никому не простительны».

Тут я должен выступить в защиту Бэра. Он всегда писал, он любил писать письма в дороге, пока живы впечатления. Но забывал отправлять написанное и привозил обычно все с собой.

В третий раз его не пустили. То есть по Министерству народного просвещения царь разрешил поездку, а вот военное ведомство, как предполагают, воспротивилось эмбриологическим исследованиям за счет казенного времени, и царь не разрешил.

Ну что ж... На какой-то период провинившийся академик притих. Вел оседлую жизнь. Занимался делами Медико-хирургической академии. Способствовал избранию А. Ф. Миддендорфа в Академию наук. Уступил ему для этого свою кафедру зоологии, попросив перевод на кафедру анатомии и физиологии, на место умершего академика П. А. Загорского. Разбирался в унаследованном от него хозяйстве — кабинете и музее сравнительной анатомии. Открыл там залежи черепов...

Мы уже говорили о том внимании, какое уделяла Петербургская Академия наук изучению природных ресурсов для развития российской экономики. В самом начале 1851 года Министерство государственных имуществ, обеспокоенное упадком рыболовства в Эстляндии и Лифляндии, обратилось к ученым с предложением исследовать причины этого прогрессирующего явления. В заседании Конференции Бэр сообщил, что он готов выполнить поручение. Места недалекие и хорошо знакомые. А главное, ему было интересно «проследить применение естественных наук в практической жизни». Работа выглядела небольшой.

...Только за первые три поездки счетов за прогоны накопилось на 3580 верст. Побережья и острова, бесконечные опросы деревенских рыбаков, изучение снастей, улова, видового состава рыб, характеристика водоемов, природные условия по различным сезонам — семь раз отчитывался путешественник в академии о своих поездках. А потом взял командировку в Швецию и Финляндию, чтобы изучить тамошнее состояние промысловой ихтиологии, чтобы иметь полную картину рыболовства на Балтике. Кроме того, в Швецию привлек новый устав по рыболовному делу, и вообще, там «вопросы рыболовства уже более столетия являются предметом научных изысканий».

О том, насколько широко он охватывал проблему, может свидетельствовать деталь, вроде бы не имеющая прямого отношения к полученному заданию: когда некие «высокопоставленные лица» предложили разводить устриц в отечественных балтийских водах, Бэр с легкостью разгромил проект, оперируя данными по экологии моллюска, границам его естественного ареала, характеристиками грунтов и солености морских вод.

Что же до результатов экспедиции — статистика по годам подтвердила: рыбные промыслы ухудшаются. Как следствие, рыбацкие деревни не развиваются, а наоборот, берега оскудевают людьми. Причина же всего — не природные изменения, но сам человек, опустошительно вылавливающий мальков мелкоячеистыми сетями. Позднее он даст резкую формулировку отечественных нравов: «...русский рыбак ловит рыбу беспощадно, не заботясь о будущем».

По итогам работы Бэр составил проект реформы рыбного хозяйства в этом регионе, одобренный министерством госимуществ.

Частые отлучки из Петербурга не могли не сказаться на отношениях с Медико-хирургической академией. Да и где тут причина, где следствие? По словам Б. Е. Райкова, «десятилетний опыт, по-видимому, убедил его, что МХА — не такое место, где он мог бы осуществить что-либо из задуманных им планов». Мы уже видели, как теряли ход и тонули в бюрократической хляби его намерения, и вообще ему было тесновато и душновато в военно-чиновничьем мундире. Ученый подал рапорт об отставке «вследствие надвигающейся старости и ослабления зрения». Довод не хуже других. Просьбу удовлетворили.

Последняя черточка расставания с Медико-хирургической академией. «В уважение отличных его ученых заслуг и достоинств» Конференция просила господина попечителя ходатайствовать о награждении ученого орденом Станислава I степени. «Но как Бэр не имеет ордена св. Владимира III степени, — ответствовал чиновник, — то Станислав ему не положен». Так что ему вручили положенного Владимира, за что он и уплатил, согласно порядкам, тридцать рублей серебром.

И, едва выпорхнув из-под тяжелого крыла военного ведомства, непоседливый академик устремил свои помыслы на юг России. Вовсе не впервые. Еще в тридцатые годы он проектировал экспедицию в области, не менее заманчивые, нежели Таймыр и Новая Земля: «...нет края, который в нашу эру подвергался бы природным изменениям в такой степени, как район Каспийского и Аральского морей».

Тогда ему не повезло с проектом. Через четверть века ситуация изменилась в пользу Бэра — в пользу науки, бескорыстным служителем которой он был всю жизнь.

 

Добавить комментарий

Plain text

  • HTML-теги не обрабатываются и показываются как обычный текст
  • Адреса страниц и электронной почты автоматически преобразуются в ссылки.
  • Строки и параграфы переносятся автоматически.
CAPTCHA
Этот вопрос задается для того, чтобы выяснить, являетесь ли Вы человеком или представляете из себя автоматическую спам-рассылку.