Изложение истории восприятия и утверждения коперниканской доктрины, связанной с достопамятными и трагическими судьбами Галилея и Джордано Бруно, не относятся к теме настоящей работы. Но здесь надлежит подчеркнуть два важнейших момента. Первое это то, что учение Коперника в понятиях ближайших поколений воспринимается не иначе, как пифагорейская доктрина. Потому ли, что Коперник в своей книге назвал имена нескольких пифагорейцев, или по удивительной задержке ее опубликования, так или иначе, о Копернике говорят всегда только в связи с таинственным пифагорейским учением; даже в том декрете Конгрегации индекса запрещенных книг (5 марта 1616 г.), которым было осуждено новое учение, оно именуется именно пифагорейским. «Поскольку до сведения этой Конгрегации дошло, — говорится в декрете, — что ложная пифагорейская доктрина, совершенно противоречащая Священному писанию, которую Николай Коперник изложил в книге «Об обращениях», уже получила распространение и многими признается..., то эти книги, во избежание расползания подобного учения к ущербу католической истины, приостанавливаются впредь до исправления». Таким образом, получалось, что то ясное и непреложное знание, которое Коперник строил на почве наблюдений и строгих математических выводов и рассуждений, здесь сочеталось с мифической премудростью пифагорейцев, от которой церковь считала должным оградить свою паству, как от некоторого опьяняющего яда. Совершенно рациональный характер и смысл новой науки тут абсолютно не был учтен и понят. По этому поводу Кеплер тонко заметил: «Кардиналы приостановили книгу Коперника впредь до ее исправления; им лучше бы надлежало сказать: впредь до ее объяснения». Однако, что влечет за собой объяснение книги Коперника, этого Кеплер как протестант не изведал. Галилею же пришлось через 16 лет после этого запрета услышать угрозу допроса под пыткой и подписать акт отречения от истины, которая являлась для него очевидной и неоспоримой. Таков первый момент, который мы считали должным отметить в судьбах коперниканской доктрины.
Но удивительна и судьба самой книги Коперника: ее первому изданию предпослано небольшое «Введение для читателя», где анонимный издатель или редактор книги пишет:
«Так как никакие рассуждения не позволяют астроному дойти до истинных причин движения небесных тел, то он измышляет и воображает какие угодно гипотезы с тем, чтобы, приняв эти гипотезы данными, можно было с помощью геометрии точно вычислять эти движения как за прошлое время, так и на будущее... И нет никакой необходимости, чтобы эти гипотезы были истинными и даже правдоподобными, достаточно одного, именно: чтобы вычисления, основанные на них, приводили к согласию с наблюдениями».
Таким образом, таинственный редактор, повторяя в сущности почти точно слова Симплиция (того комментатора Аристотеля, о котором мы говорили), указывает здесь, что искать абсолютного знания — не дело астронома, как раз в противность тому, к чему стремился Коперник всем своим новым обоснованием астрономической науки. Поэтому, если правильно то предание, по которому Коперник получил печатные листы своей книги только на смертном одре, «когда его заботы уже были иные», как говорит его первый биограф, то судьба лишь избавила его от чтения печальной насмешки над трудом всей его жизни.
Кто был тот лютеранский богослов в Нюрнберге, который составил это удивительное и лукавое введение к книге; как реагировал на этот подлог верный друг Коперника, Тидеман Гизе; как раскрыл Кеплер через 56 лет, кто был автором этой страницы,— не в этом сейчас дело. Но совершенно ясно, что это была как бы последняя и судорожная попытка покрыть ясное учение Коперника еще одной вуалью, сделать его условным, неполноценным. В известной мере это удалось, хотя и не надолго. Так, Галилей отчетливо понимал, что всякий, кто пожелает ознакомиться с мнением самого Коперника, «должен прочесть не пустые писания того, кто отдал книгу в печать, но все произведение самого автора». Однако у многих слагалось несомненно противоположное мнение. Так, например, кардинал Беллярмино, имя которого столь часто встречается на страницах инквизиционных актов, относящихся к запрещению коперниканской доктрины, писал неаполитанскому коперниканцу патеру Фаскарини (1615): «Мне кажется, что вы и синьор Галилео поступили бы осторожно, если бы удовлетворились высказываниями предположительными, но не абсолютно; ведь так говорил, как я всегда думал, и сам Коперник». Эти слова создают впечатление, что в глазах многих учение Коперника казалось стоящим на каком-то зыбком и ненадежном фундаменте; всего этого достиг автор анонимного введения к книге.
Но в мощном историческом процессе развития знаний растаяла и эта попытка, как растаял миф о таинственной пифагорейской доктрине. И сегодня мы чтим в книге Коперника именно тот источник, из которого последующие поколения черпали свое убеждение в существовании объективной науки, доставляющей нам истинное познание великой и могучей природы.
----------------------------
Из книги:
Идельсон. Н. И. Этюды по истории небесной механики. / Н. И. Идельсон; редакторы-составители А. Т. Григорьян, Д. Р. Меркин. — М.: Изд-во Наука, 1975. — 496 с. — Серия «Из истории мировой культуры».
Добавить комментарий