3. РУДОЛЬФ ИВАНОВИЧ И ЯКОВ САВЕЛЬЕВИЧ

 

За четыре года до начала войны теоретический отдел Уральского физико-технического института разогнали. Разогнали буквально — по разным лабораториям и отделам. Адриана Смирнова — в отдел электрических явлений к Кикоину, Мишу Сергеева — к Чуфарову, в отдел кинетики, Рудницкого — в лабораторию фазовых превращений к Комару. «Хватит вам заниматься абстрактными изысками, бумагу переводить, — решили «ретивые головы», — займитесь-ка, умники, конкретным делом».

Вонсовскому повезло больше всех — его направили в лабораторию магнитных явлений, к родному, можно сказать, человеку, для которого они и раньше с Семеном Петровичем Шубиным решали немало задач по магнетизму.

Имя этого человека — Рудольф Иванович Янус.

Итак, я снова возвращаюсь к нему. Не только потому, что его идеи, его стиль продолжают жить в институте.

Но потому, что он был образцом чистого и высокого служения науке.

Вспоминаются мне — сквозь многолетний туман — полутемные по причине экономии электричества, по-зимнему холодные коридоры физмата в старом университетском здании на улице Белинского в Свердловске. И легко, несмотря на внешнюю грузность, шагающий в толпе мужчина.

— Кто сей муж? — спросил я студента-физика, моего товарища по волейбольной команде.

— Эх ты, сапог! — ответил он бытовавшим тогда обидным обращением. — Такого человека не знаешь. Это же профессор Янус. Ведет курс общей физики. — И добавил, разумея самый большой в мире, тридцатикилограммовый самородок, найденный в дебрях Австралии: — «Золотой орел»!..

Рудольф Иванович преподавал в Уральском университете так же, как Шур и Вонсовский, много лет и выпустил немало отличных физиков. Так что не только его сотрудники могут гордиться близостью с ним, но и более молодое послевоенное поколение, мои сверстники, составляющие сейчас ядро Института физики металлов, учились у него и продолжают во многом его дело.

Но для нас важнее мнение его соратников.

Лауреат Государственной и Ленинской премий, доктор технических наук Павел Акимович Халилеев:

— Какого-то абсолютного влияния одной большой личности я не знал. Брал хорошее у всех. У Иоффе, у Кикоина. Но больше всего, конечно, у Рудольфа Ивановича, в лаборатории которого проработал пятнадцать лет. Янус являлся не только искуснейшим экспериментатором, но и большим теоретиком в классической физике. Хотя, например, в квантовой механике силен не был. Но ведь и Фарадей за всю жизнь не написал ни одной математической формулы, а когда впоследствии прочитали его дневники, изумились — это же чистейшая теория! Главное у Януса — глубина идеи и ее исследования, оригинальность опыта и ювелирная словесная отделка всей работы. Ни одной червоточины, ни одного темного пятнышка. Душу свою, ум он держал в великой чистоте и порядке. Чему учил и нас.

Кандидат наук В. И. Дрожжина, бывший препаратор в лаборатории Януса:

— Я работала с Рудольфом Ивановичем тридцать лет и никогда не переставала дивиться ему. Эго был благородный перл, родившийся в черной земле. И талант, данный ему природой, он неустанно шлифовал гигантским трудом. За собой, за своим здоровьем не следил, не считал важным — он работал. До последнего часа. И когда умеp, врачи ахнули: сосуды его мозга были сплошь склерозированы. Как только по ним кровь шла! Видимо, пусть это и ненаучно, она двигалась лишь под напором его нечеловеческой воли...

Валентина Ивановна говорила еще долго, а у меня перед глазами стояла старая фотография, одна из немногих, оставшихся после Рудольфа Ивановича... Шумит, веселится первомайская демонстрация. Песни, пляски, флаги, портреты вождей. А в стороне от общего ликования ходит, склонив крупную голову, одинокий человек. Говорят, он тоже любил и умел быть веселым. Но умел и думать. Думать даже среди всеобщего веселья.

Это — Янус.

Он родился в 1903 году в деревне Окуловке Тверской губернии в бедной семье крестьянина-эстонца, замученного многодетностью и безземельем, Яна Януса. Значит, отчество у него, как и у Халилеева, было другое, но со временем обрусело — Янович стал Ивановичем.

В десять лет он пахал, косил вместе с отцом, а в тринадцать, удивляя неграмотных соплеменников, лихо читал и писал. Вот тогда и сделал его деревенский сход «господином учителем». Учил он всех желающих от мала до велика, ладно учил, пока наконец в 17 лет не ушел, подобно Ломоносову, пешком в Тверь. Он поступил в педагогический институт, блестяще окончил его, а через несколько лет, поняв, что в Твери ему больше делать нечего, поехал в Ленинград на практику в физико-технический институт.

Настоявший на создании такого института в голодном и холодном 18-м году, руководитель его Абрам Федорович Иоффе совершил, по словам современников, «акт глубочайшего оптимизма». Он верил в победу революции и знал, что победившему народу нужна будет своя наука, свои ученые, которые придут в физику от сохи и станка. Одним из таких первых ученых и станет Рудик Янус. Старшие товарищи быстро распознали талант в этом неразговорчивом крестьянском парне, его жадное стремление к знаниям, его редкое мастерство экспериментатора. Поэтому в числе своих лучших сотрудников Иоффе отдает Януса в Уральский физико-технический институт.

Член-корреспондент АН СССР Я. С. Шур, бывший инженер-исследователь в лаборатории Януса:

— Ценнейшая черта Рудольфа Ивановича — полное отсутствие так называемого ученого снобизма. Он никогда не причислял себя к высшей расе: мое, мол, дело открыть явление, установить закономерности, а другие, умом помельче, пускай делают черновую работу — ищут пути внедрения. Нет! Он измерял свою жизнь в науке не числом напечатанных, а количеством внедренных трудов. Когда мы сюда приехали в тридцать шестом году, у него были уже прочные связи с уральскими металлургическими заводами, наша лаборатория немало успела сделать по заказам заводчан. В частности, улучшила контроль трансформаторной стали на ВИЗе... И традицией крепких договорных контактов с заводами Институт физики металлов во многом обязан Рудольфу Ивановичу Янусу.

И еще, это мнение всех ученых, с кем я говорил о Янусе: всегда, во все времена, а времена институт переживал всякие, он был безукоризненно честным и безоглядно смелым человеком!

До войны он защищал от нападок карьеристов и доносчиков директора Михеева. После войны чуть ли не один против молчавшего зала встал на защиту молодого аспиранта Жени Турова. И до сей поры заместитель директора ИФМ профессор Евгений Акимович Туров помнит эти слова, они поддержали, они светили ему в трудные дни!

Поддержал и защитил Рудольф Иванович и теоретика Сергея Вонсовского, направленного в его лабораторию простым инженером.

(Я так подробно пишу о Янусе, как потом буду писать о Шуре, по просьбе самого Сергея Васильевича. «Без них, — сказал академик Вонсовский, — без родителей, учителей и товарищей моих, я бы ничего не достиг в жизни. И если я кое-что сумел сделать, то только благодаря им!)

— Ликвидация теоретического отдела, — сказал Рудольф Иванович, встречая Вонсовского, — типичный пример тихого идиотизма и лихого администрирования. Какая может быть физика без серьезной теории? — И вдруг улыбнулся. — Но нет худа без добра. Будет теперь у нас в лаборатории свой домашний теоретик. Мы вас в обиду не дадим. Как дела с диссертацией, Сережа?

— Плохо.

— Так вот. Заканчивайте диссертацию. И занимайтесь вплотную теорией магнетизма. Это наш и ваш путь на долгие годы, может быть, на всю жизнь.

В июне 37-го года в Уральском физтехе состоялся партийно-хозяйственный актив, на котором приехавшие из Москвы начальники требовали фактически превращения научного института в прикладной, настаивали только на решении чисто технических, производственных задач. Их поддержали и свои, институтские, недальновидные подпевалы. Но Янус встал и сказал: «Наша лаборатория будет по-прежнему работать в двух основных направлениях. Первое — изучение физического существа явлений магнетизма. Второе — возможность применения этих явлений для магнитной дефектоскопии!..»

В 1939 году Вонсовский защитил в Ленинградском индустриальном институте кандидатскую диссертацию на сугубо теоретическую тему «Приближенная теория поведения системы взаимодействующих электронов в кристаллической решетке».

 

Выписка из протокола заседания Президиума АН СССР от 16 марта 1940 года: ...Присвоить ученое звание старшего научного сотрудника инженеру Института физики металлов Вонсовскому Сергею Васильевичу. Вице-президент Академии наук СССР 0. Ю. Шмидт.

 

С приходом в лабораторию магнетизма Вонсовскому повезло вдвойне: там работал его однокашник и старый друг по университету Яша, Яков Савельевич Шур. Они быстро сработались, объединили усилия, и у них родилась дерзкая мысль — написать монографию о ферромагнетизме. Книгу, в которой были бы обобщены теоретические и экспериментальные достижения — настоящие, а возможно, предсказаны и будущие. Сказано — и при покровительстве Януса сделано. К середине 1941 года они заканчивают свою капитальную (800 страниц!) работу.

(Монография «Ферромагнетизм» выйдет уже в 48-м году. С началом войны все материалы Гостехиздата были эвакуированы на Урал, и рукопись своей книги авторы с великим трудом отыщут в бумажных завалах в издательстве «Уральский рабочий» и пошлют в Ленинград, где «Ферромагнетизм» и увидит свет.)

 

 

...Прежде чем идти в лабораторию ферромагнетизма, крупнейшую в Институте физики металлов, я прочитал в энциклопедии, что ее руководитель Шур Яков Савельевич, 1908 года рождения, советский физик, лауреат Государственной премии 1967 года, член-корреспондент Академии наук, совершил следующие дела: «исследовал природу ряда магнитных явлений и металлов, построил теорию кривой намагничивания, установил закономерности анизотропии коэрцитивной силы в ферромагнитных монокристаллах, открыл температурный магнитный гистерезис, изучил механизм возникновения зародышей перемагничивания и, наконец, дал способ создания в ферромагнетиках магнитной структуры...» Что ж, даже по моему непосвященному понятию, для одной жизни, пусть и немалой, более чем достаточно. Кроме того, там сказано, что Я. С. Шур член партии с 1940 года и награжден четырьмя орденами.

А вот Януса Р. И. в БСЭ не было: туда, оказывается, попадают только начиная с член-корров — железное, хотя возможно, и несправедливое правило. Зато там значился бог древнеримской мифологии Янус. Я прочитал и ахнул: сей двуликий индивидуум был на поверку еще умнейшей и прозорливой личностью! Римляне считали его — цитирую — «богом всех ходов и выходов, богом начала всех начал»! Двуликость мифического Януса к Рудольфу Ивановичу, человеку честнейшему, понятно, отношения не имеет. Но все остальное не в бровь, а в глаз о Рудольфе Ивановиче: он действительно умел открыть вход в любую проблему и найти выход из любого физического тупика. А главное — стал для многих своих товарищей и учеников «началом всех начал».

...Яков Савельевич Шур встал из-за стола мне навстречу, и я поразился его удивительному сходству с нахохлившимся, пожилым, но все еще могучим орлом. Крупный нос, пронзительные светлые глаза и большие, длинные руки-крылья. И отнесся он ко мне сперва прямо с орлиной настороженностью. Говорил мало и отрывисто. Да, он учился вместе с Вонсовским, на одной парте, можно сказать, сидел. Рано, еще монтером Ленинградской телефонной станции, вступил в комсомол, чтоб бороться за свою рабочую Советскую власть. Комсомольские нагрузки — секретарь комитета комсомола, редактор стенгазеты, преподаватель на рабочих курсах по подготовке в университет — отвлекали от учебы. Он «поотстал» и кандидатскую защитил по тем временам поздно — в 29 лет.

Вот она. — Яков Савельевич покопался в своих огромных, во всю стену, книжных шкафах и достал старый типографский оттиск.

Это был оттиск из журнала «Успехи физических наук» еще за 1938 год — «Диамагнетизм газов и паров» (автор Я. С. Шур, Свердловск, с. 411 — 446). Я взял старые страницы и сразу заглянул в конец — узнать, какой литературой пользовался 40 лет назад соискатель Шур или, говоря словами Ньютона, «на плечах каких гигантов он стоял». И меня взяла оторопь — более пятидесяти набранных по-немецки названий научных работ! Начиная от легендарного Пьера Паскаля, «маленького гения» Вольфганга Паули и ученого-коммуниста Поля Ланжевена. Здесь же и первая совместная статья Януса и Шура, которая появилась еще в далеком 1934 году. Значит, не общественная работа, а наука была и тогда главной пружиной его жизни, и тема диамагнетизма вызревала, готовилась несколько лет.

Но почему Шура интересовал именно диамагнетизм? Я возвращаюсь к началу работы и на второй ее странице нахожу ответ: «Измерения диамагнетической восприимчивости газов (наряду с оптическими и рентгеновскими методами) могут многое дать для познания как структуры атомов... так и характера тех связей, которые существуют между атомами».

— А что вы делали в войну? — спросил я.

— В войну? — Шур, отрешенно нахохлившись, снова опустился в свое кресло. — Работал. На оборону. Как все.

Но у меня был, я таил в себе, как последнюю надежду, один способ его расшевелить. Заставить раскрыться.

— Вы работали на таком-то заводе, — я назвал завод. — Директором его был такой-то, начальником цеха такой-то. — Я назвал фамилии. — Вы с Вонсовским наладили там контроль артиллерийских снарядов.

Об этом контроле я узнал из солидной книги «История Академии наук СССР», а завод и все остальное знал: сам, знал с детства, когда двенадцатилетним мальчишкой работал там несколько месяцев. И помнил, хоть слабо, но помнил двух странных мужчин, которые в начале цехового конвейера день и ночь колдовали над каким-то механизмом. И я, пробегая по своим делам, невольно останавливался возле них: их лица были худы от голода как у рабочих, костюмы так же замаслены, но все-таки они чем-то отличались от остальных, от «нашенских»... Конечно, я и предположить тогда не мог, что через тридцать пять лет судьба снова сведет меня с ними.

— Откуда вы все это знаете? — пронзительно, без очков, глаза Шура впились в меня.

Я сказал.

И — исчезла нахохленность, пропала отчужденность. Он будто взлетел над своим креслом.

— Почему же вы раньше молчали? Это же самая дорогая наша память!

И полилась исповедь. Накрепко связанная не только с самим Шуром, но и с давним его другом-товарищем, главным героем книги — Вонсовским. И конечно, с их тогдашним руководителем Янусом.

— Война застала нас в Москве, куда мы с Сергеем были вызваны на конференцию по магнетизму. В воскресенье 22 июня решили сходить на Сельскохозяйственную выставку, теперешнюю ВДНХ. Приехали с утра — там была словно вся страна. Песни, цветы, масса людей в национальных одеждах...

В то утро, тихое и солнечное, я, девятилетний мальчик, был далеко от Москвы. Но я легко могу представить себе двух молодых ученых, которые в легких костюмах, обязательно в белых полотняных туфлях и, возможно, в расписных тюбетейках — их носили тогда в подражание Горькому — бродили среди счастливой многоязыкой толпы, а устав, зашли в павильон Грузии. Они тоже были счастливы: их «Ферромагнетизм» одобрен и принят к печати. Они спросили себе чая с лимоном, но отведать не успели, страшная человеческая волна выбросила их на площадь, где в молчаливую толпу медленно падали тяжелые слова Председателя Совнаркома. Слова о начавшейся войне. Они разом поглядели на часы: война шла уже семь часов.

В поезде на обратном пути в Свердловск их догнали первые сводки, странные, непонятные: наша непобедимая Красная Армия отступала. Но два майора, ехавшие с ними в купе, успокоили: «Заманиваем противника, потом отрежем и уничтожим. Военная хитрость». Дома сразу по приезде их пригласили в обком, упрекнули: «Война скоро кончится, а вы, ученые, еще ничего не сделали для победы...»

Но война не скоро кончилась — на победу они поработать успели. Полной мерой. Как солдаты на фронте. Как товарищи Сергея — Адриан Смирнов и Миша Сергеев талантливые физики-теоретики, ушедшие на фронт солдатами. Адриан был ранен и вернулся в тыл, а Миша сложил голову под Белградом в конце войны.

Второй раз, уже зимой, вызвали их в областной комитет партии не для упреков — для серьезного разговора. Их — это ведущих магнитчиков УФАНа: Януса, Вонсовского, не взятого на фронт из-за порока сердца, и освобожденного от призыва офицера-артиллериста Шура.

Разговор был о снарядах, на изготовление которых перешли многие уральские заводы с большим парком токарных станков.

— Снаряды мы делаем, — сказал секретарь обкома. — Но военная проверка их бракует по трещинам в литье. Иначе нельзя — они взорвутся в стволе орудия. В первую мировую войну у французов чуть не половина снарядов разорвалась в стволах, уничтожив и орудия и расчеты. Так что проверка необходима. Но старые ее методы никуда не годятся. Поезжайте, посмотрите на месте, что можно сделать. Сроки наикратчайшие.

Шур и Вонсовский поехали на крупнейший завод. Приехали и ахнули: мощный снарядный поток словно спотыкался, затором вставал у каменной будки контроля — в этой загораживающей цех громадине над ванной с керосиновой суспензией помещался десятитонный электромагнит. Два здоровенных мужика хватали сорокакилограммовую болванку, погружали в ванну, потом подносили к магниту, который и проявлял трещины. Тяжелая, вредная — все руки у рабочих в язвах, разъеденных керосином, огнеопасная — малейшая искра — и вспыхнет весь цех, страшно медленная работа!

Решение пришло быстро: помогла-таки школа Рудольфа Ивановича, постоянно настраивающего своих сотрудников на связь с производством. Но одно дело идея, совсем другое — воплощение ее. Они работали день и ночь, теоретик Вонсовский стал заправским экспериментатором: чертил, возился с железом, паял. Надо было спешить: фронт требовал снарядов, некоторые из них, особенно бронебойные, отправлялись на передовую самолетами...

— Ломайте к чертовой бабушке, — наконец сказал Шур, показывая на старую будку. — Чтобы не мешалась»

— А может, погодим, — возразил осторожный начальник ОТК, — веками, можно сказать, стояла.

— Это не аргумент, — сказал Вонсовский. — Ломайте.

— Только под вашу личную ответственность. Ясно?

— Ясно, ясно... — И ученые стали настраивать в начале конвейера свой «контроль».

Суть их прибора, который войдет в историю отечественной дефектоскопии под названием «Дефектоскоп УФАН», была замечательно проста: полая болванка снаряда надевалась на стержень, поливалась сверху суспензией из железного порошка крокуса, разведенного в воде. Потом от трансформатора через стержень подавался мгновенный ток — снаряд намагничивался, а остаточная намагниченность оконтуривала крокусом сквозные или глубокие трещины, если они были. Вот и все. В результате — эти молодые «ученые мужи» сразу решили три великие задачи. Убрали из процесса огнеопасный керосин.  Облегчили и упростили контроль. А главное — ускорили проверку: снаряд проходил ее за одну, максимум две минуты!

Естественно, ничего бы они не смогли сделать практически, если бы еще раньше, до войны, во главе с Рудольфом Ивановичем не подвели бы под эту практику теоретическую базу.

В отчете за 15 лет деятельности Института физики металлов подчеркивалось: «В наших работах впервые были даны основы количественной теории влияния полости в намагниченном теле на окружающее магнитное поле, без чего невозможно инженерное проектирование любого магнитного дефектоскопа».

А в кратком историческом очерке Академии наук СССР (М., Наука, 1977, т. 2, с. 193) сказано следующее: «Изучение теоретических основ магнитных методов контроля, проводимое в УФАНе, позволило сотрудникам лаборатории магнитных явлений Я. С. Шуру и С. В. Вонсовскому в 1942 — 1943 гг. разработать и внедрить магнитный метод контроля корпусов артиллерийских снарядов. Простота, дешевизна и точность работы новых дефектоскопов позволили ввести контроль на начальных стадиях технологического процесса, что помогло освободить оборудование от дальнейшей обработки испорченных заготовок... Внедрение дефектоскопов на заводах боеприпасов повысило выход готовых изделий на 1 — 2%... Совместным решением Наркомата боеприпасов, Главного артиллерийского управления Красной Армии и Артиллерийского управления Военно-Морского Флота система дефектоскопов Уральского филиала была принята как обязательная система контроля на всех снарядных заводах Советского Союза...»

Много это или мало — 1—2 процента от общесоюзного производства? Сейчас сказать трудно, но, думаю, речь шла не о тысячах, но о десятках и сотнях тысяч снарядов! О могучем ударе, который смог остановить не одно вражеское наступление, сокрушить не одну фашистскую крепость.

— В общем, хороший теоретик Вонсовский стал ортодоксальным экспериментатором, — шутит сегодняшний Шур. — Но сделать первый дефектоскоп для массового производства — это было еще полдела. На других заводах Урала внедряли его, обучали контролеров тоже мы. Бесконечно скитались по командировкам. Можно сказать, большую часть военных лет мы провели в поездах и на заводах...

Я поднимаю старые приказы по институту. Один из последних за 1943 год: «Зав. лабораторией ферромагнетизма (к тому времени она уже выделилась из лаборатории Януса) Шура Я. С. и ст. научного сотрудника Вонсовского С. В. полагать в командировке в г. Н. Тагиле с 21. 12. 43 по 5. 1. 44... Подпись».

То есть новый, 1944 год они встречали не дома, а в холодной, с одной голой лампочкой под потолком заводской комнатенке. А может, и вовсе не встречали, а корпели, все в масле и крокусе, над своим «УФАНом», доводя его «до ума».

Не успели вернуться, 28 января — снова тагильский, тесный, медленный и холодный поезд, снова жесткая общежитская кровать и кусок черствого хлеба с кипятком. Шур — по 3 февраля, Вонсовский  — до 10: он уже справлялся один. А Шура тут же на целый месяц отправляют на другие уральские заводы, которые выпускают снаряды, и он мотается по четырем северным городам, налаживая там их «УФАН»... Командировки следуют одна за другой. В июле — августе состоялась главная поездка, уже совместная, по всем заводам Урала, и они смогли доложить: дефектоскопы везде работают отлично.

Ученый совет института (15 декабря 1944 года), подводя итоги за год, записал в своем решении: «Отметить особо работу лаборатории ферромагнетизма, которая успешно выполнила и перевыполнила задания ГАУКА и оказала заводам большую помощь в части внедрения магнитной дефектоскопии».

И Сергей Васильевич во всех этих трудных поездках никогда не пожаловался на свое здоровье, работал на равных со всеми, а подчас и больше, может, он, сжав зубы, скреплял себя, а может, война удесятеряла силы, не позволяла думать о здоровье. Так или иначе, но они не только занимались своим дефектоскопом, но добровольно взваливали на себя и другие заводские дела — все для фронта, все для победы!

...Много лет между цехами их базового тагильского завода среди прочего лома громоздилась в пыли и грязи целая гора негодных снарядных корпусов, забракованных визуально — по видимым волосинам в стенках. И вот с некоторых пор, урывая время от обеда, «ученые мужи» стали наведываться туда чаще и чаще. Что-то соображали. А потом пришли к директору и ошарашили его, заявив, что снаряды на свалке забракованы зря!

— Волосины дальше двух миллиметров вглубь не идут. Вот кривая, которую мы получили, проверяя «брак» на нашем дефектоскопе.

— Вы всерьез? — С замученного липа директора усталость как ветром сдуло. — Там же больше тридцати тысяч снарядов! И все годные?

— Абсолютно. — Ученые положили на директорский стол своп расчеты.

— Ох, беда с вами. — Директор снял телефонную трубку. — Будем звонить в Москву... А может, погодим? С огнем играете. Не боитесь?..

Ясно, они понимали, на что шли. Взорвется в стволе хоть один из этих снарядов, с них «головы снимут».

— Семь бед, один ответ. — Они брали огонь на себя...

Вскоре из Москвы прилетел артиллерийский генерал.

Из брака выбрали самые «страшные» корпуса, обработали, зарядили взрывчаткой, отправили на полигон. Вслед за ними на директорском ЗИСе прибыла и высокая комиссия — тот генерал, директор, начальник ОТК. Из ученых захватили с собою одного — Шура. Возможно, потому, что с него, члена партии, спрос больше, чем с беспартийного теоретика Вонсовского.

Сергей Васильевич прощался с товарищем, побледнев, без обычной своей доброй улыбки:

— Ни пуха ни пера.

Иди к черту...

Моросил холодный дождь. На полигоне стояли лужи. Комиссия опустилась в осклизлый окоп, устроенный под танковой башней. Пушка, от которой на расстоянии ста метров была установлена цель — броневая, в 6 сантиметра плита, медленно подняла свой хобот, она была заряжена бракованным снарядом. Все замерли. Наконец, выстрел. Орудие окуталось дымом. Что там?!. Дым рассеялся — пушка стояла целехонька!

Члены комиссии выскочили из укрытия и через лужи устремились к цели — плита была пробита насквозь, их «бракованный» снаряд четко сделал свое дело!

Ура! Но генерал приказал зарядить еще один. Орудие стреляло и стреляло. Под конец люди даже не уходили в укрытие. Составляли акт, фотографировали — наука победила!

Когда намаявшийся и счастливый Шур вылез из машины и, еле волоча ноги, пошел к дому (я хорошо знаю этот заводской каменный дом, единственный многоэтажный на нашей окраине, мы его звали «сорокашкой», по числу его сорока квартир), на крыльце «сорокашки» его ждал в утренней измороси осунувшийся за ночь Вонсовский.

— Все в порядке, — сказал Яков Шур. — Пошли, Сережа, спать.

И они со слезами обнялись. Возможно, единственный раз в их долгой дружбе, потому что так открыто выражать свои чувства не в манере этих весьма сдержанных людей.

— Нет, — сказал Вонсовский. — Сперва чаю попьем. С сахарином!

...Через много лет в ИФМ защищал диссертацию один молодой инженер-практик с того завода, где делали тогда снаряды. И в конце его успешной защиты член-корр Шур поинтересовался, между прочим, каким прибором осуществляют сейчас на заводе контроль продукции.

Инженер загорелся весь:

— Представьте себе, весьма старинным. Дефектоскопом «УФАН»! Пробовали, и не раз, другие ультрасовременные. Но они или громоздки, или неточны по сравнению со стариком «УФАНом», который придумали некие гении еще во время войны.

— Спасибо, — сказал Шур, не уточняя, кто те «некие гении».

Вот так. Сделанное, казалось, в дикой спешке, но на высоком порыве, в минуты молодого озарения и суровой необходимости, их изобретение счастливо пережило десятилетия. Такие счастливые открытия-подвиги в те годы совершили не одни они — многие: и ученые, и солдаты. Поэтому мы и сокрушили могучего, злобного врага — германский фашизм!

Но тогда ни почаевничать, ни выспаться толком им не дали: вызвали на завод. Случилось страшное. Позвонили с полигона: опять беда! У новой партии снарядов при выстреле выпадают донья. То есть донышки, ввинченные в тыльную часть, при вылете снаряда из ствола орудия расширяются меньше, чем корпуса. И — выпадают на лету, снаряд не достигает цели, а в боевой обстановке может накрыть и своих!

Догадаться было нетрудно: эти злосчастные донышки сделаны из другой, более мягкой стали, чем корпуса. Но как отличить те негодные донья от годных, ведь их, перемешанных, тьма! Можно, конечно, определить по строению, но не будешь же каждое донышко рассматривать в микроскоп!

Однако, привыкнув к успехам ученых, уверовав во всемогущество науки, на заводе, даже на двух — где делали снаряды и на том, где эти снаряды заряжались (остановились они оба, цехи были забиты снарядами, загруженные вагоны стояли: нельзя же отправлять на фронт снаряды, которые бьют по своим!), — на ученых-физиков смотрели как на единственную надежду. Их отказа бы просто не приняли, не поняли бы.

Но Вонсовский и Шур, как ни ломали головы, придумать ничего не могли. Тогда они позвонили в родной институт, в лабораторию Р. И. Януса: «SOS! Спасите, Рудольф Иванович, престиж науки, а заодно и наши души!»

Янус во время войны сам был загружен выше головы, сам не вылезал из командировок, в основном на авиационные заводы, где тоже налаживал дефектоскопию деталей, но более широкого профиля.

 

Приказ № 11, март 1944 года: За успешную работу по магнитной дефектоскопии и значительную помощь заводу в разбраковке деталей в сложных условиях премировать Р. И. Януса в размере 1000 рублей... Подпись.

 

Но, несмотря на занятость, Янус немедленно откликнулся на зов своих младших товарищей. Мгновенно оценив ситуацию и, как всегда быстро, нашел выход из тупика: да, термоэлектрическая сила у бракованного и настоящего дна корпуса должны быть разного знака. И предложил гениально простую схему разбраковки этих проклятых доньев, по которой Яков и Сергей уже сами сделали ТЭП (теплоэлектрический прибор), нечто вроде паяльника, измеряющего у нагретых снарядов их ТЭДС, перепад которой фиксировался милливольтметром.

Наука, их святое товарищество опять победили!..

Шур и Вонсовский после окончания войны за эти работы были награждены боевыми орденами Красной Звезды.

Но и Янус был отмечен в войну своеобразной наградой:

«Распоряжение № 6. § 1. Заведующего лабораторией технического электромагнетизма Януса Р. И. с 1.12.43 освободить от бирочного учета явки на работу и ухода с работы. § 2. Поставить на вид за 8 минут опоздания следующим товарищам...» Дальше идут фамилии опоздавших и подпись директора института. Вот так. Одних наказывали за минутное опоздание, а Рудольфу Ивановичу Янусу даже в то суровое время разрешили свободное расписание — одному на весь большой институт! Здесь бы самое время поговорить об отношении ученых к своему делу: труд научного сотрудника не труд, скажем, рабочего-сдельщика на заводе — его учесть непросто, иногда даже невозможно. Здесь все решает личная ответственность ученого. Его совесть. Но это отдельная и большая тема. Я просто напомню, что у таких настоящих людей, как Янус, ответственность за свое дело и научная совесть были развиты в высочайшей степени. Он работал. Всегда...

После войны каждый из них займется своим делом.

Янус вместе с Михаилом Михеевым, Павлом Халилеевым и другими сотрудниками будет развивать дальше магнитную дефектоскопию. Шур в своей лаборатории создаст самые сильные в мире постоянные магниты. Сделанные на основе сплава кобальта с «редкими землями», они приобретут тысячекратную силу, то есть магнит весом в один килограмм сможет удерживать железный груз весом в тонну! Вонсовский в 1946 году возглавит вновь созданный в институте теоретический отдел, создаст уральскую школу физиков-теоретиков, которая станет ведущей в стране по теории ряда разделов физики твердого тела.

В заключение этой самой длинной в книге главы приведу три документа:

 

Первый.

Статья из сборника «Исследования в области теоретического и прикладного магнетизма». Свердловск, 1967 г.

 

Памяти Р. И. Януса. 31 января 1966 года безвременно скончался большой ученый, крупнейший авторитет в области магнитного контроля профессор Рудольф Иванович Янус... Он воспитал многочисленную школу ферромагнитчиков... был основателем и первым редактором журнала «Дефектоскопия»... Получил орден Ленина и Государственную премию... Нельзя не отметить его замечательные личные качества. Он всегда поражал своей исключительной скромностью, необыкновенной работоспособностью, чуткостью и искренним желанием помочь любому, с каким бы вопросом к нему ни обращались. В характере ученого сочетались большая требовательность к себе и доброта по отношению к окружающим. В то же время он проявлял глубокую принципиальность в основных вопросах науки и жизни и партийную последовательность в борьбе за истину. Рудольф Иванович оставил глубокий след в науке. Его научные труды еще долгие годы будут служить основой дальнейших исследований в области физики магнитных измерений и определять главные направления их развития.

Подписи: С. В. Вонсовский, Я. С. Шур.

 

Второй.

Постановление президиума Академии наук СССР от 17.12.70. На президиуме АН было заслушано сообщение члена-корреспондента Я. С. Шура «Новые пути создания высокоэффективных материалов для постоянных магнитов». В обсуждении участвовали академики П. Л. Капица, В. А. Котельников, Н. Д. Девятов, М. В. Келдыш, Л. А. Арцимович, Н. Г. Басов. Академик Келдыш поблагодарил Шура за интересное сообщение и пожелал ему дальнейших успехов.

Президиум постановил поручить академику Котельникову принять меры к обеспечению ИФМ импортным оборудованием, необходимым для исследования постоянных магнитов.

Подпись: Председатель президиума АН СССР М. Келдыш.

 

И — третий.

Постановление президиума Академии наук СССР от 14.1.71. о создании с 1 марта с. г. Уральского научного центра Академии наук СССР в г. Свердловске на базе научных учреждений УФАНа, ИФМ и ИММ АН СССР и назначении его руководителем С. В. Вонсовского.