Вена начала 80-х годов прошлого века — четвертый по населенности город Европы, ее крупнейший культурный и научный центр. Город с более чем миллионным населением был разделен на десять округов, в каждом из которых, как правило, сосредоточивались определенные группы населения: в центре (Внутреннем городе) — аристократия, а в десятом округе (Favoriten) — рабочий люд. По главной улице этого округа, Химбергерштрассе, тянулась линия конки; перед глазами ее пассажиров развертывалось унылое однообразие четырех-пятиэтажных зданий, построенных без всякого общего плана. Дом № 17 нарушал это однообразие, но не оживлял его. Это было двухэтажное строение, нижний этаж которого занимали магазины: бакалейный, принадлежавший Эренфестам, и чуть больший мясной магазин их соседей. Основными покупателями магазина Эренфестов были рабочие кирпичных заводов, чаще всего итальянцы и южные славяне, приехавшие в Вену на заработки. В кварталах десятого округа царило вавилонское столпотворение разноязычных обитателей Favoriten. Многие из этих людей были неграмотными. Поэтому в двух окнах магазина были выставлены изображения продаваемых товаров: сахарных голов, муки, кофе, хлеба. Против каждого предмета была написана цена. Эренфест рассказывал позднее, что, уже будучи в России, он имел возможность вспомнить эту примитивную витрину, наблюдая за магазинчиками петербургских окраин. Аляповатые крендели, которые вывешивались над булочными, окрашены сейчас в нашем сознании строками блоковской «Незнакомки» («Вдали, над пылью переулочной, Над скукой загородных дач, Чуть золотится крендель булочной...»). Однако они несли в свое время отнюдь не эстетическую, а информационную нагрузку!

Семьи владельцев обоих магазинов жили на втором этаже. Массивные ворота вели в довольно обширный внутренний двор, большую часть которого занимали постройки соседей Эренфестов, в частности бойня. И много лет спустя Эренфеста преследовали воспоминания о мычании забиваемых там животных. У самих Эренфестов в этом дворе был крохотный садик; центральным же «внутренним строением», принадлежавшим им, была будка, в которой жил добродушный пес.

Глава семьи Эренфестов, Сигизмунд Эренфест, уроженец Моравии, начал работать с ранней юности подмастерьем у ткача; женившись, он перебрался в Вену и занялся торговлей. Продавая бакалейные товары по ценам, более низким, чем в магазинах, расположенных в центре города, он обеспечил себе довольно обширную клиентуру и, с другой стороны — получил возможность делать оптовые закупки. Природный ум, организаторские способности и редкое трудолюбие С. Эренфеста обеспечивали его семье достаток, позволивший дать хорошее образование сыновьям. А сыновей у Сигизмунда Эренфеста было пятеро: Артур, Эмиль, Гуго, Отто и, наконец, родившийся 18 января 1880 года Пауль. Если записать эти имена по-немецки, то окажется, что родители называли их по алфавиту. Когда родился Пауль, старшему брату Артуру было уже 18 лет.

Редкая биография Эйнштейна обходится без упоминания о том, какое сильное впечатление произвел на мальчика компас. Думается, что этому обстоятельству все же не следует придавать особенно большого значения, хотя и рассказал о нем сам Эйнштейн. Всякий ребенок любознателен; ученым становится лишь тот, кто этот интерес к новому и непонятному сохраняет в молодости и в зрелые годы. Однако детские увлечения, конечно же, очень интересны для биографов: они так же индивидуальны, как и фотография человека.

Большой интерес представляют воспоминания о таких увлечениях, когда они написаны самим повзрослевшим или даже постаревшим героем. Эренфест оставил более 50 страничек, в которых зафиксировал детские впечатления, относящиеся к первым восьми годам его жизни в Вене. Он писал их в Лейдене осенью 1932 года. Каждый отрывок датирован, часто помечено даже время: «Религия» — 2 октября 1932 года, 12 ч. 45 мин. ночи; «Как мы жили первые восемь лет моего детства» — 3 октября 1932 года, 8 ч. вечера; «Фантазии — Желания — Дневные грезы» — 11 октября, 9 ч. вечера; «Вдвоем с отцом» — 16 октября, 12 ч. 45 мин. ночи; «Моя страна чудес» — 21 октября, 11 ч. 4 мин. ночи и т. п.

Непонятным образом точное указание времени делает особенно отчетливой картину вечера в кабинете Павла Сигизмундовича в его лейденском доме.

Ведя обширную переписку, Эренфест обычно пользовался пишущей машинкой. Когда он печатал, дробный перестук, приглушенный массивными двойными дверями его большого кабинета, звучал в других комнатах, словно далекие и короткие пулеметные очереди. Но в эти осенние вечера, когда дом уже погружался в сон, Эренфест писал обычным пером. Иногда бывало трудно начать, но, оттолкнувшись от какого-либо эпизода, он припоминал новые, и мысль опережала перо. Когда-то об этом в посвящении к «Фаусту» (столь горячо любимому Эренфестом) написал Гете:

 

«И я прикован силой небывалой

К тем образам, нахлынувшим извне.

Эоловою арфой прорыдало

Начало строф, родившихся вчерне.

Я в трепете, томленье миновало,

Я слезы лью, и тает лед во мне.

Насущное отходит вдаль, а давность,

Приблизившись, приобретает явность.»

 

Наверное, Эренфест часто отрывался от работы, подходил к одному из трех окон, выходивших в сад. Оттуда в комнату доносился шелест листьев плакучей ивы (в Голландии ее называют «траурной»). Он вглядывался в сумерки, подставляя разгоряченный лоб прохладному ветру. Потом возвращался в глубину кабинета и устраивался на своем любимом диване. Оттуда можно было видеть всю комнату: стол напротив среднего окна и всю стену, на которой висели портреты Максвелла, Больцмана, Феликса Клейна, Эйнштейна, Герглотца. Там же были и фотографии с видами Каннуки — дачного места, в котором Эренфесты отдыхали каждое лето, живя в России. Слева теснились полки с книгами и висела большая черная доска; у противоположной стены стоял рояль и снова книжные шкафы.

Отсортировав «нахлынувшие» воспоминания, Павел Сигизмундович снова возвращался к столу и брался за перо.

Что побудило Эренфеста обратиться к своим воспоминаниям? Сознание ли того, что с его смертью навсегда исчезнет этот мир детских впечатлений? Желание ли оставить записки своим детям? Закономерность такова, что жгучий интерес к жизни родителей появляется тогда, когда их уже нет в живых. Возможность ли оторваться от грустных размышлений и окунуться в прошлое, воскресить и закрепить на бумаге всплывшие в памяти лица и сцены? Быть может, попытаться понять причины, следствием которых явились тяжелые приступы тоски, опустошенности, неуверенности в себе? Или же просто в этом находило себе выход писательское дарование Эренфеста, свидетельством которого было и то, что он всегда вел обширнейшую переписку. А писал он не только тем, кто был далеко, но и тем, кто жил с ним совсем рядом — Абраму Федоровичу Иоффе (в бытность свою в Петербурге) или уже в Голландии — Лоренцу, хотя тот еженедельно бывал в Лейдене и жил неподалеку от него — в Гаарлеме.

В начале 30-х годов Эйнштейн побывал в США и поделился своими воспоминаниями о путешествии по стране с Максом Борном. Борн написал ему (22 февраля 1931 года): «О Калифорнии я хорошо осведомлен — как раз читаю удивительно живые путевые письма Эренфеста, которые он прислал Хеди (жене Борна — В. Ф.). Как этот парень умеет все переживать, видеть, изображать! Читая, я совершенно отчетливо представляю себе калифорнийский ландшафт и милых тамошних людей».

Воспоминания 52-летнего Эренфеста о детстве рисуют нам образ впечатлительного мальчика, довольно болезненного (многие сценки Эренфест начинает словами: «Вот я лежу в своей защищенной сеткой кроватке, больной»), очень наблюдательного и мечтательного и, в некотором противоречии со склонностью к сказочным фантазиям, с четко выраженной способностью рассуждать логически, анализировать свои впечатления и вскрывать непоследовательность — в детских ли сказках или в сказках для взрослых, собранных в библии и других книгах. Лет до шести Пауль очень религиозен и подолгу думает о добром боге (обращаясь к нему, как вспоминает Эренфест, с бесконечными просьбами). Его приводит в недоумение вера в бога родителей и в то же время нарушение ими многочисленных заповедей: несоблюдение субботы (суббота — как раз наиболее напряженный рабочий день), нарушение строгих ограничений в пище и т. п.

Или вот такая (по существу кровожадная — но все же детская) песенка, которую ему часто напевали и которую он запомнил наизусть. Бедную и милую мышку убила кошка. Тогда кошку убила собака. Собаку — дубинка. Дубинку сжег огонь. Огонь залила вода и т. д., пока длинный ряд двустиший не завершается последней строкой, посвященной богу. И вот маленький Пауль замечает, что коль скоро эта цепь убиений начинается с бедной и славной мышки, то каждый, кем открывается очередное двустишие, — это благородный мститель, а каждый, которым это двустишие заканчивается — злодей. Но стихотворение заканчивается богом — значит?...

Еще пример. Любимыми были «Сказки тысячи и одной ночи», но большинство других он просто не принимал — так отталкивала его их нелогичность (лишь только на третьем десятке он полюбил некоторые из ранее отвергнутых им превосходных сказок Андерсена. Профессор Ленинградского университета В. М. Чулановский вспоминал, как его поразило глубокое знакомство Павла Сигизмундовича со всемирной сказочной литературой и какими интересными были его рассказы о связи сказок Востока и Запада). Он был возмущен ненаходчивостью героя из сказки об исполнении неким духом трех желаний. И пояснял братьям: надо было в качестве третьего желания потребовать исполнения новых пяти!

Очень сильными были первые музыкальные впечатления: грустные песни Минны — его молодой няни-чешки — и услышанная во время совместного с ней посещения католической церкви торжественная органная музыка в сочетании с полумраком, который царил в церкви. Семья Эренфестов была музыкальной. Дядя маленького Пауля (по матери) был пианистом. Хорошо играл на рояле брат Артур, с учительницей которого в середине 80-х годов и начал заниматься Пауль.

Особенно много музыки Пауль слышал летом, когда Эренфесты вместе с семьей брата и еще одной семьей близких друзей уезжали под Вену, в Брунн, где снимали большой дом. Семьи были многодетными, и Пауль хорошо запомнил детские и юношеские музыкальные вечера с романсами Шумана и Шуберта, вальсами Мендельсона и Шопена, симфониями Гайдна и Бетховена. Впрочем, пение, вспоминает Эренфест, было посредственным: слишком сентиментальным. И добавляет: «Баха не играли».

Пауль мог часами стоять у окна, наблюдая за прохожими и экипажами; но вечерам он благоговейно прислушивался к разговорам, которые вели, собравшись за круглым столом в голубой комнате, старшие братья. Если ему разрешали, находился внизу, в магазине, помогая родителям. При этом он пользовался особой любовью покупателей — хорошенький мальчик, забавлявший их своими репликами и к тому же старавшийся наилучшим образом выполнить порученную ему работу.

Обласкан он бывал и в патриархальном доме своей бабушки, жившей с тремя детьми в том же 10-м округе Вены, неподалеку от Эренфестов. Именно там по воскресеньям собирались многочисленные родственники Эренфестов (по материнской линии). Бабушка выносила Паулю большую коробку со старыми, поломанными часами — эту своеобразную коллекцию она всегда для него пополняла. Мальчик, перебирая колесики и пружинки, забывал обо всем — от этого занятия его могли отвлечь лишь шумные игры, которые организовывал Артур, или музыка.

Кумиром маленького Пауля был старший брат Артур, и его имя чаще других встречается в воспоминаниях Эренфеста: «Артур был для меня самым мудрым в мире человеком». Однажды Пауль услышал о великом греческом мудреце Сократе. И тут же спросил брата Гуго: «Неужели Сократ был еще умнее Артура?»

Обладавший незаурядными инженерными способностями, Артур еще в 1883 году установил в квартире телефон, соединявший нижний и верхний этажи в доме Эренфестов. Телефон произвел на маленького Пауля огромное впечатление. Но однажды его затмил некий новый прибор. Это был большой черный ящик, принесенный Артуром. Пауль, как обычно, атаковал брата вопросами: «А это что?» — «Это, — слегка помедлив, ответил Артур, — беспроволочный телеграф» (а дело происходило в 1886 г.). «А это что?»— «А вот сейчас я тебе покажу. Внизу, в магазине, сидит Отто. Что ты хочешь, чтобы я передал ему?» Пауль придумал какую-то фразу. Тогда Артур наклонился к ящику и что-то над ним поколдовал, после чего предложил спуститься вниз, чтобы спросить, что же услышал Отто. Каким же восторгом наполнилось сердце маленького Пауля, когда Отто в точности повторил переданную ему фразу. Только несколько лет спустя Паулю рассказали, в чем было дело: эта фраза передавалась по обычному телефону: возможность, не учтенная шестилетним мальчиком. Не меньшее удивление вызвал обычный электрический звонок и сконструированная Артуром камера-обскура. Любое из таких впечатлений Эренфеста можно было бы считать символичным для его будущей профессии. От Артура же Пауль услышал объяснение принципа действия звонка, содержание закона Ома и закона сохранения энергии. Все эти понятия настолько органично запечатлелись в сознании мальчика, что позднее он говорил, что не может вспомнить, когда услышал о них впервые, как не помнит, когда впервые узнал названия предметов и животных.

Последним толчком для вступления Пауля Эренфеста в мир физики можно считать знакомство с гимназическим учебником по этому предмету. Он буквально зачитывался хорошо иллюстрированной, но совершенно растерзанной книгой, по которой в свое время учились братья.

В формировании у Пауля глубокого интереса к физике наибольшую роль сыграл, вероятно, все же Артур. Сказки естественно-научного и исторического содержания, которые тот ему рассказывал, на всю жизнь сохранились в памяти Пауля. Запомнилась Паулю и легенда о мудреце — изобретателе шахмат. Как известно, царь предложил ему любую награду за эту восхитительную игру. Мудрец попросил, казалось бы, о немногом: одно зернышко ржи на первую из 64 клеток шахматной доски, два — на вторую, четыре на третью и т. д., то есть знакомство с геометрической прогрессией состоялось у Пауля довольно стандартным путем. Менее стандартной, вероятно, была его реакция. Как и восточный владыка, он не поверил, что никаких запасов хлеба не хватило бы, чтобы удовлетворить требования изобретателя. И вот он принялся перемножать соответствующие числа, поражаясь той скорости, с которой они увеличивались от клетки к клетке. Еще большим было его удивление и восторг, когда кто-то из братьев написал для него компактную формулу для суммы геометрической прогрессии.

Таким образом, жизнь маленького Пауля в родительском доме была счастливой. Ему, как самому младшему в семье, неизменно доставалась и самая большая доля внимания и любви. Правда, мать была к нему более сдержанной. Американский биограф Эренфеста М. Клейн замечает, что она словно бы отдала большую часть той выдержки, которая требуется при повседневном общении с малышами, старшим детям, и Пауль часто ее раздражал. Зато отец души не чаял в сынишке, это был его любимец. Он ласково называл его Mietzerl (что означает на венском диалекте «котенок»), уделял ему много времени. Еще большей нежностью мальчика окружили после смерти матери (1890 год). Вскоре Сигизмунд Эренфест женился вторично, и в доме появилась мачеха. Однако трудно представить себе кого-либо, более далекого от стандартных мачех тех детских сказок, которыми зачитывался Пауль, чем эта добрая женщина, младшая сестра его матери — тетушка Пепперль.

О любви к Паулю со стороны его старших братьев уже говорилось. Они охотно возились с любопытным «почемучкой» (как мы называем таких детей сейчас), отвечали на его бесконечные вопросы, характерные для живой любознательности и наивной доверчивости мальчика.

Помогать ему со школьными занятиями братьям не приходилось: мальчик учился на «круглые единицы» (единица была высшим баллом в австрийской системе начального образования). Как-то в дневнике Пауля-первоклассника учитель поставил цифру, соответствующую плохой отметке, и горю мальчика не было границ. Но отец утешил его, сказав, что это было отмечено число пропущенных им по болезни дней.

Однако вне дружного семейного круга мальчику пришлось столкнуться с жестокой действительностью. На 80-е годы приходится резкая вспышка антисемитизма в Вене. Эренфест вспоминает, что, выходя на улицу, он, пяти-шестилетний ребенок, подвергался насмешкам и унижениям не только со стороны мальчишек, но, что гораздо страшнее, и со стороны взрослых. Дело дошло до того, что отец не разрешил ему гулять без присмотра. Когда Пауль учился, особенно в начальной школе, он также ощущал глухое недоброжелательство многих учеников и даже учителей.

Ситуация несколько изменилась к лучшему, когда Пауль Эренфест перешел в гимназию императора Франца Иосифа — одну из лучших в городе. Существенным для него было зарождение дружбы с Германом Герглотцем (1881 — 1953), который учился там же, но был на класс старше. Успехи Герглотца в математике и увлеченность этим предметом были известны даже за пределами гимназии, Эренфест, прогуливаясь в одном из городских парков, часто видел там худого молодого человека, серьезность которого усугублялась очками. Однажды он нес тяжелый фолиант, в котором Пауль сразу узнал курс математики — а именно этот курс он сам тоже начал штудировать. Преодолев смущение, Пауль решил заговорить с незнакомцем, выбрав в качестве завязки для беседы традиционный вопрос: «Скажите, пожалуйста, сколько времени?» У юноши оказались карманные часы; чтобы достать их, он попросил Пауля подержать книгу. Теперь уже наладить беседу было гораздо проще — и знакомство состоялось. Позднее через Герглотца Эренфест сдружился еще с двумя увлеченными математикой юношами — это были Генрих Тийтце и Ганс Ган (оба они стали профессорами, Ган некоторое время был профессором в Черновцах). Все вместе они составляли «неразлучную четверку», увлеченно занимавшуюся точными науками. Даже во время прогулок по Венскому лесу молодые люди беседовали о математике, которая была для них высокой поэзией. Несомненно, увлечение математикой и физикой помогло Паулю справиться с душевным кризисом, наступившим после смерти отца (1896 год).

В 1899 году по окончании гимназии (а в общей сложности Пауль проучился в начальной и средней школе 12 лет) Эренфест поступает в Высшую техническую школу, выбрав в качестве основного предмета химию. Это же высшее учебное заведение закончил в свое время и Артур, и выбор Пауля во многом определяется влиянием брата. Несмотря на перегруженность занятиями, особенно по химическому практикуму, Эренфест продолжал интенсивно заниматься математикой и физикой и с этого же года начал посещать лекции Больцмана в Венском Университете, в который вскоре (1901 год) и перешел.

 

 

Одновременно Эренфест посещал и лекции Эрнста Маха1, многие из которых бывали посвящены изложению физических и философских концепций, диаметрально противоположных развивавшимся Больцманом. Однако другие, например по истории механики, имели заслуженный успех. Большинство этих лекций читались в одном из университетских строений — в доме № 3 по Турецкой улице. Эренфест направлялся туда с Кёрстнер-штрассе (на эту улицу в центре Вены, внутреннем городе, семья переехала еще в 90-х годах, когда дела Сигизмунда Эренфеста пошли в гору) по знаменитому Венскому кольцу вливающихся друг в друга широких улиц — Оперы и Городской, затем сворачивали на Верингерштрассе. Здесь, на углу с Турецкой улицей располагалось известное среди юных физиков кафе; рядом с ним была фотография, на вывеске которой можно было увидеть превосходно сделанные фотопортреты университетских профессоров.

Дом № 3 не блистал красотой. Построенный в 40-х годах прошлого века, он был задуман как доходный дом — и был таковым, пока в 1875 году его не передали для нужд Университета. В нем в 90-х годах разместилось несколько научных учреждении Университета — институт истории музыки, физический институт, институт физической химии и, наконец, институт теоретической физики. Внутренние помещения не были приспособлены для учебных и научных целей. Главный лекционный зал был в особенно плачевном состоянии. Балки, поддерживающие его своды, подгнили. Такое положение было хорошо известно в городе: так, в венской «Рабочей газете» тех лет появилась следующая юмористическая заметка: «Вновь некий студент отправился в физический институт Университета на Турецкой улице. Мотивом этого поступка считают неразделенную любовь».

Однако в стенах этого непрезентабельного трехэтажного здания трудились выдающиеся физики: В. Ланг, автор одного из первых курсов теоретической физики; преемник Лошмидта — Ф. Экснер (достаточно заметить, что к числу его учеников относятся и Э. Шредингер, и Лизе Мейтнер) и, главное, Людвиг Больцман.

 

  • 1. Когда говорят об Э. Махе, вспоминают обычно только его подвергшиеся уничтожающей критике В. И. Ленина философские воззрения. Не следует забывать, однако, что он был крупным ученым-экспериментатором, работы которого по механике сверхзвуковых скоростей являются классическими. Что касается его идеализма, то уместно напомнить слова В. И. Ленина о том, что «умный идеализм ближе к умному материализму, чем глупый материализм» (В. И. Ленин, Философские тетради. Полн. собр. соч., 5-е изд., т. 29, с. 248).

Добавить комментарий

Plain text

  • HTML-теги не обрабатываются и показываются как обычный текст
  • Адреса страниц и электронной почты автоматически преобразуются в ссылки.
  • Строки и параграфы переносятся автоматически.
CAPTCHA
Этот вопрос задается для того, чтобы выяснить, являетесь ли Вы человеком или представляете из себя автоматическую спам-рассылку.