Перед нами книги Н. М. Пржевальского — капитальные, оснащенные картами и рисунками. В названиях этих книг ощущается безмерная дальность путей: «Монголия и страна тангутов. Трехлетнее путешествие в Восточной Нагорной Азии», «Из Зайсана через Хами в Тибет и на верховья Желтой реки», «От Кяхты на истоки Желтой реки, исследование северной окраины Тибета и путь через Лобнор по бассейну Тарима». И еще две книги. Одна из них — «Путешествие в Уссурийском крае» — была напечатана впервые более столетия назад (1870 год), другая — «От Кульджи за Тянь-Шань и на Лобнор» — издана уже в наше время (1947 год); в нее включены материалы Лобнорского путешествия Пржевальского, ранее публиковавшиеся лишь в географической периодике.

Добавим к этому перечню всемирно известных, переведенных на многие языки, капитальных трудов Пржевальского название еще одной его книги, сравнительно малоизвестной и, может быть, не знакомой читателю — «Учебник по всеобщей географии» (Варшава, 1867 год).

Образ былинного богатыря, великого путешественника, рисующийся при одном только упоминании имени Пржевальского, как-то мало ассоциируется с будничным образом методиста, преподавателя географии. Между тем именно это, не столь частое сочетание обусловило в немалой мере своеобразие его трудов. И еще одно — сочетание, сплав методичного исследователя и натуры художественной, эмоциональной, романтически приподнятой.

Как-то очень естественно для него перед выходом в дальний путь записать в своем дневнике:

 

В бурю, в бурю снова, —

Отдохнув, сказал пловец. —

Знать, я жребия такого,

Что в затишье не жилец.

 

Читатель, знакомый с описаниями путешествий Пржевальского, не удивится этим строкам, — тому, что он их сочинил. Они гармонируют со многими его раздумьями, мыслями, которыми он делится на страницах своих описаний, они сочетаются и с манерой его изложения. В самом деле, приведенные строки были записаны накануне начала третьего путешествия Пржевальского в Центральную Азию. Сравним их с заключительными строками книги, повествующей об этом путешествии, — «Из Зайсана через Хами в Тибет и на верховья Желтой реки»: «В заключение да позволено мне будет еще раз вернуться к своим личным впечатлениям.

Грустное, тоскливое чувство всегда овладевает мной, лишь только пройдут первые порывы радостей по возвращении на родину. И чем далее бежит время среди обыденной жизни, тем более и более растет эта тоска, словно в далеких пустынях Азии покинуто что-либо незабвенное, дорогое, чего не найти в Европе. Да, в тех пустынях действительно имеется исключительное благо — свобода, правда, дикая, но зато ничем не стесняемая, чуть не абсолютная. Путешественник становится там цивилизованным дикарем и пользуется лучшими сторонами крайних стадий человеческого развития: простотой и широким привольем жизни дикой, наукой и знанием из жизни цивилизованной. Притом самое дело путешествия для человека, искренне ему преданного, представляет величайшую заманчивость ежедневной сменой впечатлений, обилием новизны, сознанием пользы для науки. Трудности же физические, раз они миновали, легко забываются и только еще сильнее оттеняют в воспоминаниях радостные минуты удач и счастья. Вот почему истому путешественнику невозможно позабыть о своих странствованиях даже при самых лучших условиях дальнейшего существования. День и ночь неминуемо будут ему грезиться картины счастливого прошлого и манить: променять вновь удобства и покой цивилизованной обстановки на трудовую, по временам, неприветливую, но зато свободную и славную странническую жизнь...»1.

Как не вспомнить здесь образ «пловца», чей жребий не затишье, а буря, или другой образ — лермонтовский «Парус», которым, быть может, и были навеяны стихи, записанные Пржевальским в дневнике. Впрочем, «буря», о которой он вспоминал, могла рисоваться ему и как привычная, часто встречавшаяся в его путешествиях песчаная буря в пустыне. В той же книге «Из Зайсана через Хами в Тибет...» найдем среди многих рисунков и весьма выразительный рисунок песчаной бури, выполненный спутником Пржевальского В. И. Роборовским. А в тексте найдем и ее описание, и соображения о причинах подобных бурь, и, наконец, краткую справку о том, что весной, когда эти бури наиболее часты, путешественник наблюдал в Джунгарии в апреле десять таких бурь, а в первой половине мая — семь.

 

 

Пржевальский вспоминает об испытанных бурях по-разному: для него это и поэтический образ, и природное явление, которое требует тщательной записи, анализа, причинного объяснения, и привычное препятствие на трудном пути, которое надо преодолеть.

«Говорить о Пржевальском можно, разумеется, бесконечно много, но едва ли о нем можно сказать много такого, что было бы еще неизвестно Вам...» — так начал свою речь на чрезвычайном собрании Русского Географического общества, посвященном памяти Пржевальского и состоявшемся в ноябре 1888 года, многолетний руководитель Географического общества П. П. Семенов-Тян-Шанский. Эти его слова многократно повторялись впоследствии биографами, авторами очерков о знаменитом путешественнике. Повторив их и здесь, скажем лишь, что для лучшего уяснения отличительных особенностей книг Пржевальского надо постоянно иметь в виду, что в пустыни и горы Центральной Азии направился широко образованный человек, обладавший разносторонней географической подготовкой.

Тяга к знаниям, пытливость не были притуплены у него в годы обучения в Смоленской гимназии, хотя, видимо, обстановка в ней была более подходящей для того, чтобы возбудить стойкую нелюбовь к наукам, нежели развить любознательность. Пржевальский так вспоминал о своих гимназических годах: «Хотя и отлично кончил курс в Смоленской гимназии, но скажу поистине, слишком мало вынес оттуда. Значительное число предметов и дурной метод преподавания делали решительно невозможным, даже при сильном желании, изучить что-либо положительно. Подбор учителей, за немногими исключениями, был невозможным».

Не притупило любознательности, интереса к естественным наукам и юнкерское училище, куда он поступил шестнадцати лет, в годы Крымской войны. А затем военная служба, Академия Генерального штаба, конкурсные экзамены в которую Пржевальский выдержал прекрасно. Но из его автобиографических записок узнаем, что военные науки интересовали его в общем-то мало, зато все более занимали естественные науки, книги о путешествиях, география.

Пржевальский рассказывает: «При переходе на второй курс я взял темой для своего сочинения «Амурский край»; источников было много, — тогда вышло в свет сочинение Маака и другие, и я мог окончить свою работу без особых затруднений». Написание этой работы неожиданно оказалось важным для всей последующей жизни исследователя. Молодой автор был избран в члены Русского Географического общества.

А затем еще ряд событий, не слишком заметных, но все теснее связывающих Пржевальского с географией. Среди них, казалось бы, совсем небольшое событие — начало создания собственной библиотеки: «Прежде всего были мною приобретены «История цивилизации» (Бокля), различные книги по физической географии и путешествия...» Вскоре после окончания Академии Пржевальского переводят из дивизии в юнкерское училище в Варшаве, где он становится преподавателем географии. И опять продолжается самообразование: «В течение двух лет и нескольких месяцев я, в уверенности, что рано или поздно, но осуществлю заветную мечту о путешествии, усиленно изучал ботанику, зоологию, физическую географию и прочее, а в летнее время ездил к себе в деревню, где продолжал те же занятия, составлял гербарий...»2. Но самообразованием занимается уже настоящий географ. Он читает в училище курс лекций по истории географических открытий, создает для своих слушателей учебник географии, который выдержал два издания.

Пржевальский решает ходатайствовать о переводе в Восточную Сибирь, где ему видятся трудные путешествия, исследования. Наконец удалось добиться перевода. Оказавшись проездом в Петербурге, Пржевальский в Русском Географическом обществе беседует с П. П. Семеновым-Тян-Шанским. В своей речи о Пржевальском, посвященной его памяти, П. П. Семенов-Тян-Шанский рассказал об этой их первой встрече: «В 1867 году я впервые познакомился с Н. М. [Николаем Михайловичем]. Через мое посредство (я в то время был председателем Отделения физической географии) он обратился тогда в первый раз за помощью и покровительством к Русскому Географическому обществу, объяснив мне свои намерения заняться путешествием в Средней Азии. В то время Общество крайне редко помогало материальными средствами молодым путешественникам, отправлявшимся в путешествия по собственной инициативе... Н. М. Пржевальский был в научном мире еще совершенно неизвестной величиной, и дать пособие ему на его предприятие, а тем более организовать под его руководством целую экспедицию Совет Общества не решился. В качестве председательствующего в Отделении и в глубокой уверенности, что из талантливого молодого человека может выйти замечательный путешественник, я однако старался ободрить Н. М. и теплым участием и рекомендательными письмами... При этом я обещал Н. М., что если он на собственные средства сделает какие бы то ни было интересные поездки и исследования в Уссурийском крае, которыми докажет свою способность к путешествиям и географическим исследованиям, то по возвращении из Сибири он может надеяться на организацию со стороны Общества, под его руководством, более серьезной экспедиции в Среднюю Азию»3.

Предыстория путешествий Пржевальского не исчерпывается, понятно, приведенными здесь немногими фактами, но и они помогают наглядней представить, насколько разносторонним, подготовленным к изучению неведомых местностей он был уже в самом начале своих экспедиций.

Обращаясь к прекрасным памятникам его путешествий — написанным им книгам, можно видеть, что отличительные черты его как географа хорошо выражены уже в характерном для него построении описания, в самой структуре рассказа о виденном. Вот перечень нескольких глав его книги «Из Зайсана через Хами в Тибет и на верховья Желтой реки»: Глава VI — «Хребет Нань-шань»; Глава VII — «Наше пребывание в Нань-шане»; Глава VIII — «Цайдам»; Глава IX — «Северный Тибет»; Главы X и XI — «Наш путь по Северному Тибету».

«Хребет Нань-шань» — это глава о Нань-шане в целом, каким он представляется побывавшему в нем исследователю. А глава «Наше пребывание в Нань-шане» — это о самом путешествии в горах, о примечательных эпизодах, об отдельных наблюдениях, в особенности интересных читателю. То же самое о Тибете. Глава «Северный Тибет» — это преимущественно общая характеристика исследованной горной страны, а главы «Наш путь по Северному Тибету» — это о приключениях, об охоте, преодолении трудностей, о путевых встречах.

Такое чередование общих географических характеристик природных областей, стран и рассказа о самом путешествии в этих странах мы найдем в любой из книг Пржевальского, только чаще построение бывает иным, нежели в приведенном примере, — не чередование глав, а сочетание общей географической картины и эпизодов путешествия в одной и той же главе. Так построены, например, глава о Цайдаме в книге «Из Зайсана через Хами в Тибет...» и многие другие главы в описаниях четырех экспедиций Пржевальского в Центральную Азию. В самых разных по своему содержанию главах, относящихся к различным годам и разным книгам, повествующим то о пустынях, то об увенчанных ледниками хребтах, о плодородных оазисах или суровых нагорьях, мы обычно в том или ином контексте встретим два ключевых слова — «общий характер...». Иногда просто «характер» — пустыни, нагорья, оазиса, хребта или целой горной системы: «Гоби. — Ее характер», «Общий характер Алашаньской пустыни», «Характер пустынь Северного Тибета», «Летний характер Алашаньских гор». Все это — из разных глав книги «Монголия и страна тангутов». В книге «Из Зайсана через Хами в Тибет...» эта тема обозначается в изложении содержания глав еще так: «О Гоби вообще», «О Цайдаме вообще», «О Тибете вообще».

Что же скрыто за такими словами? Обратимся от оглавлений книг к самим описаниям. Вот что сказано Пржевальским «о Тибете вообще»: «Грандиозная природа Азии, проявляющаяся то в виде бесконечных лесов и тундр Сибири, то безводных пустынь Гоби, то громадных горных хребтов внутри материка и тысячеверстных рек, стекающих отсюда во все стороны, ознаменовала себя тем же духом подавляющей массивности и в обширном нагорье, наполняющем южную половину центральной части этого континента и известном под названием Тибета. Резко ограниченная со всех сторон первостепенными горными хребтами, названная страна представляет собою в форме неправильной трапеции, грандиозную, нигде более на земном шаре в таких размерах не повторяющуюся, столовидную массу, поднятую над уровнем моря, за исключением лишь немногих окраин, на страшную высоту от 13 до 15 тысяч футов. И на этом гигантском пьедестале громоздятся сверх того обширные горные хребты, правда, относительно невысокие внутри страны, но зато на ее окраинах развивающиеся самыми могучими формами диких альпов.

 

 

Словно стерегут здесь эти великаны труднодоступный мир заоблачных нагорий, неприветливых для человека по своей природе и климату и в большей части еще совершенно неведомых для науки...»4.

Это начало — лаконичное, яркое, рисующее предварительный образ как бы «с птичьего полета», в самых немногих чертах. Приведенные строки цитировались во многих географических описаниях Тибета. Они стали «хрестоматийными». Вслед за ними читатель находит у Пржевальского подразделение Тибета на части, различающиеся своей природой, узнает о рельефе, климате, органическом мире Тибета и внимание его неизменно обращается на те черты орографии, растительности, природной картины в целом, которые выделены на первый план как наиболее существенные для Тибета. Главным образом речь идет о Северном Тибете, в котором побывал Пржевальский, о волнистом плато с невысокими грядами холмов или отдельными горными поднятиями, о почти бесснежной зиме с жестокими морозами и ветрами, подымающими тучи песка, мелких камешков, пыли, о косматых тибетских яках и других животных и птицах, обитателях высокогорной пустыни.

«Хребты на нем» — так назван один подраздел описания, а вслед за ним снова — «Их общий характер». Возможности выявить этот «общий характер» рельефа, растительности, животного мира были не столь велики и благоприятны у путешественника, проникшего с трудностями в глубь Северного Тибета. Географы — современники Пржевальского, а также исследователи более позднего времени — не раз отмечали редкую географическую проницательность ученого, удивлялись его интуиции. При чтении его описаний природы, так же как и рассказов об испытанных трудностях, преодоленных преградах, невольно вспоминаются слова, которые были сказаны им вполне всерьез: «Откровенно говоря, путешественником нужно родиться...» Но конечно, очень многое значил тот увлеченный систематический труд, в результате которого «прирожденный путешественник» стал географом и натуралистом.

Вряд ли надо пояснять, что само по себе включение общих географических характеристик горной системы, или пустыни, или оазиса в ткань живого рассказа о путешествии не означает еще ни большей ценности для науки, ни большей занимательности рассказа. Как обычно, решает не тема, а ее выполнение. Страноведческое описание в трудах Пржевальского органически вплетается в рассказ об экспедиционном пути, привлекает разносторонностью, красочностью. В какой-то мере оно вызывает все тот же «эффект присутствия», что и дневниковые записи. Ведь обо всем этом читатель узнает вместе с Пржевальским впервые.

Обаяние рассказа Пржевальского, его притягательное воздействие особенно велико потому, что читатель ощущает в нем и повседневный быт экспедиции, и ее трудности, и каждодневные работы, и радость открытия для науки неизвестных озер и хребтов, невиданных птиц и зверей, романтику снятия «белых пятен» с географической карты. В описаниях путешественника не найдем столь привычного ныне слова «романтика». Но при чтении не может не припомниться это слово, его звонкий радостный смысл.

Проведем один день вместе с Пржевальским в первом его путешествии в Центральную Азию — необычный день из числа тех, которые он называет счастливейшими. Он взошел тогда на высокую вершину в горной системе Наньшаня: «Поднявшись тысячи на 3 футов выше нашей стоянки, я взобрался на желанную вершину, откуда передо мной раскрылась дивная панорама. Долина Тэтунга, узкие ущелья, прихотливо сбегавшие к ней со всех сторон, Северный хребет и его снеговые вершины далеко на западе — все это явилось в такой чудной картине, какую невозможно передать словами. Я первый раз в жизни находился на подобной высоте, впервые видел под своими ногами гигантские горы, то изборожденные дикими скалами, то оттененные мягкой зеленью лесов, по которым блестящими лентами извивались горные речки. Сила впечатления была так велика, что я долго не мог оторваться от чудного зрелища, долго стоял, словно очарованный, и сохранил в памяти этот день как один из счастливейших в целой жизни»5.

Это красочное воспоминание останется в памяти и у читателя. Но так написать мог и художник, и альпинист. В приведенном фрагменте не сказано главное, для чего совершалось само восхождение, об этом говорится у Пржевальского ранее. Вершина считалась самой высокой в горах, где находилась тогда экспедиция (невдалеке от реки Тэтунг-Гол, одного из притоков Хуанхэ в ее верхнем течении). «Пользуясь ясной погодой, я отправился на вершину... чтобы определить ее высоту точкой кипения воды». К этим словам путешественника добавим, что в первом путешествии материальные средства Пржевальского были скудными и ему удалось запастись всего лишь одним гипсотермометром — прибором, с помощью которого высота определяется по температуре кипения воды. Гипсотермометр вскоре разбился, и для определения высот Пржевальский приспособил кипятильник, в котором нагревал воду, и обыкновенный градусник. С таким самодельным прибором взобрался он на вершину и в этот раз. Однако ему пришлось повторить восхождение. Вот как продолжается приведенный выше фрагмент: «...торопясь сборами в палатке, я позабыл взять с собой зажигательные спички и никак не мог добыть огня выстрелами из штуцера, так что я должен был отложить свое измерение до другого раза. Через день я опять взошел на Соди-соруксум, на этот раз уже со всеми принадлежностями для кипячения. «Ну, гора, сейчас твоя тайна будет открыта», — сказал я, устроив свой кипятильник, — и через несколько минут знал, что Соди-соруксум подымается на 13.600 футов, [т. е. 4145 м] над уровнем моря. Однако такая высота еще не захватывает здесь снеговой линии, и я видел маленькие кусочки льдистого снега лишь под скалами, в местах, укрытых от солнечных лучей»6.

Этот в общем-то краткий рассказ о восхождении, о прекрасном виде природы, о том, как была измерена высота, — очень характерен для Пржевальского. В нем нетрудно заметить своеобразие манеры изложения рассказчика, выделить свойственные Пржевальскому черты стиля, о которых уже было сказано ранее.

Сколько раз в своих путешествиях Пржевальский мог бы повторить эти слова: «Ну, гора, сейчас твоя тайна будет открыта». Причем многие тайны горных хребтов, открытые им, по значению своему для науки были намного важнее, нежели определение высоты какой-либо из горных вершин. На страницах его описаний возникают неизвестные прежде картографам хребты в горной системе Наньшаня, в Куньлуне, на северной окраине Тибета. Среди них и громадная горная цепь Алтынтаг, открытие которой определило северную границу Тибетского нагорья. Обо всем этом: о нанесении на карту орографических и гидрографических единиц, определениях географических координат, отметок высот, о глазомерной съемке, которую надо вести непрерывно изо дня в день, в любых условиях — о всей этой привычной, длившейся годами работе Пржевальский рассказывает многократно, обычно каждый раз в чем-то по-новому и всегда свежо, увлеченно.

Глазомерная съемка Лобнора и долины реки Тарим... Как известно, результаты ее послужили началом многолетней дискуссии географов о Лобноре. Установление географического положения этого озера было одной из больших заслуг Пржевальского.

В дневнике путешественника читаем, как сложно было наносить на карту Тарим: «Из всех посещенных мною стран Азии долина реки Тарима вместе с Лобнором представляет наибольше трудностей для производства глазомерной съемки».

Мало ориентиров, невысокие, похожие один на другой глинистые бугры на однообразной равнине, запыленный воздух, в котором за несколько сот шагов не удается уже что-нибудь разглядеть. «Ориентироваться на какой-либо предмет в подобной местности невозможно, все под одну стать, нет никаких выдающихся точек. Притом тропинка часто вьется то вправо, то влево через каждую сотню шагов. В довершение трудностей воздух постоянно наполнен густой пылью...»7

Эти записи из Лобнорского путешествия Пржевальского — одна из многих убедительных иллюстраций к его словам в книге «Монголия и страна тангутов»: «Производство съемки, как оно ни кажется просто, являлось одной из самых трудных работ экспедиции»8.

Книги Пржевальского с их эмоциональными рассказами о нанесенных на карту впервые объектах, с нарисованными широкими и смелыми мазками картинами горных систем и равнин, с красочными описаниями природы и населения посещенных стран Азии уже столетие сохраняют свой интерес и для исследователей, и для молодых читателей. И конечно, широкий читательский интерес к Пржевальскому — знаменитому исследователю усиливает Пржевальский — страстный охотник. Ведь в любой его книге обязательно найдем яркие, подчас драматические эпизоды охоты в пустыне, в горах или на возвышенных равнинах в Тибетском нагорье.

Время вносит свои коррективы в описания знаменитых путешественников прежних времен. Ныне, сто лет спустя после выхода в свет книги Пржевальского об первом путешествии в Центральную Азию, многое в ней и в других его книгах воспринимается читателем по-иному, нежели читателем прошлого века. Описания населения посещенных стран в этих книгах особенно устарели, стали к нашему времени преимущественно историческими документами. Не во всем сохранили соответствие с реальным обликом меняющейся под воздействием человека природы описания сухих степей и пустынь, рек и озер. В середине XX века читатель получил издание книг Пржевальского, в которое был вложен большой кропотливый труд научного комментатора. Советский исследователь Центральной Азии Э. М. Мурзаев, к тому времени уже прошедший в горах и пустынях Монголии двадцать шесть тысяч километров пути, осуществил этот непростой и нелегкий труд. Обстоятельные комментарии к каждой главе, обобщающие статьи к описанию каждого путешествия помогли читателю — нашему современнику — полнее представить значение этих описаний с позиций современной науки.

На страницах трудов Пржевальского возникают не только страны, которые он посетил, но и образ самого путешественника.

Вот как сам Пржевальский размышлял о том, каким должен быть исследователь неведомых гор и пустынь: «Не ковром там будет постлана ему дорога, не с приветливой улыбкой встретит его дикая пустыня, и не сами полезут ему в руки научные открытия. Нет! Ценою тяжелых трудов и многоразличных испытаний, как физических, так и нравственных, придется заплатить даже за первые крохи открытий. Поэтому для человека, ставшего во главе такого дела, безусловно необходимы как крепость физическая, так и сила нравственная»9.

 

  • 1. Н. М. Пржевальский. Из Зайсана через Хами в Тибет и на верховья Желтой реки. М., 1948, стр. 364.
  • 2. Н.М. Пржевальский. Автобиографический рассказ. — «Изв. Всесоюзн. Географ. об-ва»,1940, т. 72, вып. 4 — 5, стр. 477 — 487.
  • 3. Сб. «Памяти Николая Михайловича Пржевальского». СПб., 1890, стр. 17.
  • 4. Н. М. Пржевальский. Из Зайсана через Хами в Тибет и на верховья Желтой реки. М., 1948, стр. 147.
  • 5. Н. М. Пржевальский. Монголия и страна тангутов. М., 1948, стр. 213.
  • 6. Н. М. Пржевальский. Монголия и страна тангутов. М., 1948, стр. 214.
  • 7. Н. М. Пржевальский. От Кульджи за Тянь-Шань и на Лобнор. М., 1947, стр. 89 — 90.
  • 8. Н. М. Пржевальский. Монголия и страна тангутов. М., 1948, стр. 99.
  • 9. Н. М. Пржевальский. От Кяхты на истоки Желтой реки. М., 1948, стр. 12.

Добавить комментарий

Plain text

  • HTML-теги не обрабатываются и показываются как обычный текст
  • Адреса страниц и электронной почты автоматически преобразуются в ссылки.
  • Строки и параграфы переносятся автоматически.
CAPTCHA
Этот вопрос задается для того, чтобы выяснить, являетесь ли Вы человеком или представляете из себя автоматическую спам-рассылку.