Свет истины (Д.И. Менделеев). Автор О. Я. Ларин

Можно быть талантливым ученым, но негод­ным педагогом, можно быть отличным педагогом и никудышным лектором. Дмитрий Иванович Менделеев уди­вительным образом совмещал в себе эти три великих дара. Он был ученым с мировым именем, прекрасным педагогом и самобытным лектором, безраздельно вла­ствовавшим над аудиторией.

Научный гений Менделеева давно признан всем миром. О педагогических способностях ученого может су­дить каждый, даже неспециалист, по его книге "Основы химии". С трогательной заботой следит автор за чита­телем, стараясь не перегружать его память, не отвле­кать лишним материалом. Умело отделяет он самое цен­ное, основное, от всего преходящего и незначительного. Возводя строго научное здание, он с любовью следит за тем, как растет его ученик, постигая научные пре­мудрости, окрыляет его верой в радостную и увлека­тельную жизнь в этом здании. «Наука давно перестала чураться жизни, — пишет он в предисловии к "Основам химии", — и написала на своем знамени: посев научный взойдет для жатвы народной». Это не пустая фраза. Слова отразили внутреннюю сущность творца периоди­ческой системы, были девизом всей его научной, препо­давательской и лекторской деятельности.

«С живописной львиной головой, с прекраснейшим лицом, опираясь на вытянутые руки с подогнутыми паль­цами, стоит высокий и кряжистый Менделеев на кафед­ре и говорит. Это его обычная и любимая поза по сви­детельству современников и таким изобразил его ака­демик Шервуд в бронзе»1 — писала ученица Д. И. Мен­делеева, первая женщина-лаборант в Главной палате мер и весов О. Э. Озаровская, ставшая впоследствии актрисой.

В последней четверти XIX века в Петербургском университете было немало прекрасных ученых-ораторов, на чьи лекции сбегались, как на концерт. «Некоторые из нас, — вспоминал видный советский физик, профес­сор Б. П. Вейнберг, который, будучи студентом химиче­ского факультета, вел стенографические запаси лекций Д. И. Менделеева незадолго до его ухода из Петербург­ского университета, — увлекались способом изложения А. А. Маркова, каждым словом как бы заколачивавше­го гвоздь за гвоздем по одной прямой линии, с которой он не давал сходить истине. Другие наслаждались изящ­ною, стройною и спокойною мелодичностью речью К. А. Поссе, которого слушали даже иные юристы, не пони­мавшие зачастую содержания его лекции... Третьих при­влекал О. Д. Хвольсон, замечательно ясно и просто из­лагавший то, что казалось таким трудным и запутан­ным, умело подчеркивавший существенное и манивший в дебри дальнейшего изучения предмета2. Но громадное большинство нас отдавало пальму предпочтения Дмит­рию Ивановичу, который обладал прирожденным даром захватывать аудиторию и мощно властвовать над нею»3.

Дмитрий Иванович, рассказывает Б. П. Вейнберг, брал аудиторию не нарочитым красноречием, не искусственной страстностью проповедника, изрекающего с ка­федры непреложные истины, а поразительной последова­тельностью, точностью вкупе с эмоциональностью изло­жения. Истина рождалась как бы на глазах у слушате­лей. Пусть она давно открыта самим ученым, пусть ясна ему до конца, но он излагал ее так, что она раскрыва­лась как бы заново, во всей последовательности ее со­зревания.

Говоря о мастерстве писателя, О. Бальзак как-то заметил: "Ничто так не обнажает бездарности в авторе, как нагромождение фактов". То же самое можно ска­зать и о мастерстве лектора. Перебор фактов, обилие подробностей губит процесс созревания истины. Дмит­рий Иванович Менделеев сравнивал перегруженную фактами лекцию с очагом, до того заваленным дровами, что он начинает затухать. Мозг слушателя утомляется, внимание рассеивается, и процессу сотворчества лектора и аудитории приходит конец. В таких случаях уже не вспыхнет «вольтова дуга», и как бы ни старался лектор, аудитория останется безразличной.

Нельзя сказать, что в лекциях Менделеева не было фактов и подробностей, их было не меньше, чем у других. Но он подбирал и излагал их так, что материал как бы впечатывался в память слушателей. Ученый достигал этого не внешними приемами красноречия. Его интонации, жестикуляция, построение фраз были далеки от идеала. Но, наверное, это тайна его артистической власти — никто не замечал громоздкости и тяжести менделеевских речевых оборотов.

«Иногда мысли Дмитрия Ивановича так быстро сменялись одна другою, так бежали одна за другою, что слово не могло поспеть за ними, — и тогда речь переходила в скороговорку однообразного, быстрого ритма на средних нотах. А иногда словесное выражение мыслей не приходило сразу, и Дмитрий Иванович как бы вытягивал из себя отдельные слова, перерывая их многократными «мм... мм... как сказать» и произнося их медленно на высоких, тягучих, почти плачущих нотах, — и потом внезапно обрушивался отрывистыми низкими аккордами, бившими ухо, как удары молотка»4.

Б. П. Вейнбергу, чье воспоминание мы привели выше, вторит академик В. Е. Тищенко, в прошлом ученик Менделеева: «Интонация его голоса постоянно менялась: то он говорил на высоких теноровых нотах, то низким баритоном, то скороговоркой, точно мелкие камешки с горы катятся, то остановится, тянет, подыскивает для своей мысли образное выражение, и всегда подыщет такое, что в двух-трех словах ясно выразит то, что хотел сказать. Мы скоро привыкли к этому оригинальному способу изложения, который гармонировал и с оригинальным обликом Менделеева и вместе с тем помогал усвоению того, что он говорил»5.

Профессор Вейнберг приводит из своих стенограмм любопытные выдержки:

"Гораздо реже в природе и еще в меньшем количестве — от того и более дорог, труда больше, — йод".

"Сернистая кислота, в виде ли — Алексей, форточку закрыть не пора ли? благодарствуйте, благодарю вас, очень благодарен, — в виде ли водного раствора или в виде солей, соляного раствора, медленно соединяется с кислородом и переходит в серную кислоту".

В этой речи не было ни плавной округленности, ни ортодоксальной правильности. Иной раз фразы у Менделеева топорщились, нагромождались друг на друга, как льдины во время ледохода. Иной раз периоды получались чуть ли не из десяти придаточных предложений, зачастую прерывавшихся новой мыслью; иной раз высокая истина прерывалась незначительной житейской подробностью.

«Не только выше указанными способами может действовать уголь на сернонатровую соль, т. е. отнимать — велите дать полотенце, рук вытереть нечем — не только один пай, но и все паи кислорода, в сернонатровой соли находящейся, уголь, при повышенной температуре может отнимать».

«Будь я музыкантом, — замечает при этом профессор Вейнберг, — я, думается, мог бы положить лекцию Менделеева на музыку, — и любой из тех, на чью долю выпало счастье его слушать, безошибочно узнал бы звуки этого мощного голоса, переходившего от ясно слышного в последнем углу аудитории шепотка к громоподобным возгласам»6.

Познакомившись с воспоминаниями Б. П. Вейнберга, актриса О. Э. Озаровская попыталась «переложить лекцию Менделеева на музыку». В 20-х годах Ольга Эрастовна занималась теорией живого слова, собирала «словесный жемчуг» в деревнях русского Севера, вела актерскую студию в Москве. Озаровская сделала своеобразную «партитуру», обозначив все оттенки звучания менделеевской речи. Она была твердо уверена в том, что с фонетической точки зрения речь Дмитрия Ивановича являет собой подлинно живую музыку. По интонациям, усилениям и ослаблениям звука, ускорениям и замедлениям его речь была воплощением буйной музыкальной фантазии.

«Попробую представить вам, — писала Озаровская,— звучание первого, приведенного профессором Вейнбергом примера краткости и выпуклости. Произносите значительно, твердо, с резкой акцентацией курсивных слов:

«Гораздо реже в природе

и еще в меньшем количестве».

— Тихо и протяжно, как бы раскрывая тайну:

«оттого и более дорог».

Страдальчески, плаксиво, на высоких нотах:

«труда больше». —

И обрушившись книзу, громогласно,   почти   гневно оборвите: «йод»7.

И читатель с музыкальным воображением почти наверняка услышит эту фразу, а заодно узнает, запомнит, что йод в природе встречается не очень часто, в малом количестве, добывается с большим трудом и потому особенно дорог.

По содержанию лекции Дмитрия Ивановича были насыщенными и оригинальными: они оживлялись частыми отступлениями в область других наук — физики, астрономии, биологии, агрономии, в область практического применения химии и даже артиллерии. Эти экскурсы всегда были к месту, никогда не были слишком длинны и детальны, освещали тему едва ли не ярче, чем примеры из неорганической химии. При этом Д. И. Менделеев никогда не терял из виду главной цели своего изложения и, если случалось отойти слишком далеко в сторону, умел вовремя остановиться.

Сжато и четко излагая материал, он не ограничивался современным уровнем той или иной науки, а почти всегда рассматривал научный факт в исторической перспективе. Постичь диалектику научной мысли — это он считал главным в университетском образовании. «Вы скажете, это — история, — говорил Дмитрий Иванович, обращаясь к студентам, — но от истории не вырваться, история есть неизбежная колея, по которой движется какой бы то ни было научный или общественный прогресс... Так всегда в истории науки: прошлое всегда, так сказать, иллюстрируется новым, и ничто само собой не выступает, но есть грань, есть момент в истории, когда совокупность прошлого уясняется чрез новую мысль или новый ряд исследований — и это составляет известную эпоху в истории научного развития каждого предмета»8.

Подвергая критическому анализу какую-либо химическую формулу, Менделеев всегда старался делать это беспристрастно, с уважением к чужому мнению. Он предостерегал студентов от предвзятости и поспешных выводов. «Умейте всегда перенестись на точку зрения противоположного мнения — это и есть то, что есть истинная мудрость. Науку забудьте, а это умейте оставить у себя на всю жизнь. Передовые наблюдатели и характеризуются тем, что они видят все, что рядом случается; они наблюдают без предрассудков и видят все случайные побочные явления»9.

Обычно Менделеев читал два часа подряд с перерывом не более пятнадцати минут. Работая почти всегда до глубокой ночи, накануне того дня, когда лекция начиналась в девять утра, он просил помощника Алешу будить его, так как боялся проспать. Быстро умывшись, одевшись на ходу, он поднимался по университетской лестнице и так же на ходу спрашивал у ассистента, на чем он остановился в прошлый раз. Выйдя на кафедру, он начинал лекцию спокойно и уверенно.

Не нужно думать, что это чтение давалось ему легко. Дмитрий Иванович подчеркивал, что читать лекции — самое трудное дело. Оно требует сильного умственного напряжения. Кроме того, утомляла духота переполненной аудитории. Обычно Менделеев покидал ее усталый и потный. Чтобы не простудиться на холодной лестнице, он одевал осеннее пальто и с полчаса сидел в какой-нибудь лаборатории, покуривая папиросы, которые сам же и набивал.

Весной 1890 года в Петербургском университете проходили студенческие волнения. Оказавшись на одной из сходок, Менделеев убеждал студентов разойтись, но это не подействовало. Тогда он предложил собравшимся изложить свои требования в письменном виде и взялся самолично вручить это послание министру народного просвещения.

Вскоре министр Делянов ответил ученому, что подобный поступок не совместим с государственной службой у «его императорского величества», в результате чего Д. И. Менделеев в знак протеста подал в отставку.

Наступил день последней лекции. Дмитрий Иванович вошел в переполненный зал, где собрались студенты всех факультетов, и занял место за кафедрой. Но говорить ему не дали: стихийные, ничем не сдерживаемые аплодисменты неслись из всех углов. «Но вот справа сверху раздалось авторитетное «ш... ш...» и все смолкло, — вспоминал Б. П. Вейнберг. — При гробовой тишине, особенно резкой после предшествовавшего шума, Менделеев встал с кресла, подошел к столу, оперся на него обеими руками, подогнув к себе пальцы, и произнес: «Марганец встречается в природе...» Это было так неожиданно для нас, собравшихся на сходку, а не на лекцию химии, что все прыснули со смеху, — рассмеялся и сам Менделеев, но тем не менее закончил фразу: «...в самых разнообразных видах»10

И началась лекция, о которой, вероятно, до глубокой старости помнили все, кто на ней присутствовал. Обращаясь к студентам, ученый говорил об общественном назначении науки, о необходимости нести свет знаний вглубь народных масс, разрабатывать несметные природные богатства страны, поднимать ее благосостояние и независимость.

В притихший зал мерно падали слова:

«И, если вы этот фонарь знания внесете в Россию, то вы сделаете в самом деле то, чего от вас ожидает Россия, ибо от чего же зависит ее благосостояние? От чего зависит богатство или бедность ее народа и ее международная свобода? Ведь только независимость экономическая есть независимость действительная; всякая прочая есть фиктивная... Вводя промышленные цели, разрабатывая их, мы дадим, — что чрезвычайно важно,— не только действительное дело, живое, практическое дело образованности, но и дело масс, дадим дело народу, увеличим его благосостояние, т. е. сделаем то самое, чего в самом деле не достает в настоящее время России. Она, будучи страной преимущественно земледельческой, можно сказать, получает свои главные ресурсы естественные от, чтобы сказать резко и ясно, от грабежа земной поверхности, от снятия с земной поверхности того, что в ней содержится»11. Вот о чем говорил Дмитрий Иванович Менделеев в своей последней лекции.

А закончилась она тем, что в аудиторию был введен отряд полицейских и околоточных в шинелях и фуражках. Видя такое надругательство над храмом науки, ученый заплакал. Ассистенты успокаивали его, увели в лабораторию и дали воды.

«И если речь заурядного ученого, — писала О. Э. Озаровская, заключая свои воспоминания о Менделееве-лекторе, — можно уподобить чистенькому садику, где к чахлым былинкам на подпорочках подвешены этикетки, то речь Менделеева представляла собою чудо: на глазах у слушателя из зерен мыслей вырастали могучие стволы, ветвились, сходились вершинами, буйно цвели, и слушатели заваливались золотыми плодами...

А про этих слушателей мы можем сказать одно: счастливцы!»12.

Таков был Менделеев на кафедре.

 -----------------

Статья из сборника: Этюды о лекторах, М., «Знание», 1974.

• 1. Д. И. Менделеев. По воспоминаниям О. Э. Озаровской. М., "Федерация", 1929, стр. 57.
• 2. Академики А. А. Марков (1856 — 1922) и К. А. Поссе (1847 — 1928) — видные русские математики. Почетный академик О. Д. Хвольсон (1852 — 1934) — физик, был выдающимся педагогом и лек­тором, первым председателем Российской ассоциации физиков.
• 3. Ленинградский университет в воспоминаниях современников, в 3-х т, т. 1. Л., Изд. ЛГУ, 1963, стр. 141.
• 4. Ленинградский университет в воспоминаниях современников, т. 1, стр. 142.
• 5. Ленинградский университет в воспоминаниях современников, т. 1, стр. 131.
• 6. Ленинградский университет в воспоминаниях современников, т. 1, стр. 142.
• 7. Д. И. Менделеев. По воспоминаниям О. Э. Озаровской, стр. 68.
• 8. Ленинградский университет в воспоминаниях современников, т. 1, стр. 149.
• 9. Ленинградский университет в воспоминаниях современников, т. 1, стр. 150.
• 10. Ленинградский университет в воспоминаниях современников, т. 1, стр. 153.
• 11. Ленинградский университет в воспоминаниях современников, т. 1, стр. 147.
• 12. Д. И. Менделеев. По воспоминаниям О. Э. Озеровской, стр. 73.