Лекции Тимофея Николаевича Грановского. Автор А. Л. Панина

Осенью 1843 года в Москве много говорили о публичных лекциях Тимофея Николаевича Грановско­го. Не о диковинных физических опытах, не о гастролях знаменитости, а о лекциях да к тому же по истории древнего мира и западного средневековья!

Споры об этих чтениях вышли далеко за пределы университетских аудиторий, проникли в московские са­лоны и гостиные, где на «понедельниках» у друга А. С. Пушкина П. Я. Чаадаева, на «воскресеньях» у А. П. Елагиной — племянницы В. А. Жуковского и матери известных славянофильских деятелей И. В. и П. В. Ки­реевских собиралось все образованное московское об­щество. Даже противники молодого ученого вынужде­ны были признать, что «лучшим проявлением жизни Московской были лекции Грановского»1.

Т. Н. Грановский приехал в Москву в 1839 году. До этого он по предложению попечителя Московского учеб­ного округа графа С. Г. Строганова провел три года за границей, готовясь к профессорской деятельности. Здесь он слушал курс истории Великой французской (буржу­азной) революции и занимался в семинаре у известного немецкого историка Л. Ранке, изучал латинский, грече­ский, славянские языки и литературу, путешествовал по Европе. Три года занятий и путешествия расширили кру­гозор молодого ученого. Но он уже тосковал по родине, стремился как можно скорее приносить ей пользу своим трудом.

Определяя для себя сферу деятельности, Т. Н. Гра­новский чувствовал, что «поэтом Бог его не создал», хо­тя в юности он писал и печатал стихи. Кабинетная работа ученого его не привлекала. Хотелось попробовать силы в такой области, где сразу же можно видеть результаты своего труда. Такой представлялась ему ка­федра в университете.

Выбор оказался верным. Это стало очевидным, когда в сентябре 1839 года он начал читать лекции в Москов­ском университете. И хотя он ждал этого с нетерпением, надеждой и верой в свои силы, дебют оказался не бле­стящим. Лектор был сконфужен, остро переживал неудачу и только после второй лекции, когда ему удалось несколько свыкнуться с аудиторией и успокоиться, Т. Н. Грановский с чувством юмора описал своему другу Н. В. Станкевичу первую лекцию: «...Отведен был для дебюта большой зал, где бывают акты... Вхожу — вижу сидят более 200 студентов и много иных особ. Струсил до крайности, в глазах потемнело и не могу найти кафедры... Публика, должно быть, улыбалась. Мысль, что, открыв глаза, я встречу эту улыбку, заставила меня чи­тать слепо, т. е. я скороговоркою и почти шепотом про­бормотал, что мог припомнить из написанного (написа­на была пошлость), через четверть часа раскланялся и ушел»2.

Робость и волнение, так мешавшие на первых порах, если и не оставили его вовсе, то во всяком случае в дальнейшем не сковывали. Т. Н. Грановский вполне вла­дел собой, владел аудиторией, и авторитет его рос от лекции к лекции. Секрет этого успеха долгое время зани­мал современников, а профессора-историки интересова­лись его причинами. «Художником на кафедре» называл Т. Н. Грановского профессор К. Д. Кавелин, с актером сравнивал русский историк профессор С. М. Соловьев, и все единодушно отмечали, что яркое и сильное впе­чатление на слушателей производило чрезвычайное обаяние Т. Н. Грановского. «Обаяние его, — пишет биограф Т. Н. Грановского В. Е. Чешихин-Ветринский, — зависе­ло от того, что он жил на кафедре, а не читал лекции, — жил в том же смысле слова, какой прилагается к игре актера»3.

Современники сразу же подметили у Т. Н. Гранов­ского редкую способность передавать своим слушателям не только смысл сообщаемого, но и впечатления, кото­рые владели им самим. Исторические события, о кото­рых он рассказывал, оживали, приближались к слуша­телям, вызывали отклик, сочувствие или сожаление, ра­дость или негодование, обиду или гордость. Эти впечатления создавались не только тем, что он говорил, но и тем, о чем он умалчивал, всем его внешним обликом, «даже взором», даже «переливами голоса». Это тем бо­лее удивительно, что Т. Н. Грановский не отличался, по­добно И. И. Давыдову и Д. Л. Крюкову — другим про­фессорам университета, великолепным голосом, прекрас­ной дикцией или внешней изящностью речи. Напротив, он говорил очень тихо, заикался, иногда глотал слова. От слушателей требовалось напряженное внимание про­сто для того, чтобы расслышать читаемое (микрофонов еще не было). И все же оратор неизменно овладевал вниманием аудитории.

Все лекции Т. Н. Грановского были очень эмоци­ональны и художественны, хотя на первых порах он бо­ялся «пускаться в блестящие импровизации». Он не чи­тал, а говорил, имея при себе подробный конспект, по­тому что «самое лучшее приходит в голову уже во время чтения». Вначале ему было чрезвычайно трудно, и часто речь его сбивалась, а слова приходили как бы «вследствие мучительного внутреннего процесса»4. Тогда он стремился только к одному — самой большой простоте и естественности, избегал пышных и звонких фраз, старался не слишком увлекаться и охлаждал себя, когда рассказ брал за душу и его самого.

В свои чтения Т. Н. Грановский вносил то чувство меры и стремление к гармонии, которые, по отзывам близких друзей, были врожденными свойствами его характера. Уже в первую преподавательскую зиму молодого профессора беспокоило, что одно он читал слишком подробно, другое — слишком кратко, и он добивался соразмерности в расположении материала. Вероятно, поэтому каждая его лекция воспринималась как законченное художественное произведение.

В очерке о Т. Н. Грановском его первый биограф А. В. Станкевич писал: «Он постоянно готовился к каж­дой предстоящей лекции справками, обдумыванием и со­ображением всего, что относилось к ее предмету. Но являясь на кафедре, он не приносил с собою сырого мате­риала науки в виде тяжелого запаса. Он не любил ни многочисленных цитат, ни щегольства ссылками на име­на и заглавия научной литературы, никакого ученого наряда. Все внешнее содержание науки, казалось, было тогда собственностью его духа»5.

Т. Н. Грановский был прирожденным оратором. Он и сам чувствовал и сознавал это свое призвание. «Что та­кое дар слова? — писал он друзьям, — Красноречие? У меня есть оно, потому что у меня есть теплая душа и убеждения»6. И трудно выразить это точнее. Именно убеждения подняли его над уровнем простого преподавателя, лектора и вывели на общественную, политиче­скую арену.

Ненависть к угнетению в любой его форме, к крепо­стничеству, произволу и самодержавию сочеталась у Т. Н. Грановского с самоотверженной любовью к роди­не, страстным желанием работать для ее свободы, про­свещения и блага. Уверенный в практической пользе ис­торической науки, Т. Н. Грановский, по словам А. И. Герцена, «думал историей, учился историей и историей впоследствии делал пропаганду»7.

Свой лекционный курс Т. Н. Грановский умел постро­ить так, что, излагая закономерность феодального пе­риода истории человечества в то время, «когда государ­ство утратило всякое единство...», он высказывал своим слушателям «все, что можно было сказать против феодального устройства»8.

В России, где царил произвол и господствовали те же феодальные порядки, Т. Н. Грановский рисовал яркие картины бедственного положения крестьян. Для феода­ла, говорил он во втором публичном курсе 1845 —1846 годов, «разницы между вилланами и рабами не было. И те и другие были его подданные, он их судил своим дворянским правом. Перед воротами своей башни он поставил виселицу, на которой вешал их. Он подчинял их многим безобразным постановлениям... Жаловаться было негде, управы было неоткуда ждать. Одним сло­вом, единственным пределом власти владельца был его произвол»9. Более ясные аналогии приводить было вряд ли возможно. Но и по тому, что говорилось, по умолча­ниям и намекам слушатели угадывали тот «постоянный, глубокий протест против существующего порядка в Рос­сии»10, которым определялось огромное влияние Т. Н. Грановского на его слушателей и на все молодое поко­ление.

Такой протест в условиях деспотического николаев­ского режима требовал гражданского мужества и нема­лого таланта. Ибо после казни декабристов русское об­щество жило в жестких тисках политического и духов­ного надзора. «Каждый чувствовал гнет, у каждого бы­ло что-то на сердце, и все-таки все молчали», — так в «Былом и думах» запечатлено это время11. «Безжалост­ным криком боли и упрека петровской России» прозву­чало «Философическое письмо» П. Я. Чаадаева. Оно разбудило общество и заставило его высказаться. Но лишенное возможности обсуждать вопросы политиче­ские и социальные, оно спорило о настоящем и будущем своего народа, обсуждая вопросы исторические и лите­ратурные. В то время и это было известной вольностью. По знаменитой формуле шефа жандармов графа А. X. Бенкендорфа, изложенной им в 1836 году в письме к графу М. Ф. Орлову, спорить было не о чем: «Прошед­шее России было удивительно, ее настоящее более, чем великолепно, что же касается ее будущего, то оно выше всего, что может нарисовать себе самое смелое воображение; вот... точка зрения, с которой русская история должна быть рассматриваема и писана»12.

И все же спорили. Спорили о том, в чем избавление народа от бесправия и деспотизма. В отмене крепост­ного права, уничтожении самодержавия, просвещении народа, равноправии сословий перед законом, свободе личности, свободе мысли, свободе слова — говорили одни и указывали на передовые западные страны, уже прошедшие часть этого пути. Другие в страхе отвора­чивались от Запада, не желая видеть того, что завоева­ли эти народы кровавой ценой Реформации и револю­ций, замечая только «обуржуазивание» западного обще­ства и его пороки. Создав в своем воображении утопи­ческий образ патриархального жизненного уклада допетровской Руси, они звали назад, к тому никогда не существовавшему обществу, где будто бы на основе хри­стианских начал — любви, добра и братства — гармо­нически развивались все сословия.

Сказочными и нереальными выглядели эти призывы в глазах широко мыслящих людей. Так воспринимал это А. И. Герцен. Для него уже в то время было ясно, что «разумное и свободное развитие русского народного бы­та совпадает с стремлениями западного социализма»13. К «западникам» принадлежал и весь московский кру­жок друзей А. И. Герцена: В. П. Боткин, Н. X. Кетчер, Е. Ф. Корш, Д. Л. Крюков и другие. Т. Н. Грановский считался одним из «вождей» этого направления.

Сознание своего долга историка заставило Т. Н. Гра­новского правдиво нарисовать русскому обществу кар­тину борьбы западных народов против физического и духовного рабства, показать пройденный ими путь, не утаивая опасностей и ошибок. С такими надеждами 23 ноября 1843 года начал он свой первый публичный курс лекций по истории древнего мира и средних веков. В этом курсе он рассматривал основные философские вопросы истории, сжато излагал события периода Римской империи и перехода к феодализму, давал общий обзор истории средних веков в Западной Европе.

Рисуя картины упадка Римской империи, Т. Н. Гра­новский сумел раскрыть «...за этой блестящей внешно­стью... больное, неизлечимое общество... Самое величай­шее зло, под которым погиб древний мир, была, — по его мнению, — нищета, пауперизм»14. В своем курсе он отмечал, что причины гибели этой великой империи таи­лись в ней самой: «В Риме все было ложь, и эта величайшая ложь — обоготворение императоров. Императо­ры — наследники того, кто разрушил римское счастье — Римскую республику, хотели сообщить религиозный характер своей власти, но религия всегда у римлян имела характер политический»15. Ученый показывал своим слу­шателям, как зло проникало во все сферы жизни, и в этом видел одну из причин упадка культуры и разложе­ния общества. В университетском курсе 1845 года Т. Н. Грановский об этом же говорил студентам: «Главное зло лежало в том раздвоении убеждений и речи, мысли и выражения, сущности и формы, раздвоении, которое должно было, без сомнения, проглядывать и наружу. Большая часть наставников, разумеется, отложилась уже от официальных верований государства, не призна­вали его законных форм, а между тем в школе, на кафедре должны были исповедовать истинность государ­ственных учреждений. Это опять была новая ложь, кото­рой нельзя было не узнать, как только она появлялась на устах»16.

В лживых «наставниках» современники узнавали ре­альных людей. В университете и за его стенами шла острая борьба между историками реакционного славя­нофильства — М. П. Погодиным, С. П. Шевыревым, И. И. Давыдовым и молодыми учеными — Д. Л. Крю­ковым, П. Г. Редкиным и другими.

Готовясь к публичным лекциям, Т. Н. Грановский за­ранее ожидал встретить оппозицию славянофилов и, не­смотря на мягкость характера, собирался «полемизировать, ругаться и оскорблять». За неделю до начала чте­ний он писал своему другу поэту-переводчику и врачу Н. X. Кетчеру: «Елагина сказала мне недавно, что у меня много врагов. Не знаю, откуда они взялись; лично я едва ли кого оскорбил, следовательно, источник вра­жды в противуположности мнений. Постараюсь оправ­дать и заслужить вражду моих врагов»17. Публичные лекции Т. Н. Грановского оправдали эти надежды и стали огромным событием не только в московской жизни. П. Я. Чаадаев сказал А. И. Герцену, что они имеют историческое значение18.

Публичный курс Т. Н. Грановского был проникнут глубоким гуманизмом, верой в науку и светлое будущее человечества. Опровергая несправедливое мнение о сред­них веках как о времени варварства, мрака и невеже­ства, он защищал средневековую науку от неуважительных отзывов. «Это была сильная, отважная рыцарская наука, ничего не убоявшаяся, схватившаяся за вопросы, которые далеко превышали ее силы, но не превышали ее мужества... Она явилась не тою, покорною, подчинен­ною папе наукой, какой она сделалась в XIV столетии... Она дала западному уму смелость и гибкость»19.

Молодой лектор увлекал слушателей уважением, лю­бовью и сочувствием, с которыми рассматривал события средневековой истории Запада. А. И. Герцен, напечатав­ший в «Московских ведомостях» отзыв о первой лекции, оценил эту «благородную симпатию к своему предмету» как «великое дело»: «В наше время, — писал он, — глу­бокое уважение к народности не изъято характера реак­ции против иноземного; многие смотрят на Европейское как на чужое, почти как на враждебное, многие боятся в общечеловеческом утратить Русское...»20. Уже одно это уважение к общечеловеческому было ударом по «доктри­нерам и узким националистам».

Наиболее благородные и талантливые из славяно­филов — братья И. В. и П. В. Киреевские, К. С. Акса­ков, Ю. Ф. Самарин — радовались успеху Т. Н. Гранов­ского. Ограниченные и косные приходили в негодование. М. П. Погодин, редактор славянофильского журнала «Москвитянин», записывал в дневнике: «23 ноября 1843. Был на лекции у Грановского. Такая посредственность, что из рук вон. Это не профессор, а немецкий студент который начитался французских газет. Сколько пропусков, какие противоречия. России как будто в Истории не бывало... И я слушая его, думал об отпоре...

— 24. — Думал о лекциях антизападных.

— 27. — В университете... На лекции у Грановско­го. Очень незрело...

— 2 декабря. — Шевырев рассказывал о третьей лекции Грановского. Христианство в стороне»21.

Вскоре в журнале «Москвитянин» появилась статья профессора Московского университета С. П. Шевырева о публичном курсе Т. Н. Грановского, очень похожая на донос.

«Неблагородство славянофилов «Москвитянина» ве­лико, — записал в дневнике А. И. Герцен в декабре 1843 года, — они — добровольные помощники жандармов»22.

А через год высказался еще резче: «Гадкая котерия, стоящая за правительством и церковью, и смелая на язык, потому, что им громко отвечать нельзя» 23.

Статья С. П. Шевырева, сплетни, намеки, конечно, дошли по адресу. От Т. Н. Грановского потребовали объяснений. Его обвинили в том, что он пристрастен к Западу, не читает о России, не говорит о православии. Т. Н. Грановский защищался, утверждая, что он-де исто­рик, что, наконец, он не трогает «существующего поряд­ка вещей!». Однако охранителям самодержавной вла­сти было мало того, что ее не отрицают. «Им нужна лю­бовь к существующему... апология и оправдание в виде лекций!»24. — в отчаянии написал Т. Н. Грановский Н. X. Кетчеру 14 января 1844 года после своей беседы с графом С. Г. Строгановым. Положение профессора было очень неустойчивым. Ему намекнули, что с такими убеж­дениями не место в университете, если, конечно, он не пойдет на уступки.

Т. Н. Грановский дорожил лекторской кафедрой, по­тому что она давала ему возможность широкого обще­ния с молодежью, возможность высказывать свои убе­ждения. Отказаться от лекций? Но что тогда останется? Отказаться от убеждений? Но только во имя их он и явился на кафедре, рассказывать голый ряд событий и анекдотов не было его целью. В том же письме, послан­ном Н. X. Кетчеру с оказией, Т. Н. Грановский писал: «...Им нужно православных... Реформация и революция должны быть излагаемы с католической точки зрения и как шаги назад»25.

Так читать курс он не мог. Что же это была бы за революция? Лучше уж вовсе не читать о революции. Современники уже привыкли догадывать­ся обо всем по умолчаниям и намекам. Но промолчать еще и о Реформации? Что же тогда осталось бы от сред­них веков? «Что же бы это была за История?!»26.

Т. Н. Грановский не собирался отступать. «Меня или выгонят, — писал он в другом письме, — или я настою на своем, но без уступок, по крайней мере без таких, ко­торых от меня нельзя законно требовать. Университетская деятельность одна составляет цель и прелесть жиз­ни для меня, но я пожертвую всем, когда дело дойдет до крайности»27.

До крайности не дошло. Публичность имеет массу достоинств. Популярного профессора, пользующегося успехом не только у студентов, но и у всего московского общества, отстранить от кафедры не очень удобно. И его оставили.

Но не оставили в покое оппоненты — славянофилы. С. П. Шевырев задумал разбить Т. Н. Грановского на том же лекторском поприще, взявшись читать публич­ные лекции по истории древней русской словесности. И начался турнир. Приемы, однако, применялись далеко не рыцарские. Самые яростные — С. П. Шевырев и М. П. Погодин — уверенно нападали на те идеи и фак­ты, отстаивать которые можно было лишь с риском по­пасть в Сибирь. Да и адвокату к тому же не давали слова. Например, не разрешили напечатать вторую ста­тью А. И. Герцена о чтениях Т. Н. Грановского. Не был напечатан и полный сарказма фельетон о лекциях про­тивника Т. Н. Грановского — С. П. Шевырева. «Шевы­рев, — писал А. И. Герцен, — первый профессор елоквенции после Тредьяковского; он читал в Москве пуб­личные лекции о русской словесности, преимущественно того времени, когда ничего не писали, и его лекции были какою-то детскою песнею, петой чистым сопрано, напоминающим папские дисканты в Риме... Шевырев восстановляет Русь, которой не было и, слава богу, не будет»28.

Славянофилы надеялись на лекции С. П. Шевырева. Сразу же напечатали их в своих журналах и пропаган­дировали всеми средствами. «Так как ты не можешь никого посылать на лекции, — писал теперь поэт А. С. Хомяков своему другу, тоже славянофилу А. В. Веневи­тинову, — то, по крайней мере, правдою и неправдою принуждай всех брать Москвитянина и Библиотеку для воспитания. Стыди, укоряй, соблазняй и пр. Держись, наконец, иезуитского правила: Compelle intrare (уговори войти)» 29.

Идейная борьба 1840-х годов привела к окончатель­ному размежеванию западников и славянофилов. Поле­мика переросла рамки учебных и публичных курсов, в которых к тому же надо было сохранять академический тон. Поэтому-то так остро ощущал Т. Н. Грановский и его сторонники необходимость собственного журнала. Они хлопотали об этом, но годы проходили в бесплод­ных ожиданиях. «Если бы по крайней мере, — мечтал Т. Н. Грановский, — для нас открылась возможность общей, успешной деятельности года на два, на три. Это не много, но можно бы оставить по себе след, влияние, благородный пример бескорыстного труда, который у нас на Руси так редок. До дельных книг публика наша еще не доросла. Ей нужны пока журналы, и журналом можно принести много пользы, более чем целою библи­отекою ученых сочинений, которых никто не станет чи­тать»30.

Между тем власти вовсе не стремились расширять поле их деятельности. В ответ на ходатайства о журна­ле последовала высочайшая «резолюция»: «И без но­вого довольно». «Вот вам и деятельность! — записал в дневнике А. И. Герцен... — может ли профессор быть терпим на кафедре, если он подозрителен как журна­лист?»31.

Оружием Т. Н. Грановского по-прежнему оставались только лекции. Зимой 1845 — 1846 годов он прочитал еще один публичный курс по сравнительной истории Англии и Франции. Лекции его в университете также продолжались, и он по-прежнему предъявлял к себе самому очень строгие требования. Т. Н. Грановский всегда го­товился к каждой лекции заново и, не желая повторять­ся, не читал по старым конспектам.

Он прекрасно знал источники и новейшую литерату­ру по средневековью. Свой курс он начинал обычно с обзора основных исторических сочинений и источников, относящихся к предмету чтений. Однако не только это связывало лекции Т. Н. Грановского с современностью. В одной из статей, опубликованных в журнале «Совре­менник» в 1847 году, он писал: «История по самому содержанию своему должна более других наук принимать в себя современные идеи. Мы не можем смотреть на прошедшее иначе, как с точки зрения настоящего. В судьбе отцов мы ищем преимущественно объяснения собственной. Каждое поколение приступает к истории с своими вопросами; в разнообразии исторических школ и направлений высказываются задушевные мысли и забо­ты века»32.

В 1844 году Т. Н. Грановский подготовил магистер­скую диссертацию. Старые профессора Московского уни­верситета — О. М. Бодянский, И. И. Давыдов, С. П. Ше­вырев, враждебно настроенные по отношению к Т. Н. Грановскому, хотели устроить публичный скандал и воз­вратить ему диссертацию с позором. Однако после того как Т. Н. Грановский потребовал от них письменного изложения причины, они уступили, и 21 февраля 1845 го­да состоялась защита, или, как тогда говорили, публич­ный диспут. Противники обвиняли Т. Н. Грановского в том, что он «тайный виновник всех оскорблений, которые наносятся славянству». Но молодое поколение было на стороне Т. Н. Грановского. В день защиты студенты очень горячо выразили ему свои симпатии, в которых он увидел «самую благородную и самую драгоценную на­граду, какую только мог ожидать преподаватель»33.

С докторской диссертацией тоже не обошлось без толков и сплетен, похожих на донос. После того как Т. Н. Грановский опубликовал в 1849 году эту работу отдельной книгой («Аббат Сугерий»), его стали обви­нять в том, что в своих лекциях он рассказывает студен­там о законах, управляющих ходом истории и народны­ми массами, не упоминая при этом о воле и руке божь­ей. На этот раз пришлось объясняться с митрополитом Филаретом.

Вскоре над Т. Н. Грановским нависла новая угроза. В мае 1849 года за ним и другим профессором-истори­ком П. Н. Кудрявцевым был учрежден полицейский над­зор. Поводом послужило открывшееся на следствии по делу петрашевцев письмо арестованного поэта А. Н. Плещеева к С. Ф. Дурову, в котором оба профессора характеризовались как умные и деятельные люди. «Они оба, — сообщалось в письме, — превосходно читают и имеют большое влияние на студентов. Они обходятся с студентами, как с равными себе, зовут их на дом, дают им книги и вообще стараются развить в них хорошие семена». О Т. Н. Грановском автор письма писал, что это «человек чрезвычайно живой, энергический, бойкий, веч­но держащий оппозицию здешнему университетскому начальству»34.

Подобная репутация в конце 40-х годов была очень опасной. После французской буржуазной революции 1848 года в России не только свободомыслие, но даже просвещение было поставлено под сомнение. Была по­вышена плата за обучение. Закрыт Дворянский инсти­тут. Возникли слухи о закрытии университетов. В таких условиях красноречие — опасный дар.

Невозможность откровенно высказывать свои мысли и убеждения для Т. Н. Грановского была бедой. Надеж­ды и планы его молодости рушились. Нотки усталости появились в его письмах. Тяжелое душевное состояние еще больше усугублялось разлукой с близкими друзья­ми. Он пережил смерть сестер и множество других тя­желых утрат: в 1840 году умерли Н. В. Станкевич и Е. П. Фролова, в 1848 году — В. Г. Белинский. Зимой 1847 года уехал за границу А. И. Герцен. «Если бы Вы знали, — писал в 1849 году Т. Н. Грановский своему другу по «московскому кружку» М. Ф. Корш, — какая безвыходная,   бездонная хандра стала навещать   меня.

Впереди все так пусто и темно, в настоящем так бес­цветно. Только в прошедшем есть хорошее и святое. Но я боюсь глядеть в эту сторону»35.

Эта депрессия отразилась отчасти и на исторических воззрениях Т. Н. Грановского. Его университетские лек­ции 1848 — 1854 годов были сдержаннее первых курсов. Мирные пути разрешения социальных противоречий получили в них явное предпочтение перед революцион­ными.

В последние годы жизни Т. Н. Грановский ощутил в себе новый прилив сил. Он писал статьи, подготовил программу учебника по всеобщей истории, работал над биографиями Теодориха Великого, Карла Великого и Альфреда Великого — трех главных, как он полагал, «распространителей просвещения на Западе в средний век», собирался писать для журнала. Зимой 1853 — 1854 годов вел занятия не только в университете, а прочитал краткий курс древней истории новым членам «московского кружка»: известному впоследствии историку и ар­хеологу И. Е. Забелину и прогрессивному издателю, выпустившему посмертно сочинения В. Г. Белинского и других, К. Т. Солдатенкову. Незадолго до своей смер­ти Т. Н. Грановский написал: «Голова полна планов и затей. Чувствую сам, что моя мысль достигла возможной для меня зрелости, что язык мой довольно послу­шен. Доказательством могут служить мои лекции»36.

Публичный курс, который Т. Н. Грановский прочитал в 1851 году, был результатом неустанного труда. Вместе с другими профессорами Московского университета он читал в пользу нуждающихся студентов, и этот курс был сразу же опубликован отдельной книгой. Четыре лекции Т. Н. Грановского — четыре исторических портрета: Та­мерлана, Александра Великого (Македонского), Людовика IX и выдающегося философа-материалиста Ф. Бэко­на — предстали перед слушателями как произведения талантливого художника. После того как курс был напе­чатан, некоторые современники упрекнули профессора в том что лекции его слишком художественны для ученых сочинений, так ярко и живописно они были изложены.

Но у Т. Н. Грановского на это была своя точка зре­ния. И лучше всего он выразил ее в речи, произнесенной на торжественном собрании Московского универси­тета 12 января 1852 года: «Одно из главных препятст­вий, мешающих благотворному действию Истории на общественное мнение, заключается в пренебрежении, ка­кое историки обыкновенно оказывают к большинству читателей. Они, по-видимому, пишут только для ученых, как будто История может допустить такое ограничение, как будто она по самому существу своему не есть самая популярная из всех наук, призывающая к себе всех и каждого»37.

Взгляды Т. Н. Грановского на историю в целом и на предмет своих чтений — медиевистику прогрессивны. Однако они несут на себе и следы некоторой противоре­чивости его мировоззрения в разные периоды жизни, и отражают особенности его характера. «Грановский, — заметил А. И. Герцен, — по всему строению своей ду­ши, по ее романтическому складу, по нелюбви к крайно­стям скорее был бы гугенот и жирондист, чем анабап­тист или монтаньяр»38. Но при этом даже в мрачные го­ды николаевской реакции Т. Н. Грановский сохранял не только кафедру в университете, но и свой независимый образ мыслей. «Апологии в виде лекций» власти не дож­дались от него.

Вплоть до самой смерти он оставался последователь­ным врагом насилия и произвола. Лекции его дышали гуманизмом, верой в исторический и нравственный про­гресс человечества. Публичные курсы Т. Н. Грановско­го остались одним из самых замечательных явлений рус­ской науки и общественной мысли. Значение их лучше всего выразил А. И. Герцен: «К концу тяжелой эпохи... когда все было прибито к земле, одна официальная ни­зость громко говорила, литература была приостановле­на и вместо науки преподавали теорию рабства... в то время, встречая Грановского на кафедре, становилось легче на душе. «Не все еще погибло, если он продол­жает свою речь», — думал каждый и свободнее ды­шал»39.

Статья из сборника: Этюды о лекторах, М., «Знание», 1974. Составитель Н.Н. Митрофанов.

• 1. Письмо А. С. Хомякова к А. В. Веневитинову. — В кн.: Н. П. Барсуков. Жизнь и труды М. П. Погодина. Кн. 7. СПб., 1893, стр. 113.
• 2. Т. Н. Грановский и его переписка, т. 2. М., 1897, стр. 365 — 366.
• 3. В. Е. Чешихин-Ветринский. Т. Н. Грановский и его время. Изд. 2-е. СПб., 1905, стр. 159.
• 4. Т. Н. Грановский и его переписка, т. 2. М., 1897, стр. 366.
• 5. Т. Н. Грановский и его переписка, т. 1. М., 1897, стр. 239.
• 6. Т. Н. Грановский и его переписка, т. 2. М., 1897, стр. 343.
• 7. А. И. Герцен. Соч., т. 5. М., Гос. изд-во худож. лит-ры, 1956, стр. 123.
• 8. Лекции Т. Н. Грановского по истории средневековья. М., Изд. АН СССР, 1961, стр. 232.
• 9. Лекции Т. Н. Грановского по истории средневековья. М., Изд. АН СССР, 1961, стр. 231.
• 10. А. И. Герцен. Соч., т. 5. М., Гос. изд-во худож. лит-ры, 1956, стр. 121.
• 11. А. И. Герцен. Соч., т. 5. М., Гос. изд-во худож. лит-ры, 1956, стр. 139.
• 12. Мих. Лемке. Николаевские жандармы и литература 1826 — 1855 гг. СПб. 1909, стр. 411.
• 13. А. И. Герцен. Соч., т. 5. М., Гос. изд-во худож. лит-ры, 1956, стр. 151.
• 14. Лекции Т. Н. Грановского по истории средневековья. М., Изд. АН СССР, 1961, стр. 217.
• 15. Лекции Т. Н. Грановского по истории средневековья. М., Изд. АН СССР, 1961, стр. 107.
• 16. Цит. по кн.: С. А. Асиновская. Из истории передовых идеи в русской медиевистике (Т. Н. Грановский). М., Изд-во АН СССР, 1955, стр. 141.
• 17. Т. Н. Грановский и его переписка, т. 2. М., 1897, стр. 459.
• 18. А. И. Герцен. Соч., т. 5. М., Гос. изд-во худож. лит-ры, 1956, стр. 125.
• 19. Лекции Т. Н. Грановского по истории средневековья. М., Изд. АН СССР, 1961, стр. 196, 198.
• 20. А. И. Герцен. Публичные чтения г. Грановского (Письмо в Петербург). — «Московские ведомости», 1843, 27 ноября, № 142.
• 21. Н. П. Барсуков. Жизнь и труды М. П. Погодина. Кн. 7, стр. 115, 116.
• 22. А. И. Герцен. Соч., т. 9. М., Гос. изд-во худож. лит-ры, 1956, стр. 133.
• 23. А. И. Герцен. Соч., т. 9. М., Гос. изд-во худож. лит-ры, 1956, стр. 219.
• 24. Т. Н. Грановский и его переписка, т. 2. М., 1897, стр. 462.
• 25. Т. Н. Грановский и его переписка, т. 2. М., 1897, стр. 462.
• 26. Т. Н. Грановский и его переписка, т. 2. М., 1897, стр. 462.
• 27. Т. Н. Грановский и его переписка, т. 2. М., 1897, стр. 462.
• 28. А. И. Герцен. Соч., т. 2. М., Гос. изд-во худож. лит-ры, 1956, стр. 404, 405.
• 29. Н. П. Барсуков. Жизнь и труды М. П. Погодина. Кн. 7. СПб., 1893, стр. 460.
• 30. Т. Н. Грановский и его переписка, т. 2. М., 1897, стр. 418 — 419.
• 31. А. И. Герцен. Соч., т. 9. М., Гос. изд-во худож. лит-ры, 1956, стр. 217.
• 32. Сочинения Т. Н. Грановского, ч.2. М., 1892, стр. 211.
• 33. Т. Н. Грановский и его переписка, т. 1. М., 1897, стр. 138.
• 34. А. Н. Плещеев. Письмо к С. Ф. Дурову 26 марта 1849 г. — В кн.: Философские и общественно-политические произведения петрашевцев. М., Гссполитиздат, 1953, стр. 722.
• 35. Т. Н. Грановский и его переписка, т. 2. М., 1897, стр. 321.
• 36. Т. Н. Грановский и его переписка, т. 2. М., 1897, стр. 301.
• 37. Сочинения Т. Н. Грановского, ч.1. М., 1892, стр. 26.
• 38. А. И. Герцен. Соч., т. 5. М., Гос. изд-во худож. лит-ры, 1956, стр. 121.
• 39. А. И. Герцен. Соч., т. 5. М., Гос. изд-во худож. лит-ры, 1956, стр. 121.