И. Е. Репин

Одним из учителей Шаляпина в искусстве был Илья Ефимович Репин. Глубокая симпатия связывала великого художника и артиста. Они познакомились в 1898 г., когда молодой певец одержал свои первые победы на оперной сцене. Маститый живописец, признанный глава русских художников, так же как и его друг Стасов, горячо отозвался на выступления Шаляпина, поддержал его новаторское творчество.

Письма Стасова к Репину пестрят восторженными восклицаниями по поводу выступлений Шаляпина. Как о радостном событии сообщал Репину Владимир Васильевич о новых творческих успехах артиста: «А как великолепен стал Шаляпин — все в гору и гору идет по выражению, по трагичности глубокой и по комизму».

Репин слушал спектакли с участием Шаляпина в Москве, в январе 1898 г., а затем в том же году во время гастролей Русской частной оперы в Петербурге. Впечатления от них и от молодого Шаляпина не потускнели у него и через тридцать лет. В 1927 г. в письме к И. Е. Бондаренко, вспоминая о Мамонтове и его опере, он писал: «У него пели лучшие итальянские певцы, у него же начинал свою карьеру Ф. И. Шаляпин. Отлично помню и я юного гениального певца. . . В это время Савва Иванович дружил и со скульптором Трубецким, который запросто был вхож к Савве Ивановичу. И сейчас же, как услышал пение этого феноменального юноши, сейчас же стал лепить его бюст. Теперь этот бюст стоит у меня, отлитый из бронзы и страшно похож и по сие время».

С 1906 г. и до последних дней жизни Репина в одной из комнат «Пенат» на особом постаменте помещался шаляпинский бюст. Трубецкой запечатлел молодого артиста  в  пору   его   первой   славы — полного   сил, уверенности и едва сдерживаемого радостного задора. Голова певца энергично и смело поднята, широкие плечи свободно развернуты. Внимательный, все схватывающий взгляд Шаляпина устремлен вдаль, губы крепко сжаты, в складе рта чувствуется волевой, твердый характер.

Таким впервые увидел Шаляпина и Репин.

В Петербурге художник чаще всего встречался с Шаляпиным у Стасова на городской квартире или даче в Парголове. Здесь 15 августа 1901 г. по просьбе Стасова Репин сделал итальянским карандашом, в натуральную величину, портрет певца, незадолго перед тем триумфально выступившего на сцене Миланского оперного театра «Ла Скала».

Репин внимательно следил за успехами артиста. Прослушав в Мариинском театре оперу «Борис Годунов» с участием Шаляпина, он воскликнул: «Шаляпин так выразителен, что его Борису — человеку огромных порывов души — душно и тесно на сцене».

В письме, адресованном в начале 1909 г. Остроухову, Репин делится своими впечатлениями от шаляпинского исполнения роли Олоферна: «Не так давно в «Олоферне» я  слышал и видел Шаляпина. .. Как он лежал на софе. Архивосточный деспот, завоеватель в дурном настроении. Предстоящие цепенеют, со всеми одалисками. Цепенеет весь театр, так глубока убийственно могучая хандра неограниченного владыки». В этой характеристике раскрывается глубокое понимание Репиным драматического искусства Шаляпина, сочетавшего изумляющую внешнюю выразительность образа с огромной психологической насыщенностью и экспрессией.

1912 — 1914 гг. были периодом самых близких и дружеских отношений между Репиным и Шаляпиным. Увлеченный творчеством артиста, Репин в докладе на съезде русских художников и в статье «Что такое искусство?» назвал его имя среди величайших гениев всех времен и народов: «Никогда не умрут в человечестве имена: Гомер, Фидиас, Иктинос, Апеллес, Данте, Брунелески, Рафаэль, Микельанджело, Тициан, Рембрандт, Шекспир, Бетховен, Гете, Шопен, Пушкин, Лев Толстой, Шаляпин и многие другие. Они обогащали человечество откровениями вечного, неисчерпаемого великолепного искусства»1.

В конце 1912 г. Шаляпин и Репин встретились в Москве. Об одной из их встреч рассказал художник М. Ф. Шемякин. Она произошла в годовщину смерти Серова на вечере в Московском обществе любителей художеств. Внимание всех собравшихся сосредоточилось на двух фигурах — огромном и импозантном Шаляпине и невысоком худощавом Репине. Все прислушивались к идущему между ними разговору об искусстве. «Беседуя с Репиным, — пишет автор воспоминаний, — Шаляпин не спускает с него глаз, с глубоким уважением задает ему вопрос за вопросом». Воспользовавшись встречей, Репин пригласил Шаляпина приехать весной к нему в Куоккалу, чтобы осуществить многолетнюю мечту и написать портрет певца.

27 декабря, перед отъездом из Москвы, Илья Ефимович отправил Шаляпину письмо — настоящее лирическое стихотворение в прозе. В нем Репин с искренностью великого художника говорит о своей любви к Шаляпину. «Неизреченно дорогой и бесконечно обожаемый Федор Иванович. Спасибо, спасибо, спасибо! Я полон восторга и восхищения до небес Досифеем. А вчера! Вот был сюрприз... А что всплывает над всем у меня, что для меня упоительнее всего, так это брошенная, оброненная Вами мне, щедро и мило братски — надежда, что Вы ко мне приедете, ко мне в Куоккалу и даже попозируете!! Жду и буду ожидать всякий час...

А весною, со светом все выше и выше восходящего солнца, в мечтах моих рисуется некоторая интересная, гениальная голова. Каждый день я вижу эту героическую голову в слепке... Павла Трубецкого — очень люблю эту голову и буду счастлив, если удастся сделать нечто столь же художественно.

Прочитав свое послание, вижу, что восторженный старичок молодо и зелено обожает Вас. Правда. Ваш Ил. Репин»2.

Это письмо — драгоценное свидетельство дружбы двух богатырей русского искусства.

Федор Иванович Шаляпин с большой душевностью относился к великому живописцу, его творчеству. В январе 1913 г. картину Репина «Иван Грозный и сын его Иван» зверски изрезал фанатик-сектант. По этому случаю М. А. Волошин, Д. Д. Бурлюк и некоторые другие стали обвинять художника в том, что он сам виновен в судьбе своей картины, что своей «натуральностью» изображенная сцена толкает людей на психически ненормальные поступки. Эти выступления возмутили Шаляпина, ценившего правдивое искусство Репина и очень любившего знаменитое репинское произведение. Узнав из газет о случившемся, Федор Иванович, который в это время находился в Берлине, поделился своими мыслями в письме Горькому: «Прочитал сейчас в газетах о Волошине и Бурлюке, глодавших старые кости Репина. Сделалось очень больно и стыдно. Все больше и больше распоясывается хулиган — эко чертово отродье! Жалко Илью Ефимова. Хотел послать телеграмму, да — по русскому разгильдяйству — не знаю его адреса. Впрочем, приехав в Питер, пойду к нему сам».

В октябре этого же года он принял участие в чествовании Репина, устроенном почитателями и друзьями художника после успешной реставрации поврежденной картины. Фотограф запечатлел участников этого своеобразного торжества — близких сердцу Репина людей: Шаляпина, Бунина, Чуковского и других — художников, артистов, писателей. К. И. Чуковский вспоминал, что «Шаляпин приветствовал Репина с почтительной сыновней любовью». Как писали газеты, он поднял тост за искусство, уподобив его солнцу, за друзей-художников и Репина. В эту московскую встречу Репин вновь просит Шаляпина приехать к нему в Куоккалу и получает согласие. Чуковский, возвращавшийся вместе с художником в Петербург, описал приподнятое настроение Репина, предвкушавшего встречу с артистом в своей студии. Художник радовался, что наконец исполнится его давнишнее желание сделать портрет певца: «...когда мы в вагоне, в отдельном купе, — пишет Чуковский, — ехали вместе с ним из Москвы, он ни единым словом не упомянул о своих московских триумфах и все время говорил о другом, как великолепен Шаляпин. Говорил немногословно и вдумчиво, перемежая свои восклицания долгими паузами: — Откуда у него эти гордые жесты?.. И такая осанка?.. и поступь? Вельможа екатерининских времен... да! А ведь пролетарий, казанский сапожник... кто бы мог подумать! Чудеса! И, достав из кармана альбомчик, начал тут же, в вагоне, по памяти, набрасывать шаляпинский портрет».

В феврале 1914 г. Шаляпин отправился в санаторий, расположенный вблизи водопада Иматра, откуда он сообщал своей дочери Ирине Федоровне: «Пробуду здесь... еще несколько дней (думаю, до понедельника 10 февраля), а потом поеду к нашему знаменитому художнику Илье Ефимовичу Репину. (Он живет в Куоккале...) Пробуду у него несколько дней. Я давно обещал ему позировать. Он очень рад и будет писать с меня портрет». Репин, как видно из его телеграммы Шаляпину, ликовал, узнав о скором приезде артиста. Он уведомлял Федора Ивановича, что для встречи готово все — дом, мастерская, холст, краски и исполнитель.

Пребывание Шаляпина в Куоккале на репинской даче стало знаменательным событием. Газеты и журналы поместили об этом информацию и фотоснимки.

Характерно сообщение журнала «Огонек»: «Ф. И. Шаляпин в гостях у Репина... Несколько дней масленичной недели гордость и слава русского искусства Федор Иванович Шаляпин провел в гостях у знаменитейшего русского художника на его даче «Пенаты» в Финляндии». На фотографиях мы видим Репина и Шаляпина на прогулке в саду, по льду Финского залива, за расчисткой снега и в мастерской художника.

Дни, проведенные в «Пенатах», были заполнены многочисленными встречами артиста с художниками. Гравер В. В. Матэ, живописцы С. Ю. Жуковский, И. Е. Крачковский, скульптор Н. Л. Аронсон и другие специально приехали в Куоккалу, чтобы увидеться с Шаляпиным. Интересна фотография, запечатлевшая эту встречу: артист в мастерской Репина, окруженный друзьями и почитателями — художниками.

Большую часть времени Шаляпин проводил в мастерской хозяина, позируя ему для портрета.

Фотографии, воспоминания И. Э. Грабаря и опубликованные документы из архива Чуковского позволяют составить точное представление о композиции этого несохранившегося произведения.

Репин решил изобразить Шаляпина на огромном холсте, дав фигуру артиста в натуральную величину. Шаляпин позировал одетый в элегантный спортивный костюм, полулежа на широком ковровом диване. Левой рукой Шаляпин ласкал своего маленького любимца бульдога Бульку, а плавным движением правой как бы подчеркивал произнесенные слова. О часах, проведенных в мастерской Репина, и о замысле портрета рассказал в своей книге Шаляпин: «Вот я с моим бульдожкой сижу на диване у Ильи Ефимовича Репина в Куоккале. «Барином хочу я Вас написать, Федор Иванович», — говорит Репин. «Зачем?» — смущаюсь я. «Иначе не могу себе Вас представить. Вот Вы лежите на софе в халате. Жалко, что нет старинной трубки. Не курят их теперь». При воспоминании об исчезнувшем из обихода чубуке мысли и чувства великого художника уходили в прошлое, в старину. Смотрел я на его лицо и смутно чувствовал его чувства, но не понимал их тогда, а вот теперь понимаю. Сам иногда поворачиваю мою волчью шею назад и, когда вспоминаю старинную трубку — чубук, понимаю, чем наполнялась душа незабвенного Ильи Ефимовича Репина. Дело, конечно, не в дереве этого чубука, а в духовной полноте того настроения, которое он создавал». Настроение барственного, не потревоженного ничем покоя, которое Репин стремился передать в портрете Шаляпина, отличается от первоначального намерения художника, когда он хотел подчеркнуть героичность и волевую устремленность Шаляпина. Этой нечеткостью замысла можно объяснить, что портрет, который художник несколько лет мечтал создать, не удался. Может быть, сказался и возраст — Репину было уже семьдесят лет.

Грабарь видел портрет Шаляпина в мастерской Репина несколько раз в ходе работы и вскоре после его окончания весной 1914 г. Он находил, что по композиции портрет получился вычурным и недостаточно схожим с оригиналом. Репин и сам был недоволен результатом работы. Все же несколько прописав портрет, он показал его на сорок третьей выставке передвижников. Несмотря на огромную популярность Шаляпина и имя живописца, портрет не привлек внимания публики и никем не был приобретен. Художник забрал его в мастерскую, где в течение нескольких лет время от времени возвращался к нему, переделывая и изменяя. Через одиннадцать лет после написания шаляпинского портрета Чуковский поинтересовался судьбой этого произведения. Репин ответил, что оно уже не существует: «Мой портрет Шаляпина уже давно погублен. Я не мог удовлетвориться моим неудавшимся портретом. Писал, писал так долго и без натуры, по памяти, что, наконец, совсем записал, уничтожил; остался только его Булька, так и пропал большой труд».

Все последующие годы дружба Репина и Шаляпина не ослабевала и чувство взаимного уважения оставалось прежним. Об этом говорят страницы шаляпинских мемуаров и последние письма Репина. В одном из них, написанном им всего за несколько месяцев до смерти, Илья Ефимович вспоминал «о золотом времени и счастливых часах» в Парголове на даче Стасова, где собирались все друзья, и «когда до поздней ночи мы наслаждались музыкой, пением и даже лицезрением: Мусоргского, Глазунова, Балакирева, Римского-Корсакова и прочих наших богов искусства: Антокольского, Шаляпина, Верещагина».

Художника и артиста сближала общность пройденного пути: Репин видел в Шаляпине такого же, как и он сам, выходца из народных низов. Репина, лучшие произведения которого воспевали ум, силу, талантливость и красоту народа, восхищала та полнота, с которой эти качества проявлялись в артисте. Его, мастера психологического анализа, обладавшего обостренным чувством драматического, умевшего проникнуть в глубины прошлого и чутко улавливать идейные запросы современности, привлекали в творчестве Шаляпина те же черты. Воплощенные артистом образы волновали художника жизненной полнотой, эмоциональностью, и, конечно, пластичностью и необычайно яркой внешней живописностью.

Ученик Репина А. М. Комашка вспоминал, что ради того, чтобы еще раз посмотреть и послушать в опере Шаляпина, Илья Ефимович выделял специально день, нарушая в виде редчайшего исключения свое жесткое трудовое расписание, и отправлялся в Петербург. В следующие дни после спектакля, работая в мастерской, он время от времени произносил: «Что за великан! Какими дарами награжден человек. Гений, гений!» Репин посылал своих учеников слушать концерты Шаляпина, считая, что это исключительно важно для их художественного развития.

Для Шаляпина Репин был не только великим живописцем, но и мудрым наставником в искусстве.

Долгие беседы на вечерах у Стасова, на петербургской квартире Шаляпина, в репинских «Пенатах», обмен мнениями в антрактах во время оперных спектаклей навсегда запомнились артисту. Репин делился с Шаляпиным своими мыслями об искусстве, разъяснял специфику живописи, особенности ее выразительного языка.

«Об искусстве Репин говорил так просто и интересно, — писал Шаляпин, — что, не будучи живописцем, я все-таки каждый раз узнавал от него что-нибудь полезное, что давало мне возможность сообразить и отличить дурное от хорошего, прекрасное от красивого, высокое от пошлого».

Общение с Репиным и знакомство с его произведениями отразилось в образах, созданных Шаляпиным. Несомненна внутренняя связь шаляпинского Варлаама и репинского «Протодьякона». Портрет чугуевского священника, написанный Репиным в 1877 г. и в следующем году показанный на шестой Передвижной выставке, тотчас был отождествлен зрителями с Варлаамом — персонажем трагедии «Борис Годунов».

Описывая этот портрет, Стасов подчеркивал, что Репин запечатлел «могучий, характерный тип... почти через полстолетия его можно встретить прохаживающимся по площадям и улицам». Критик образно назвал «Протодьякона» — Варлаамищем.

Тем же эпитетом определил картину создатель музыкальной драмы «Борис Годунов» — М. П. Мусоргский.

Через двадцать два года после появления этого репинского портрета Шаляпин воплотил образ Варлаама на сцене мамонтовского, а еще через три на сцене Большого театра. Шаляпин тоже встречал «Варлаама» в жизни. «Это он непременный посетитель толкучного рынка. Это он ходит там темно-серый, весь поношенный, в своей стеганной на вате шапке, схожей с камилавкой», — писал артист.

Картина Репина, увиденная в Третьяковской галерее, помогла ему осознать подмеченное в жизни, дала ключ к психологии Варлаама. В отличие от живописного прообраза, шаляпинский Варлаам не «огнедышащая гора», а, как описал его артист, одутловатый, малокровный, с сизо-красным носом и всклокоченной седой бородой, расходящейся на конце штопором. Но так же как и репинский «Протодьякон», шаляпинский Варлаам — противоречивый характер: в его юморе «чувствуется глубокая драма», а в беспробудном разгуле — стремление растратить силу, не приложенную к настоящему делу.

А. В. Луначарский, характеризуя образ Варлаама, говорил: «От Обломова до Ильи Муромца — все заключено в этой богатейшей натуре, которая в другое время могла бы быть, может быть, великим сыном, великого народа, а в данной обстановке становится только бездельным пакостником и забулдыгой»3.

Общеизвестна связь образа Ивана Грозного, созданного Шаляпиным в опере «Псковитянка», с картиной Репина «Иван Грозный и сын его Иван». Свидетели шаляпинских выступлений в этой опере единодушно отмечают, что отдельные черты облика царя перешли в грим Шаляпина с репинского полотна. В последнем действии, когда сломленный горестным отчаянием Грозный склонялся над телом убитой Ольги, артист гениально претворял композицию картины. И не только композицию. Эмоциональный накал трагедии, выраженный средствами живописи, с новой силой звучал переведенный на язык театра.

Нестеров обоснованно утверждал, что после картины Репина «Иван Грозный» никто из художников не добивался такого идейного и эмоционального воздействия на зрителей, кроме Шаляпина. Вспоминая общественную реакцию на появление репинской картины, он писал: «Большей сенсации на моей памяти не вызывало ни одно художественное создание — дальше шел уже Шаляпин со своими трагическими образами, с особым, ему присущим умением их преподносить обществу».

Творчество Репина оказало влияние на подход артиста к раскрытию внутренней сущности образа. На это указал сам Шаляпин в небольшой статье, опубликованной в год семидесятилетия Репина: «. .. когда в Частной опере С. И. Мамонтова в Москве впервые вздумали дать «Псковитянку» Римского-Корсакова, по Мею, мне была вручена роль Ивана  Грозного. Трудная  это была задача для меня в то время. Для актера, т. е. для пластического изображения типа, да еще такого, как Иван Грозный, всего прочитанного в книгах было недостаточно, и вот где воскликнул я великое спасибо Илье Ефимовичу Репину. Я увидел его Грозного с сыном в  Третьяковской  галерее.   Совершенно  подавленный ушел я из галереи. Какая силища, какая мощь. И хотя эпизод убийства сына не входил в играемую мною роль. однако душа Грозного (несмотря на все зверства, им творимые), как мне именно и хотелось, представлена была Душой Человеческой, т. е. под толщею деспотизма и зверства, там где-то далеко-далеко в глубине, я увидел теплющуюся искру любви и доброты.

Вскоре я лично познакомился с этим огромным художником и с радостью убедился, что Репин и не мог написать никакого владыку тирана — иначе, как с человеческой душой, потому, что сам он, этот дорогой нам всем маэстро, — человек огромной души и сердца, полного любви к людям. Считаю себя счастливцем жить вместе в одно время с дорогим Ильей Ефимовичем и горжусь принадлежать к его эпохе»4.

• 1. И. Репин. Что такое искусство? «Жизнь для всех», 1912, № 1, стр. 132; см. также письмо И. Я. Билибина Б. М. Кустодиеву от 8 января 1912 г. ГРМ, отдел рукописей, ф. 26, ед. хр. 31, л. 61.
• 2. Письмо И. Е. Репина Ф. И. Шаляпину от 27 декабря 1912 г. ГРМ, отдел рукописей, ф. 144, ед. хр. 1.
• 3. А. В. Луначарский. «Борис Годунов» Мусоргского. «Культура театра», 1921, № 2, стр. 16.
• 4. Ф. И. Шаляиин. «И. Е. Репин». «Нива», 1914, № 29, стр. 574.