Вы здесь

Зрелище великой природы

 

 

Чем ближе к нашему времени, тем ощутительнее и быстрее меняется описание путешествий, его стиль, а также внешний облик литературных памятников этих далеких странствий. При изучении древних свитков папируса нужно знать многое для того, чтобы определить, к какому веку, подчас даже к какому тысячелетию до нашей эры относится данный исторический документ. Не всегда бывает легко историку выяснить, к какому столетию надо отнести не имеющий даты пергамент с записью, сделанной в раннем средневековье. Но можно сразу отличить, например, «скаску» русского землепроходца XVII века от записок какого-либо из ученых, путешествовавших по России в XVIII веке. XIX столетие также налагает на литературу путешествий свой глубокий и явственный отпечаток.

Год, с которого ведется отсчет этого столетия, 1801 —это, конечно, слишком условная дата для того, чтобы принимать именно ее в качестве четкого рубежа при выделении исторических этапов развития науки и литературы. Однако в истории путешествий эта дата (вернее, несколько лет, включающих и ее, — годы 1799 — 1804) действительно может быть отмечена как определенный рубеж: это годы путешествия в Южную Америку Александра Гумбольдта.

В описаниях этого путешествия мы найдем вечно юную романтику приключений и преодоленных препятствий, найдем и высокую радость открытий неведомого. Только эти открытия по самому своему характеру иные, нежели великие географические открытия прежних времен, открытия Колумба и Магеллана.

Сначала о приключениях, о «традиционной» романтике путешествий. Ограничимся лишь одной выдержкой, и то не из книги, написанной Гумбольдтом, а из его письма брату. Письмо было послано 17 октября 1800 года. Вот как провел один из дней этого года путешественник:

«Наша пирога была уже на две трети наполнена водой, индейцы уже попрыгали в воду, чтобы вплавь достичь берега. Только мой великодушный друг [Бонплан. — Н. Ф.] остался со мной и предложил мне последовать примеру индейцев и плыть на его спине к берегу... Наше положение было действительно ужасно; берег был в полумиле от нас, и множество крокодилов плавали, полупогруженные в воду. Даже если бы мы избежали ярости волн и крокодилов и достигли земли, нас ждали там голод и тигры. Леса на этих берегах так густы, так увиты лианами, что через них невозможно пробраться. Самый сильный человек с топором в руках за двадцать дней с трудом пройдет одно лье. Река так редко посещается, что вряд ли за два месяца здесь проплывет один индейский челнок. В этот опаснейший и трудный момент ветер внезапно подул в парус нашей посудины и чудесным образом спас нас. Мы потеряли только несколько книг и немного съестных припасов. Как счастливы мы были, когда, высадившись на землю, сидели за нашим ужином; здесь все собрались вместе. Ночь была темная, а луна только изредка проглядывала сквозь гонимые ветром тучи»1.

А теперь о главном — о том, чем обессмертило южноамериканское путешествие имя Александра Гумбольдта.

В рассказе о научных свершениях важно обратить внимание на то, какие цели и замыслы были путеводными для ученого в его исканиях, каждодневном труде. А если этот труд проводился в условиях, подобных только что описанным, то вопрос о поставленных целях возникает непроизвольно. Что привело путешественника в этот девственный тропический лес, в котором он чуть не погиб? Некогда в дебрях Южной Америки появились первые европейцы — конкистадоры. Все опасности, о которых упоминает Гумбольдт: крокодилы в реке, ягуары в лесу, голод, враждебные лесные чащи — все это подстерегало и первых европейских пришельцев. Они не останавливались на пути. «Золотая лихорадка», охватившая их жажда безмерных богатств были сильнее усталости, страха, голода. Завоеватели шли, как саранча, — так писал один из историков европейской конкисты. В XVIII веке в Южной Америке побывали уже и ученые-путешественники. Одних властно притягивали «белые пятна» на географической карте, другие приходили для сбора зоологических и ботанических коллекций или для выяснения различного рода специальных вопросов, например: какова сила тяжести на экваторе? Чем же манили южноамериканские земли молодого немецкого натуралиста Александра Гумбольдта?

Приведем вместо ответа короткую выдержку из его письма одному из друзей, написанного в день отплытия в Америку: «Я буду собирать растения и окаменелости, производить прекрасными инструментами астрономические наблюдения, я буду химически анализировать состав воздуха... Но все это не главная цель моего путешествия. На взаимодействие сил, на влияние мертвой природы на животный и растительный мир, на эту гармонию должны быть неизменно направлены мои глаза»2.

Спустя сорок лет после окончания путешествия в Южную Америку Гумбольдт, к тому времени уже всемирно известный натуралист и географ, с еще большей ясностью выразил эту мысль. Он сказал о главной цели всех своих научных исследований: «Главным моим побуждением всегда было стремление обнять явления внешнего мира в их общей связи, природу как целое, движимое и оживляемое внутренними силами»3.

На рубеже XIX столетия только очень немногие, поистине большие ученые, опережавшие свое время, задумывались о всеобщих природных связях, о природе как целом. Разумеется, к пониманию этих связей шли по-разному представители различных наук: ученые, познававшие природу в химической лаборатории и за окулярами телескопов, исследователи общих законов физики и путешественники-натуралисты. Для Гумбольдта с детства и юности живой интерес к природе был связан с экскурсиями в окрестных местах и с мечтами о больших путешествиях. «С ранней юности меня неодолимо тянуло в дальние страны, малознакомые европейцам», — написал он в своей книге о путешествии в американские тропики.

Гумбольдту в тот год, когда он отплыл к берегам Южной Америки на испанском фрегате «Писарро», исполнилось тридцать лет. Мальчик, выросший в немецкой дворянской семье; студент — современник французской революции, побывавший впервые в Париже год спустя после взятия Бастилии вместе со своим первым настоящим наставником Георгом Форстером; молодой натуралист, отказавшийся от уже начатой служебной карьеры для того, чтобы добиваться исполнения заветной мечты... Не станем пересказывать здесь сведения об этих трех первых десятилетиях жизни Гумбольдта, бережно собранные его биографами. Но о человеке, которому он во многом обязан своим становлением как ученого, нельзя не упомянуть, хотя бы в немногих словах. Имя его — Георг Форстер — уже было названо. Вместе со своим отцом Иоганном Форстером он семнадцатилетним юношей участвовал во втором кругосветном плавании Джемса Кука в 1772 — 1775 годах. Труды Форстеров заняли видное место в истории естествознания. Эти выдающиеся натуралисты не довольствовались описаниями частностей, а стремились выяснить общие природные связи. Георг Форстер был гуманистом, восторженным сторонником революции во Франции.

В глубокой старости, незадолго до смерти, Гумбольдт так вспоминал об этом большом естествоиспытателе и человеке: «...себе и другим готов я поведать, сколь многим я обязан моему учителю и другу Георгу Форстеру; он придал широту моим взглядам на природу, укрепил и развил все то, что до счастливой встречи с ним лишь слабо брезжило в моей душе»4. Укрепил он и мечту Гумбольдта о большом путешествии, получившую осуществление на рубеже наступившего нового века.

Путешествие по Южной Америке длилось около пяти лет. Спутником Александра Гумбольдта был молодой французский ботаник Эме Бонплан. Обо всем увиденном, собранном, познанном за эти годы повествует многотомный труд А. Гумбольдта «Путешествие в равноденственные области Нового Света». В истории изучения Южно-Американского континента этот классический труд ознаменовал как бы «второе открытие» Южной Америки. Весьма важными для развития естествознания были новые научные идеи и методы, принципиально новые подходы к исследованию Земли, намеченные в этом труде. Он был издан в тридцати томах со множеством гравюр, таблиц, прекрасно исполненных карт. В первых трех томах находим общее описание путешествия, оставшееся незаконченным (оно охватывает маршруты, проделанные в первые два года вплоть до прибытия в Перу). Остальные тома содержат изложение многообразных научных результатов исследований, проведенных в экспедиции. В обработке собранных материалов и написании отдельных томов принимали участие ботаники и зоологи. Все издание длилось более четверти века (1807 — 1834 годы) и потребовало очень больших расходов, гораздо больших, нежели сама экспедиция. В результате Гумбольдт истратил почти все свое состояние, а его тридцатитомное «Путешествие в равноденственные области Нового Света» оказалось крайне дорогим и сравнительно малодоступным для сколько-либо широкого круга читателей.

Зато ко многим читателям вскоре после возвращения путешественника из Южной Америки пришла его небольшая книга (всего около десяти печатных листов), о которой и будет рассказано далее. Гумбольдт озаглавил ее «Картины природы». Вот что сказано в самом начале ее, в первых строках предисловия автора: «С радостью представляю я публике ряд статей, написанных под впечатлением виденных мною грандиозных явлений природы — океана, лесов Ориноко, степей Венесуэлы, пустынных гор Перу и Мексики. Отдельные отрывки были записаны там же, на месте, и только впоследствии были объединены между собой. Я стремился представить картину природы в целом и показать взаимодействие ее сил, а также воспроизвести то наслаждение, которое получает от непосредственного созерцания тропических стран человек, способный чувствовать».

Книга вышла в свет в 1808 году на немецком языке, вскоре появились французское и английское издания. Тем сильнее было ее воздействие на современников: она привлекла не только собственно научным своим содержанием, но и замечательной выразительностью изображения природы тропических стран.

«О степях и пустынях» — самое название очерка, которым открывается книга, напоминает о сравнительно-географическом методе исследования земной природы. Разработка его — одна из крупнейших заслуг Александра Гумбольдта. Сопоставление льяносов Южной Америки со степями и пустынями в разных частях света, в глубине континентов и на приморских окраинах помогает выявить отличительные черты природы степных и пустынных равнин.

«Во всех поясах природа являет эти громадные равнины, и в каждом поясе они имеют своеобразный характер, свою физиономию, которые обусловлены различием в составе почвы, в климате, в высоте над уровнем моря»5. «Сравнивать между собой отличительные особенности природы отдаленных стран и  представить  в  кратких  чертах  результаты  этих  сравнений — благодарная, хотя и трудная задача общего землеведения»6.

Этот очерк стал классическим, хрестоматийным образцом применения сравнительного метода в географии. Самое построение очерка, содержащиеся в нем описания, выводы основаны на убедительных географических сопоставлениях, помогающих не только наглядно представить облик степей и пустынь Южной Америки, но и уяснить особенности природных взаимосвязей в этих обширных областях — те «внутренние связи между естественными силами природы», о которых сказано в авторском предисловии к книге. В многообразии сходств и различий со степями и пустынями Африки и Евразии возникают на страницах очерка «О степях и пустынях» южноамериканские льяносы. Каждое полугодие льяносы меняют свой вид — во время засухи и во время дождей. «Когда отвесные лучи никогда не скрывающегося за облаками солнца превращают обугленный травяной покров в пыль, затверделая почва растрескивается будто от сильных подземных толчков... Постепенно исчезают лужи, которых пожелтевшие веерные пальмы охраняли от высыхания. Как на ледяном севере животные коченеют от холода, так здесь, глубоко зарывшись в пересохший ил, неподвижно дремлют крокодилы и удавы». «Но как внезапно изменяется вид степи, когда после долгой засухи наконец наступает благодатное время дождей. Темная лазурь доселе всегда безоблачного неба становится светлее... Далекой горой кажется одинокое облако на юге, поднимающееся прямо над горизонтом. Постепенно собираются пары и затуманивают зенит. Отдаленный гром предвещает приближение живительного дождя. Едва только дождь успеет смочить поверхность земли, как душистая степь покрывается киллингиями, паспалумом с метелками и разными травами»7.

Эти отрывки могут дать только некоторое представление о манере изложения, стиле «Картин природы». Множество зрительно ощутимых деталей помогают представить меняющийся облик степи. Вот пришли воздушные вихри, поднимается в степи горячая пыль: «Словно снизившийся, небесный свод бросает мрачный желтоватый полусвет на опустошенную землю. Горизонт неожиданно приближается, суживая степь и заставляя сжиматься сердце...»  Вот разлились реки во время дождей: «Часть степи кажется теперь безбрежным озером. Кобылы с жеребятами спасаются на мелях, поднимающихся как острова над гладью вод... Из-за недостатка пастбищ сгрудившиеся вместе животные плавают целыми часами, скудно питаясь цветущими метелками трав, поднимающимися над бурой клокочущей водой»8.

В первом издании книга состояла всего из трех очерков: «О степях и пустынях», «О порогах Ориноко близ Атурес и Майпурес» и «Мыслей о физиономике растений». В последующие издания были добавлены новые очерки, в том числе о южноамериканской сельве — «Ночная жизнь животных в первобытном лесу».

«Мысли о физиономике растений» в особенности выделяются по своему научному значению. Этот очерк был впервые опубликован еще в 1806 году, за два года до выхода книги в свет. От него берет по сути начало современная география растений. В нем изложена стройная система взглядов о главных растительных формах, о связи растительности и климата, об изменчивости растительного покрова. Географическое сравнение и здесь составляет инструмент исследования, научного познания природы, помогает найти в разнообразном, меняющемся растительном покрове Земли постоянные и устойчивые закономерности.

У Гумбольдта были предшественники. О зависимости растительности от климата писал некогда еще ученик Аристотеля Теофраст. В XVIII веке важные мысли об этом высказал русский натуралист И. И. Лепехин. Можно было бы назвать и другие имена исследователей, размышлявших об изменениях растительности в разных климатах — на различных широтах или при поднятии на высокие горы. Из многих научных идей, содержащихся в «Мыслях о физиономике растений», на воображение современников Гумбольдта особенно сильно действовала, вероятно, изложенная им с убежденностью, с большой эмоциональной силой мысль о распространении органической жизни, о том, что она окружает человека везде: «Куда бы ни проник глаз исследователя природы — всюду жизнь или зародыши жизни»9. «Даже в пустынных местах, при подъеме на хребты Перуанских Кордильер или на вершину Монблана... всегда удавалось обнаружить живые существа. На Чимборасо, на высоте, превосходящей вершину Этны примерно на 8000 футов, мы видели бабочек и других крылатых насекомых... Если даже невооруженный глаз видит жизнь во всей атмосфере, то вооруженный открывает еще большие чудеса...»10.

Жизнь всюду, «вплоть до покрытых льдами полюсов». Сила органической жизни проявляется и в жарких пустынях, и на обширных пространствах полярных стран. «...И под снегом и льдом жизнь растений на нашей планете не угасает, подобно вечно горящему огню Прометея»11.

Развивая эту мысль, подкрепляя ее примерами, Гумбольдт пишет о проявлениях органической жизни в пещерах, в горячих источниках и высказывает предположение о наличии жизни в глубине океанской пучины. «Еще неизвестно, где больше полнота жизненных сил — на материке или в неизмеримой глубине моря»12.

Вспомним, что все это было сказано более полутора столетий назад, когда не было еще в науке понятия «биосфера». Вспомним также, что еще в начале XX века оставались преобладающими мнения о безжизненности приполюсных пространств (что было опровергнуто впервые работами дрейфующей станции «СП-1») и глубоководных областей океана (что было опровергнуто работами океанографических экспедиций XX века).

Так же как и в других очерках книги, в «Мыслях о физиономике растений» находим размышления автора о красоте отдельных растительных форм, типов природы. Своя своеобразная красота свойственна, по его словам, каждому поясу, так же как каждый пояс имеет свои преимущества и особенности: «Тот, кто умеет объять всю природу одним взглядом и может отвлечься от явлений местных, тот видит, как на пути от полюсов к экватору с притоком живительного тепла постепенно увеличиваются органические силы и полнота жизни. Но при этом общем возрастании тепла каждому поясу свойственна своя особая красота. Так, тропикам свойственны разнообразие и величина растительных форм, а северу — вид лугов и периодическое пробуждение природы при первом дыхании весны. У каждого пояса помимо собственных преимуществ есть и свои характерные особенности»13.

В приведенном фрагменте и во многих других местах очерков Гумбольдта «характерные особенности» и «красота», свойственные каждому поясу, каждому типу природы, не случайно упоминаются рядом. Уже в самом начале книги, в авторском предисловии к ней, были выделены и две ее неоднозначные задачи: одна из них — «представить картину природы в целом и показать взаимодействие ее сил», другая — «воспроизвести то наслаждение, которое получает от непосредственного созерцания тропических стран человек, способный чувствовать», то есть не чуждый эстетическому восприятию увиденного. Нетрудно заметить, что первая из этих задач относится к области науки, другая — к сфере искусства.

Проблема взаимных связей между наукой и искусством, точнее, между научным и художественным описаниями природы глубоко занимала Гумбольдта. Любопытно его письмо к Гёте, которое он послал великому писателю в 1810 году вместе с одной из своих книг (возможно, это были «Картины природы»). «Природа и искусство слились здесь воедино. Мне хотелось бы, чтобы Вы остались не вовсе недовольны формой; узнайте же в отдельных картинах себя самого, влияние Ваших творений...»14.

В этом письме находим чисто гумбольдтовские слова: «зрелище Великой природы» (великой — с прописной буквы). Гумбольдт стремился передать красоту этого «зрелища», в этом смысл предпринятой им «эстетической обработки» естественно-исторических описаний, о которой говорится в его предисловии к «Картинам природы».

На страницах своего капитального труда «Космос», созданного уже в глубокой старости (середина XIX века), он неоднократно возвращался к мысли о связи художественного изображения природы и ее научного описания. «...Вдохновение поэта, украшения речи и сладкие звуки задушевной тоски не только нигде не вредят точности изображения физических явлений, но, напротив, как это обыкновенно случается там, где искусство черпает из ясного источника, они еще более возвышают живительное впечатление, производимое величием и истиной картин природы»15, — убежденно подчеркивал он, говоря о поэтическом произведении Камоэнса «Лузиады».

Он восхищался в произведении Бернардена де Сен-Пьера «Поль и Виргиния» «той удивительной истиной, с какой в этом небольшом творении изображена могучая тропическая природа во всей ее самобытности»16.

Слово «истина» в устах Гумбольдта — это наиболее высокая похвала. Он писал о необходимости постоянного стремления к истинности в восприятии природных явлений, в выборе каждого выражения при описании природы, во всем процессе научного творчества. Но к истине направлено и творчество поэта, художника, если оно «черпает из ясного источника». Можно ли совместить научное описание и художественное изображение природы в одном произведении, на страницах одного и того же очерка? «Картины природы» Гумбольдта — это один из наиболее примечательных в истории науки опытов осуществления подобного сочетания. Конечно, создавая это произведение, он предназначил его для «публики», то есть, по современной терминологии, «для широкого круга читателей». Однако по сути «эстетическая обработка естественноисторических описаний» рассматривалась им не только как средство достижения большей наглядности и занимательности изложения, но и как отражение эстетической стороны природы в географическом ее описании. При этом он стремился выделить, охарактеризовать те особенности природы, с которыми связывается эстетическое восприятие ее человеком. Показательно следующее его рассуждение: «Впечатление, которое производит на нас природа, менее зависит от своеобразия местности, чем от того освещения, при котором горы и равнины появляются то под небесной голубизной эфира, то в тени плывущих облаков. Подобным же образом то слабее, то сильнее действуют на нас и изображения природы в зависимости от того, в каком созвучии они находятся с нашими чувствами, так как во внутреннем восприятии нашем живо и правдиво отражается физический мир». И далее: «Все, из чего составляется характер ландшафта: очертания гор, которые в туманной дали ограничивают горизонт; сумрак елового леса, лесной поток, с грохотом проносящийся между нависшими утесами, — все это находится в постоянной таинственной связи с внутренней жизнью человека. Именно на этой связи и основывается самое благородное наслаждение, которое природа доставляет человеку...»17.

Любопытны дальнейшие судьбы выдвинутой Гумбольдтом идеи «эстетической обработки естественноисторических описаний».

В первой половине XIX века появилось множество подражателей «Картинам природы», добросовестно старавшихся следовать, казалось бы, такому несложному совету: «воспроизвести то наслаждение, которое получает от непосредственного созерцания тропических [или каких-либо других] стран человек, способный чувствовать». Ведь любой из подражателей был убежден, что он способен получать живое наслаждение от прекрасных видов природы, «чувствовать». Оставалось совсем немногое — «воспроизвести» эти чувства в своих описаниях. Но для этого по большей части не хватало одной лишь «детали» — таланта художника. Знания исследователя, его живой интерес и неподдельная любовь к природе оказывались недостаточными для того, чтобы заменить эту «деталь». И совсем огорчительно получалось, если подражатель не обладал и живым чувством, а просто следовал моде. Насколько распространенными были подобные неудачные подражания книге Гумбольдта и насколько они были непохожими на блистательный оригинал, можно судить по прекрасным критическим строкам, относящимся к литературе путешествий середины прошлого века и написанным самим Гумбольдтом во втором томе «Космоса». «К одному из современных недостатков принадлежит несчастная страсть к поэтической прозе, лишенной всякого содержания, к пустозвону так называемых, внутренних сердечных излияний, которая в одно время в разных землях овладела, впрочем, весьма заслуженными путешественниками и естественноисторическими писателями. Заблуждения этого рода тем неприятнее, чем в большей мере слог писателя от недостатка в литературном образовании, и в особенности от отсутствия всякого живого побуждения, переходит в риторическую надутость и в смутную сентиментальность»18.

Так подтвердились, в который раз, не только бесплодность бесталанных подражаний классическим образцам, но и сложность самой проблемы соотношений между двумя сферами — познания и творчества, между двумя языками — науки и искусства19.

В историческом прошлом известны произведения, в которых делались попытки сочетать воедино эти два языка — художественный и научный. В разные исторические эпохи и самые возможности и характер подобных сочетаний были различными. Назовем для примера хотя бы классическое произведение античной науки и литературы «О природе вещей» Тита Лукреция Кара или поэтические размышления о науке М. В. Ломоносова. «Картины природы» Гумбольдта — одна из немногих книг, в которых опыт подобного рода, осуществленный великим натуралистом и путешественником, оказался столь счастливым, принес исключительный успех у читателей: и в кругах «образованной публики», и среди ученых. В исторической перспективе можно видеть, что бессмертие эта книга обрела как памятник творческой географической мысли. Но написана она не только большим ученым — ее автор был подлинным художником слова. Художественная же выразительность произведения, как это не раз бывало в истории науки, помогла восприятию новых научных идей.

Эта книга стала настольной для многих путешественников-натуралистов. Она многократно переиздавалась в разных странах, на разных языках. Скажем здесь лишь о нескольких из множества этих изданий.

В середине прошлого века Гумбольдт, к тому времени глубокий старик, подготовил и опубликовал в дополненном виде третье издание «Картин природы». В предисловии, написанном им, было сказано помимо прочего о том, как способствовала расширению его взглядов на природу Земли экспедиция в Северную Азию — на Урал, Алтай и берега Каспийского моря, совершенная в 1829 году, когда Гумбольдту исполнилось шестьдесят лет. Путешествие по России укрепило связи Гумбольдта с русской наукой, завязавшиеся еще в молодости. Переводы отдельных статей из его «Картин природы» появились в русских изданиях в 1820-х годах. В 1835 году книга была переведена и издана полностью, а в дальнейшем издавалась еще несколько раз уже в переводе с третьего издания.

«...На восьмидесятом году жизни на мою долю выпала радость окончить третье издание моего сочинения, которое я переделал в соответствии с требованиями времени», — писал Гумбольдт. Поясняя эти слова, он обращал внимание читателя, в частности, на значение для натуралиста «точных численных данных и всего того, что может дать разумное сравнение их между собою»20. На склоне лет он по-прежнему опережал как ученый свое время: мысли, высказанные им, принадлежали будущему науки. Внедрение количественных методов в географию стало одной из важнейших задач географов XX века.

Прошло еще более ста лет. В 1959 году «Картины природы» снова были опубликованы в нашей стране, в новом переводе, под научной редакцией С. В. Обручева — выдающегося путешественника, геолога и географа. Издание было приурочено к столетней годовщине со дня смерти Гумбольдта и к 150-летию со дня выхода его книги в свет. А несколько позже, в 1963 — 1969 годах, был издан в русском переводе в трех томах и классический труд Гумбольдта «Путешествие в равноденственные области Нового Света в 1799 — 1804 гг.». Этот труд ныне также стал достоянием не менее широкого круга читателей, нежели в XIX веке «Картины природы». Не рассказывая здесь о нем, скажем лишь, что читается этот труд и поныне с большим интересом.

Испытание временем достойно выдержали оба прекрасных памятника литературы путешествий начала прошлого века: капитальный труд Гумбольдта, написанный языком ясным и точным, содержащий огромное богатство фактов и научных идей, и другой труд, совсем небольшой по объему, иной по характеру изложения, по целям — «Картины природы», о которых рассказано в этой главе.

 

  • 1. См. А. Гумбольдт. Путешествие в равноденственные области Нового Света в 1799 — 1804 гг. Плавание по Ориноко. М., 1964, стр. 6 — 7.
  • 2. А. Гумбольдт. География растений, 1936, стр. 24 — 25.
  • 3. А. Гумбольдт. Космос, ч. I. М., 1862, стр. III.
  • 4. Г. Де Терра. Александр Гумбольдт и его время. М., 1961, стр. 48.
  • 5. А. Гумбольдт. Картины природы. М., 1959, стр. 33.
  • 6. А. Гумбольдт. Картины природы. М., 1959, стр. 39 — 40.
  • 7. А. Гумбольдт. Картины природы. М., 1959, стр. 50, 52.
  • 8. А. Гумбольдт. Картины природы. М., 1959, стр. 50, 53.
  • 9. А. Гумбольдт. Картины природы. М., 1959, стр. 108.
  • 10. А. Гумбольдт. Картины природы. М., 1959, стр. 106 — 107.
  • 11. А. Гумбольдт. Картины природы. М., 1959, стр. 130.
  • 12. А. Гумбольдт. Картины природы. М., 1959, стр. 109.
  • 13. А. Гумбольдт. Картины природы. М., 1959, стр. 116 — 117.
  • 14. Цит. по: Г. Де Терра. Александр Гумбольдт и его время, М., 1961, стр. 190.
  • 15. А. Гумбольдт. Космос, ч. 2, М., 1862, стр. 52 — 53.
  • 16. А. Гумбольдт. Космос, ч. 2, М., 1862, стр. 60 — 61.
  • 17. А. Гумбольдт. Картины природы. М., 1959, стр. 61 — 62.
  • 18. А. Гумбольдт. Космос, ч. 2, М., 1862, стр. 66.
  • 19. Этой проблеме, в особенности ее современным аспектам и дискуссиям по этому поводу, посвящен ряд новейших работ. См., например, интересную книгу Б. С. Мейлаха «На рубеже науки и искусства. Спор о двух сферах познания и творчества». Л., 1971.
  • 20. А. Гумбольдт. Картины природы. М., 1959, стр. 27 — 28.

Добавить комментарий

Plain text

  • HTML-теги не обрабатываются и показываются как обычный текст
  • Адреса страниц и электронной почты автоматически преобразуются в ссылки.
  • Строки и параграфы переносятся автоматически.
CAPTCHA
Этот вопрос задается для того, чтобы выяснить, являетесь ли Вы человеком или представляете из себя автоматическую спам-рассылку.