Ближе всех Шаляпин был с двумя художниками — Валентином Серовым и Константином Коровиным. В Москве они составляли неразлучное дружеское трио: вместе посещали художественные выставки, театры, обсуждали готовящиеся постановки, характеристики персонажей, оформление спектаклей, детали костюмов.
Серов и Коровин внимательно следили за работой молодого певца над каждой партией. Их замечания и советы наталкивали артиста на важные открытия. Станиславский в лекции для артистов оперной студии рассказывал: «Я был свидетелем, когда ему в один прекрасный день Коровин и Серов сказали: «Ты понимаешь, что поешь?» И вот с этого момента он начал думать о дикции...»
Самое серьезное дело друзья умели сочетать с веселой шуткой. Однажды, придя на выставку, Серов и Шаляпин разыграли Коровина, убедив его в том, что городовой на одном из его севастопольских пейзажей — вылитый Николай II и что лучше во избежание неприятностей картину снять. Коровин, не подозревая шутки, тотчас убрал пейзаж и переписал фигуру городового.
Летом они втроем уезжали в деревню, где занимались рыбной ловлей и охотой. «Целые дни проводили на воде, — писал Шаляпин, — а вечером забирались на ночлег в нашу простую рыбацкую хату. Коровин лежит на какой-то богемной кровати... У постели на тумбочке горит огарок свечи, воткнутый в бутылку, а у ног Коровина, опершись о стену, стоит крестьянин Василий Князев, симпатичнейший бродяга, и рассуждает с Коровиным о том, какая рыба дурашливее и какая хитрее... Серов слушает эту рыбную диссертацию, добродушно посмеивается и с огромным темпераментом быстро заносит на полотно эту картину, полную живого юмора и правды». Когда Шаляпин решил построить дачу вблизи реки малой Нерли в Переяславском уезде Владимирской губернии, друзья приняли в этом самое горячее участие. «Втроем строили мы этот деревенский дом. Валентин Серов, Константин Коровин и я. Рисовали, планировали, украшали», — вспоминал через много лет артист.
Возвращаясь в Москву после гастролей, Шаляпин немедленно созывал своих друзей-художников. Его коротенькие записки к ним — красноречивая характеристика их отношений: «Дорогой Антось, — писал Шаляпин Серову, — Костя у меня, я сегодня утром приехал с Питера. Может, ты свободен. Сделай нерукотворное счастье — прибудь ко мне. Очень я соскучился по тебе».
Отражением дружбы трех явился портрет Шаляпина, написанный в 1907 г. совместно Коровиным и Серовым, который хранился в парижском собрании артиста до конца его жизни.
Высоко ценя обоих друзей, Шаляпин с особым уважением относился к Серову. Сдержанный, немногословный, исключительно честный и прямой по натуре, Серов очень импонировал Шаляпину. И. Ф. Шаляпина в «Воспоминаниях об отце» пишет, что «после Алексея Максимовича Горького Федор Иванович больше все своих друзей любил Серова — за его принципиальность и человеческое достоинство».
Серов привлекал Шаляпина своей вдумчивостью необычайным юмором и художественной одаренностью. Вспоминая о днях, проведенных с Серовым, он говорил, что этот, на вид суровый, угрюмый, сухой человек в действительности сердечный весельчак, каждое слово и замечание которого значительно и остроумно.
Шаляпину очень нравилась артистичность Серова его «умение... давать небольшим количеством слов и двумя-тремя жестами точное понятие о форме и содержании». На всю жизнь запомнил Шаляпин выразительную жестикуляцию и мимику художника. «Я был изумлён, видя, как этот коренастый человек, сидя на стуле в комнате, верно и точно изобразил извозчика на козлах саней, как великолепно передал он слова его: «Прокатитесь? Шесть рубликов-с!» Для молодого артиста такие моменты были своеобразными уроками сценического мастерства.
Самое красноречивое свидетельство творческой близости Шаляпина и Серова — двадцать одна работа художника: портреты и зарисовки друга-артиста в ролях, эскизы костюмов и грима1.
Наиболее ранний серовский портрет Шаляпина, выполненный углем и мелом, относится к началу работы певца в Русской частной опере. Художник запечатлел артиста в самую счастливую пору его жизни — вдохновенным, радостным, с глазами, сверкающими умом и энергией, упоенным молодостью и творчеством.
Ощущение полноты жизни, которым было проникнуто все существо Шаляпина, блестяще передано в акварельном портрете, сделанном Серовым в 1904 г. Шаляпин сидит в пол-оборота, обнаженный до пояса, прикрыв грудь и руки меховой шубой. Молодое, упругое тело, широкие плечи, большая сильная рука. Крупная гордая голова, крутая линия лба, мягко очерченный и в то же время волевой подбородок. Взгляд сосредоточенный и просветленный.
Видно, что художника увлекла модель. Он с какой-то особой нежностью лепит формы и передает теплоту неярко освещенного тела.
В 1905 г. Серов исполнил несколько карандашных набросков Шаляпина. Художник как бы случайно подсматривает артиста в самые неожиданные моменты: вот он стоит у рояля, что-то говорит, бреется, сидит за столом, поёт, глядя на нотный лист. На всех рисунках мы видим большую, на первый взгляд чуть громоздкую, фигуру Шаляпина, но каждое движение, жест его удивительно ловок, ладен и пластичен.
Результатом многолетней дружбы был портрет певца, нарисованный Серовым углем и мелом в 1905 г. По рассказу И. Ф. Шаляпиной, артист позировал художнику в своей московской квартире. Шаляпин изображен во весь рост на нейтральном фоне, едва оттененном несколькими штрихами. Он одет в парадный костюм, в каком выступал на концертах: длинный черный сюртук с шелковыми лацканами, белая манишка и черный бант.
Артист стоит в свободной непринужденной позе. Широко расставленные ноги прочно упираются в пол, правая рука заложена в карман, а левой он небрежно взялся за отворот сюртука. Шаляпин как бы внезапно обернулся. Может быть, именно так он поворачивался на аплодисменты публики и смотрел в зал.
Передав характерные особенности шаляпинской фигуры, художник подчеркнул ее монументальность и величавость.
Со строгим светским костюмом певца контрастирует его лицо — простое, открытое, трепещущее мыслью и чувством. Проницательный, задумчивый взгляд глубоко посаженных, обведенных тенью глаз, широкие, будто нервно дрожащие ноздри, гордый склад рта, упрямый подбородок — все эти несколько акцентированные черты выявляют незаурядность личности изображенного, мощь его интеллекта и творческую одаренность.
В портрете Шаляпина Серов достиг сочетания монументальности и лиризма, создал покоряющий образ увенчанного мировой славой артиста и человека, которому знакомы и понятны все трагические противоречия окружающей жизни.
Портрет Шаляпина — одно из лучших произведений Серова. Ограничив себя чисто графическими средствами, художник сумел добиться исключительной силы впечатления. Предельно лаконичный по манере исполнения портрет дает глубокую психологическую характеристику модели.
По своему социальному звучанию этот портрет перекликается с характеристикой артиста, данной Горьким, в письме к В. Поссе: «Лично Шаляпин — простой, милый парень, умница. . . мы много говорили, и я убедился еще раз, что не нужно многому учиться для того, чтобы много понимать. Фрак — прыщ на коже демократа, не более. Если человек проходил по жизни своими ногами, если он своими глазами видел миллионы людей, на которых строится жизнь, если тяжелая лапа жизни хорошо поцарапала ему шкуру — он не испортится, не прокиснет от того, что несколько тысяч мещан улыбнутся ему одобрительно и поднесут венок славы. Он сух — все мокрое, все мягкое выдавлено из него, он сух — и, чуть его души коснется искра идеи, — он вспыхивает огнем желания расплатиться с теми, которые вышвыривали его из вагона среди пустыни, — как это было с Шаляпиным в Средней Азии. Он прожил много, — не меньше меня, он видывал виды не хуже, чем я. Огромная, славная фигура! И — свой человек...»
Серову принадлежат и несколько портретов Шаляпина в ролях. Из них особенно ценны те, которые изображают артиста в первых операх, спетых на московской сцене. Один из них — беглая зарисовка певца в роли Головы из «Майской ночи» Римского-Корсакова, поставленной 
Мамонтовым в 1898 г. На другом портрете, исполненном в технике офорта в апреле 1897 г., запечатлен шаляпинский Грозный в начале его многолетней сценической жизни. На рисунке Серова — это еще сильный, несмотря на старость, человек, зорко и настороженно всматривающийся в окружающих. Он как бы пытается проникнуть в их души, разгадать затаенную измену и скрытые козни.
Неоднократно в течение десяти лет, с 1897 г. по 1907 г., соприкасались в своем творчестве Серов и Шаляпин, участвуя в постановке оперы «Юдифь», написанной отцом художника — композитором А. Н. Серовым.
Сценическому воплощению оперы в Мамонтовском театре предшествовала длительная подготовительная работа. Все участники спектакля горячо обсуждали, как более верно передать дух древней Ассирии, как ярче воскресить жизнь далекой эпохи.
Находясь в 1897 г. в Вене, Шаляпин искал в музее какие-нибудь ассирийские памятники, в Москве он тщательно изучал имевшиеся у Серова и Мамонтова альбомы с изображениями произведений искусства Древнего Египта, Ассирии, Индии — барельефов, статуй, росписей. «Меня поразило, — пишет Шаляпин, — у всех этих людей профильное движение рук и ног, — всегда в одном и том же направлении. Ломаная линия рук с двумя углами в локтевом сгибе и у кисти наступательно заострены вперед. Ни одного в сторону раскинутого движения! В этих каменных позах чувствовалось великое спокойствие, царственная медлительность и в то же время сильная динамичность». Знакомство Шаляпина с произведениями искусства Древнего Востока натолкнуло его на мысль 
представить Олоферна «ожившим барельефом». Эта мысль захватила всех. Серов во время одной из бесед о предстоящей постановке блестяще сымпровизировал, изобразив, как ассирийский царь пьет и ходит. Шаляпин продолжил импровизацию, показав, как, по его представлению, Олоферн мог возлежать на ложе с чашей в руке. Так началось формирование нового художественного образа.
Серов вскоре набросал эскизы фигуры Олоферна, изобразив его в двух поворотах. Вместе с артистом художник разработал грим, помог ему перед началом спектакля загримировать руки, придав им вид вырубленных из камня. По собственному определению Шаляпина, он сыграл Олоферна — «суровым каменным барельефом, одухотворенным силой, страстью и грозным величием».
Образ восточного деспота, неограниченного владыки, радость и горе которого одинаково страшны для окружающих, воинственного, могучего и ловкого, как тигр, поразил своей яркостью и силой воображение современников и навеки вошел в число гениальных сценических созданий.
Опера «Юдифь» была и в репертуаре Большого театра. Роль Олоферна исполнял артист Б. Б. Корсов в сентиментальной мелодраматической манере. Эта традиционная трактовка была развенчана подлинным драматизмом шаляпинского воплощения. Торжеству нового на сцене был посвящен лукавый шарж Серова. Он изобразил Шаляпина в костюме Олоферна в характерном для этой роли сильном и пластичном зверином движении со свирепым лицом и растрепанной бородой. Напротив великана Шаляпина Серов поместил маленькую жеманную фигурку — пигмея Корсова, затянутого в балетное трико, стоящего в манерной позе галантного кавалера. Суть шаржа, высмеивавшего обывательское понимание образа Олоферна, раскрывает надпись, сделанная рукою художника: «алаферна злая пятнистая...» (стрелка указывает на Шаляпина); «то ли дело сия душка» (стрелка указывает на Корсова).
К работе над оформлением оперы «Юдифь» Серов возвратился еще раз в 1907 г., когда Шаляпин должен был петь партию уже в Мариинском театре. Созданные в это время эскизы грима Олоферна вместе с тем являются портретами Шаляпина. В новых эскизах присутствуют все те черты, которые были найдены артистом. Серов уже не мог представить Олоферна иным, чем он был «вычеканен» Шаляпиным. Он изобразил Олоферна — Шаляпина сидящим на троне с грозным взглядом и повадкой хищника, готового вскочить, чтобы растерзать врага.
Шаляпина — Олоферна можно видеть и на одном из эскизов оформления спектакля. Он полулежит на троне, массивный и неподвижный, в пышном восточном одеянии. По сторонам трона пылают светильники, озаряющие тревожным светом пестрое убранство шатров.
По-новому были решены Серовым и эскизы декораций. Альбомы художника говорят о длительной работе. В них много зарисовок деталей костюмов, различных аксессуаров, фигур в восточных одеждах, пейзажей древнего ассирийского города Арбелы и аравийского Map-Саба. Эскизы Серова для постановки «Юдифи» в Мариинском театре более совершенны с точки зрения исторической достоверности и передачи восточного колорита. Они отмечены, как писал Б. В. Асафьев, «ощущением монументального», что, несомненно, было подсказано шаляпинским исполнением роли. Шаляпину — Олоферну нужна была именно та среда, которую создал в своих эскизах Серов: суровая, растрескавшаяся от зноя земля, скалистые крутые горы, неприступные каменные стены крепости, прямоугольные башни с зубцами, глухие ворота, огромный шатер, убранный расшитыми тканями, коврами и шкурами зверей.
Коровин и Н. Клодт, исполнявшие декорации в натуре, огорчили Серова недостаточной точностью воспроизведения его набросков. «Когда я работал над эскизами, — писал Серов Теляковскому, — я думал, что поймут меня, т. е. эскизы, с полунамека и, поняв эти намеки, разовьют картины в нечто большее, чем самые эскизы, и тут я жестоко ошибся»2. Вот этим умение понимать «намеки» художников, развивать и обобщать все то, что ими было дано в эскизах, в совершенстве владел Шаляпин.
Тесная дружба Серова и Шаляпина в начале 1911 г. была омрачена невольным участием артиста в верноподданнической демонстрации хора Мариинского театра во время представления оперы «Борис Годунов», на котором присутствовал Николай II.
После окончания одной из картин оперы хористы неожиданно начали петь гимн и встали на колени. Шаляпин, стоявший позади всех, вынужден был присесть, чтобы не выделяться на сцене.
Реакционная пресса немедленно распространила ложное сообщение о том, что Шаляпин во главе хора, «стоя на коленях и обратившись к царской ложе, исполнил «Боже, царя храни». Нашелся даже художник, который изготовил соответствующую иллюстрацию. Это послужило поводом для неоправданных обвинений Шаляпина.
Серов, человек бескомпромиссного характера, не зная подробностей происшествия, написал артисту осуждающее письмо. Шаляпин сам рассказал об этом в книге «Маска и душа»: «Каково же было мое горестное и негодующее изумление, когда... я в Монте-Карло получил от моего друга художника Серова кучу газетных вырезок о моей «монархической демонстрации!»... Если это писали в газетах, то что же, думал я, передается из уст в уста! Я поэтому нисколько не удивился грустной приписке Серова «Что это за горе, что даже и ты кончаешь карачками. Постыдился бы».
Это недоразумение, как пишет дочь художника, глубоко опечалило Серова. Он недоумевал и страдал. Шаляпин также был огорчен произошедшим и резким письмом Серова.
Нелепый случей «с коленопреклонением» вызвал одинаковую реакцию Серова и Горького, и можно предположить, что художник согласился бы со словами Горького: «... приехал он [Шаляпин] и — такова сила его таланта, обаяние его здоровой и красивой в корне души, — что вся эта история, весь шум, — кажется теперь такой глупостью, пошлостью, мелочью в сравнении с ним». Шаляпин написал Серову, что он «напрасно поверил вздорным сплетням», и объяснил происшедшее. По свидетельству И. Ф. Шаляпиной, они помирились незадолго до смерти художника.
Шаляпин был потрясен его кончиной. Он прислал из Петербурга жене Серова горестную телеграмму: «Дорогая Ольга Федоровна, нет слов изъяснить ужас, горе, охватившее меня. Дай Вам бог твердости, мужества перенести ужасную трагедию. Душевно с Вами Федор Шаляпин».
В годовщину смерти художника Шаляпин почтил память друга речью в Обществе любителей художеств.
В декабре 1912 г. в одной из бесед с художниками3 он выразил желание учредить в Академии художеств стипендию имени Серова. Свои мысли о значении творчества Серова он высказал в книге «Маска и душа», впервые изданной в 1932 г. Это одна из самых верных характеристик художника: «Серов оставил после себя громную галерею портретов наших современников, и в этих портретах сказал о своей эпохе, пожалуй, больше, чем сказали многие книги. Каждый его портрет — почти биография». Указав на значение Серова, Шаляпин тем самым подчеркнул то, что их роднило в творчестве. Так же как и Серов в портретной живописи, Шаляпин в сценических образах умел показать социальные противоречия, обнажить тайны человеческой психологии.
Добавить комментарий