Альберт Эйнштейн. Автор Е. М. Кляус

 

Гению Эйнштейна, который в равной степени характеризовали высокая логическая стройность и творческое воображение, удалось полностью перестроить и расширить внушительное здание, фундамент которого был заложен великими работами Ньютона.

Н. Бор

Никогда  еще  стремление  к  познанию истины не было таким сильным, как теперь, и пока оно будет существовать,  можно  смотреть  в   будущее  с  надеждой.

А. Эйнштейн

 

1

 

Свои «Автобиографические заметки» Эйнштейн начинает словами: «Вот я здесь сижу и пишу на 68-м году жизни что-то вроде собственного некролога».

Что вынудило его взяться за этот «некролог»?

«Делаю я это не только потому, что меня уговорили; я и сам думаю, что показать своим ищущим собратьям, какими представляются, в исторической перспективе, собственные искания, — дело хорошее».

К собственной жизни он подходил с тем же критерием, как и к истории науки. «Главное в жизни человека моего склада заключается в том, что он думает и как он думает, а не в том, что он делает или испытывает». Поэтому автобиография Эйнштейна мало похожа на обычную автобиографию: в ней почти нет дат и внешних событий, это скорее автобиография мысли.

Ученый прожил большую и сложную жизнь. Он был не только свидетелем, но и активным участником многих важных событий своего нелегкого времени.

Детство и отрочество Эйнштейна прошли в Германии «железного канцлера» Бисмарка. Его старость омрачила трагедия Хиросимы. Он пережил две мировые войны и фашизм. В дни его молодости начался великий кризис классической физики...

Родился он 14 марта 1879 г. в старинном городе Ульме. Вскоре семья будущего ученого переехала в Мюнхен. Альберт рос ребенком тихим, с медлительной речью, раздражавшей учителей. Он не участвовал в шумных играх, не интересовался спортом, а жил в мире своих грез. Он рано полюбил музыку, сочинял и распевал песенки. Мальчику было пять лет, когда ему подарили компас. Игрушка его заворожила. И он сделал первое свое научное открытие: «За вещами должно быть что-то еще, глубоко скрытое...»

Принято считать, что музыкальный талант он унаследовал от матери, а от отца — способности к наукам.

В гимназии, куда Альберта отдали после начальной школы, учили латынь и греческий, исторические хронологии, там царила казарменная муштра. Учителя, напоминавшие фельдфебелей, обращались с учениками, как с солдатами. Альберт возненавидел не только гимназию, но и все военное, даже военные оркестры.

Немецкая пословица утверждает, что уроженцы Ульма хорошие математики. В двенадцать лет Альберту попалась книжечка по геометрии Евклида. Она произвела на него впечатление чуда. «Тот не рожден для теоретических исследований, кто в молодости не восхищался этим творением», — скажет потом Эйнштейн о геометрии Евклида. Он легко усвоил не только основы геометрии, но и дифференциальное и интегральное исчисления. Но учителя упорно видели в нем скромную посредственность.

Гимназию Альберту кончить не пришлось — однажды ему предложили покинуть учебное заведение. Дело в том, что тихий мальчик — поклонник Гейне — с годами становился все более язвительным молодым человеком, для которого не существовало авторитетов и условностей. Учителя решили избавиться от строптивого гимназиста. Альберт собрал пожитки и отправился в Милан, где в ту пору жили его родители. Коммерческие дела отца шли неважно. Чтобы хоть чем-то его утешить, Альберт решил избрать инженерное поприще.

Но и в Technische Hochschule — цюрихский Политехникум — он тоже не поступил: блестяще сдал математику, но срезался на языках и естественных науках. Ректор, плененный математическими познаниями юноши, посоветовал ему закончить одну из швейцарских средних школ. Он рекомендовал и школу — в небольшом городке Аарау. Эйнштейн послушался. В Аарау он хорошо учился, в свободное время играл на скрипке и всегда был весел как птица. Одного он избегал — пирушек. «Пиво делает людей глупыми и ленивыми», — сказал Бисмарк. И это было единственное, в чем юноша-Эйнштейн был солидарен с канцлером.

 

2

 

Его студенческая жизнь началась в октябре 1896 г. Эйнштейн избрал педагогический факультет, на котором готовили учителей математики и физики. В свое время это же учебное заведение окончил Рентген. Политехникум имел таких превосходных преподавателей, как Гурвиц и Герман Минковский (Минковский впоследствии прославился тем, что создал математический аппарат теории относительности). Впрочем, Эйнштейн почти не посещал его лекций, зато увлекался физической лабораторией и прилежно штудировал корифеев теоретической физики — Максвелла, Гельмгольца, Кирхгофа, Больцмана. Математика отпугивала его тем, что имела множество специальных областей, каждая из которых способна была взять «всю отпущенную нам короткую жизнь». В физике же он «скоро научился выискивать то, что может повести в глубину, и отбрасывать все остальное, все то, что перегружает ум и отвлекает от существенного». В физике он чувствовал себя раскованно и свободно.

Политехникум Эйнштейн окончил весьма успешно, однако профессор физики Г.-Ф. Вебер не пожелал оставить его у себя на кафедре. Вебер был приверженцем старых принципов физики, которая для него остановилась на Гельмгольце. Читал он великолепно, но Эйнштейн его лекции не любил, ходил только на практические занятия. Пилюля оказалась горькой не только потому, что все однокурсники Эйнштейна были оставлены на разных кафедрах, но и потому, что молодой педагог около двух лет оставался без работы, перебиваясь случайными уроками и живя впроголодь. «Год был труден, — вспоминал он. — Нужда была так остра, что я не мог размышлять ни над одной абстрактной проблемой». Однако оптимизм его не иссякал. Лишь в письмах к друзьям, да и то шутя, он именовал себя «неудачником».

Вообще юмор в жизни Эйнштейна сыграл роль своеобычную и очень важную. Защищаясь, ученый пользовался им как своего рода зонтиком, а когда атаковал, то отнюдь не безобидно. «Юмор и скромность создают равновесие», — говорил Эйнштейн. Окружающие любили незлобивый юмор ученого, но побаивались его ироничности и прямоты.

Летом 1902 г. Эйнштейн по рекомендации своего товарища математика Марселя Гроссмана (он помогал ему потом при разработке общей теории относительности) был принят на должность «технического эксперта третьего класса» в патентное бюро города Берна. Это учреждение, называвшееся тогда еще и «Бюро духовной собственности», не насчитывало даже тридцати служащих. Эйнштейн умел легко и быстро выявлять сущность различных инженерных проблем, заключения писал ясно, кратко, логично. Он нравился директору, а ему пришлась по душе работа. «Она принуждала к многостороннему мышлению, — писал ученый потом, — а также давала импульс для физических размышлений. Наконец, практическая профессия вообще является благословением для людей моего типа». Отработав положенные восемь часов, он мог заниматься физикой. (Случалось, что, увлеченный проблемой, он и на службе что-то дописывал. Но директор смотрел на это сквозь пальцы.)

Вскоре Эйнштейн женился на Милеве Марич, бывшей своей однокурснице, сербиянке. У них было два сына. Милева, как умела, пеклась о своем «полунищем мечтателе», мысли которого витали в заоблачных сферах. Эйнштейн иронизировал, что в теории относительности он развешивает часы в каждой точке мирового пространства, кроме... собственного жилета. Милева мужественно переносила бедность. Одно время ей даже приходилось готовить обеды «для студентов профессора Эйнштейна». «Весь день, — жаловалась она, — я стираю и стряпаю и так устаю к вечеру, что не могу даже прочесть научный журнал». Со временем нужда миновала. В 1909 г. Эйнштейн стал экстраординарным (т. е. внештатным) профессором Цюрихского университета, затем, переехав в Прагу в качестве ординарного профессора, еще улучшил свое положение; в 1912 г. он снова возвратился в Цюрих, но не в университет, а в Политехникум. Весной 1914 г., когда Эйнштейн, избранный действительным членом Прусской академии наук, переехал в Берлин, они с Милевой расстались — все же это были слишком разные люди.

В Берлине Эйнштейн возглавил Институт физики Общества кайзера Вильгельма. Кроме того, по собственному желанию и усмотрению он мог читать интересующие его курсы теоретической физики в им же самим установленном объеме.

В 1919 г., получив развод, он женился на Эльзе Эйнштейн, своей троюродной сестре.

 

4

 

Эйнштейна, кажется, на всю жизнь обидело то, что профессор Вебер не взял его в ассистенты. А ведь это был именно тот случай, по пословице, когда несчастье помогло счастью. Молодой ученый на несколько лет оказался в идеальных для своего таланта условиях — в одиночестве. Это предохранило от избитых дорог и от чуждого его духу воздействия.

Удача была и в том, что в своем одиночестве Эйнштейн все-таки не был одинок: у него появились настоящие друзья. Тут следует добрым словом помянуть «благословенную „Академию Олимпию"» — так молодые люди иронически называли свой кружок. Собирались по вечерам и чаще всего втроем: двое студентов — философ и математик Конрад Габихт, философ и естествоиспытатель Морис Соловин — и Эйнштейн. Читали вслух ученых и философов, романы и стихи, обсуждали, спорили, слушали игру Эйнштейна на скрипке. Накануне воскресного дня юные  «академики»  совершали ночные прогулки в горы — в таких случаях беседы и споры не утихали до рассвета.

Так продолжалось три года, пока друзья не разъехались. «Хорошее было тогда время в Берне, когда мы учредили нашу веселую академию, которая была менее ребяческой, нежели те почтенные академии, с которыми я близко познакомился позднее», — писал Эйнштейн Морису Соловину сорок пять лет спустя.

Вскоре после окончания Политехникума Эйнштейн начал печататься в одном из лучших научных журналов того времени — «Annalen der Physik» (небольшие желтые книжечки, выходившие раз в месяц). В 1905 г. он одну за другой опубликовал там пять статей: о новом определении размеров молекул, о броуновском движении, о квантовой гипотезе света, затем в № 17 — «К электродинамике движущихся тел» (поступила в редакцию 30 июня 1905 г.), а в № 18 — совсем маленькую статью, посвященную формуле . Каждая из этих статей — своего рода шедевр, но особая участь была уготована трем последним: простая с виду формула открывала атомную эру, стала потом (наравне с формулой Планка ) главной формулой нашего века. На статье о квантовой гипотезе света мы остановимся ниже. А в работе «К электродинамике движущихся тел» на тридцати страницах было изложено то, что вскоре получило название специальной теории относительности.

Эйнштейн сам указывал на значение для него работ Лоренца («Теория Максвелла — Лоренца неизбежно вела к специальной теории относительности...»1) и на преемственность своей теории («Без введения Фарадеем и Максвеллом понятия электромагнитного поля теория относительности была бы невозможна»2). Мы понимаем также значение работ Анри Пуанкаре, который еще в самом начале века сформулировал принцип относительности («невозможность наблюдать и обнаружить абсолютное движение в природе») как общий закон природы3. В июле 1905 г. Пуанкаре выступил с большой статьей, где ввел так называемое преобразование Лоренца и в ряде положений вплотную подошел к теории относительности, по сути дела подготовив ее создание, однако решающего шага не сделал, поскольку еще не был свободен от классических представлений об электромагнитных явлениях.

Истинным создателем теории относительности был признан Эйнштейн.

То, что сделал Эйнштейн, по-настоящему поразительно. Ему только-только исполнилось 26 лет. Он слыл человеком, «не подающим надежд», он не изучал физику в каком-либо знаменитом университете и не был связан ни с одной физической школой, никто им не руководил, не направлял его. («До тридцати лет, — вспоминал он, — я не видел настоящего физика-теоретика».) Он не блистал ни памятью, ни особенной эрудицией. Так, он на всю жизнь поразил Макса Планка, когда заявил, что не помнит, чему равна скорость звука в воздухе. «Зачем помнить то, что есть в любом справочнике?» Он говорил: «Подлинной ценностью является, в сущности, только интуиция». «Я верю в интуицию и вдохновение».

Историки до сих пор разводят руками: откуда, собственно, взялся Эйнштейн, что сделало Эйнштейна Эйнштейном? Почему теорию относительности открыли, например, не Лоренц, не Пуанкаре, не Лармор, которые двигались в том же направлении, а какой-то «мелкий чиновник патентного бюро», «эксперт третьего класса»?

Сила гениальности Эйнштейна в том, что она вооружила его новым методом исследования. О науке того времени он писал: «Несмотря на то, что в отдельных областях она процветала, в принципиальных вещах господствовал догматический застой».

Эйнштейн же мыслил и действовал не так, «как было принято, договорено, условлено», а так, как подсказывало ему его обостренное чутье физической сущности. Он обладал смелостью подлинного новатора и был гениально парадоксален, отличался хваткой настоящего революционера науки. Решительно встав на совершенно новую точку зрения, «отбросив оковы электродинамики покоящихся тел», он порвал с привычными представлениями о пространстве и времени и не оробел, получив «странные», а то и вовсе, казалось бы, «нелепые» результаты.

В основу электродинамики движущихся тел Эйнштейн положил следующие принципы: во-первых, принцип относительности: «Законы, по которым изменяются состояния физических систем, не зависят от того, к которой из двух координатных систем, движущихся относительно друг друга равномерно и прямолинейно, эти изменения состояния относятся»4 и, во-вторых, принцип постоянства скорости света: «Каждый луч света движется в "покоящейся" системе координат с определенной скоростью V, независимо от того, испускается ли этот луч света покоящимся или движущимся телом»5.

К принципу относительности Эйнштейн добавляет (и в этом существенное различие между его работой и работами Лоренца и Пуанкаре) еще одно допущение, «находящееся с первым лишь в кажущемся противоречии, а именно, что свет в пустоте распространяется с определенной скоростью V, не зависящей от состояния движения излучающего тела»6.

Далее он замечает: «Эти две предпосылки достаточны для того, чтобы, положив в основу теорию Максвелла для покоящихся тел, построить простую, свободную от противоречий электродинамику движущихся тел»7.

Эйнштейн еще в школе Аарау задумался над вопросом: что произойдет, если тело станет двигаться со скоростью света? Электрическое поле словно бы застынет. Гребни и впадины его будут чередоваться в пространстве, но не будут сдвигаться с течением времени... С того и началась теория относительности.

Через много лет сотрудничавший в конце 30-х годов с Эйнштейном польский физик Леопольд Инфельд спросил его: «Мне кажется, что специальная теория относительности была бы сформулирована без большого промедления даже в том случае, если бы этого не сделали вы. Действительно, ведь Пуанкаре подошел довольно близко к истинам, составившим предмет специальной теории относительности». Эйнштейн на это ответил: «Да, это верно, но по отношению к общей теории относительности дело обстоит иначе. Я сомневаюсь, была бы она известна теперь»8.

 

5

 

Ученый неоднократно выражал неудовольствие, что для «широкой публики» он был только (и только!) творцом теории относительности. Теория относительности как бы затмила все другие его работы. «Почему, собственно — недоумевал Эйнштейн, — люди все время болтают о моей теории относительности? Я ведь сделал еще и другие полезные вещи, возможно, даже еще лучшие». К числу таких «полезных вещей» следует отнести прежде всего гипотезу световых квантов, или фотонов, как их в 1923 г. назвал Артур Комптон.

В начале нашего века Макс Планк вернул в физику «корпускулярные представления», разработав свою великую гипотезу квантов. Словом «квант» (порция, масса) он назвал — наименьшую из возможных — энергию, испускаемую или поглощаемую атомом.

Развивая идею Планка, Эйнштейн в 1905 г. «дал ей новый поворот»: он предложил считать, что свет — это постоянно распространяющееся в мировом пространстве волновое явление, которое, однако, в определенных местах концентрируется как бы в форме «горошин» (квантов, фотонов) — своего рода материальных частиц, «атомов света», «неделимых квантов энергии, поглощаемых или испускаемых только целиком»9, — в духе, так сказать, представлений Ньютона! Гипотеза Эйнштейна соединяла в себе корпускулярные свойства с волновыми.

Новая теория опрокидывала старые представления о свете. Считалось, например, что свет испускается непрерывным потоком, а гипотеза световых квантов парадоксально утверждала, что свет излучается отдельными порциями, или квантами. Световые частицы (фотоны) отличаются друг от друга только своими энергиями: обладающие наибольшими энергиями — это кванты фиолетового света. Но если атом — более или менее «вечная» частица, то время жизни фотона равно продолжительности его полета — от излучившего его атома до столкновения с другим, которому он и передает свою энергию. Фотоны рождаются и умирают: рождаются при излучении, исчезают при поглощении. Общее их число в разное время различно.

Поначалу гипотеза световых квантов встретила многочисленные возражения. Казалось, она в какой-то мере возвращает оптику к световым корпускулам Ньютона и к отказу от достижений волновой теории. И при всем том доказывала свою плодотворность: она легко и изящно объясняла фотоэлектрический эффект, некоторые особенности испускания рентгеновских лучей, явление флуоресценции, чего классическая физика объяснить не могла. Однако ряд опытов по интерференции и дифракции света на основе гипотезы световых квантов объяснить тоже было невозможно — в том числе классический опыт Юнга с двумя отверстиями.

Трудно было объяснить и основное утверждение гипотезы световых квантов, что энергия фотона — всегда одна и та же на любом расстоянии от источника света и зависит исключительно от частоты колебаний. «Но о каких, собственно, колебаниях идет речь, если свет состоит из частиц? Здесь мы сталкиваемся с самой тяжелой апорией физики XX в., содержащейся в выдвинутой Эйнштейном теории световых квантов... Необъяснимое противоречие вошло в науку, и лишь через двадцать лет физической мысли удалось найти некоторое объяснение указанного противоречия»10.

Кажущееся противоречие идеи Эйнштейна о квантовой структуре света было разрешено только после создания квантовой механики.

Но сам ученый никогда не сомневался, что свет обладает и волновыми и корпускулярными свойствами. Однако в своей гипотезе он взял слишком «корпускулярный уклон», что и явилось причиной неприятия ее Планком и другими физиками. В 1909 г. Планк говорил Эйнштейну: «Я еще плохо верю в реальность световых квантов». А в своем докладе на Первом Сольвеевском конгрессе он нашел нужным почти совсем исключить гипотезу Эйнштейна из рассмотрения на том основании, что до тех пор она еще «не вышла из стадии примитивного развития».

В 1912 г. группа немецких физиков (Планк, Нернст, Рубенс и Варбург) направила в министерство просвещения представление, в котором рекомендовалось пригласить Эйнштейна — в то время профессора Высшей технической школы в Цюрихе — на работу в Берлин, в Прусскую академию наук. Отмечались его выдающиеся достижения в разных областях физики. Что же касается гипотезы световых квантов, где он якобы «выходит за пределы цели», то, говорилось в представлении, это «не следует слишком сильно ставить ему в упрек».

«Эта теория Эйнштейна, — пишет Гернек, — развитая им с наглядностью, напоминающей о Фарадее, была с точки зрения философии антитезой взглядам на оптику Гюйгенса и Френеля. В результате стал возможным блестящий диалектический синтез волновой теории света и корпускулярной теорий света Ньютона на новой, более высокой ступени естественно-научного познания.

Эйнштейновское представление о световых квантах помогло понять и наглядно представить по аналогии с разрывом снаряда законы фотоэффекта, который впервые наблюдал Герц и который подробнее исследовали Галлвакс и Ленард. Поскольку коротковолновый, ультрафиолетовый свет состоит из богатых энергией световых квантов, образно говоря, из больших и тяжелых световых горошин, то электроны, вырванные из поверхности металла под воздействием этих световых квантов, должны двигаться с гораздо большей скоростью, чем при длинноволновом свете, который состоит из световых квантов, менее богатых энергией, — из мелких и легких световых горошин»11.

В статье, посвященной памяти Эйнштейна, Нильс Бор писал: «Удивительная интуиция Эйнштейна привела его к представлению о фотонах как носителях энергии и импульса в индивидуальных процессах излучения. Тем самым он нашел отправную точку для создания последовательных квантово-теоретических методов, которые позволили объяснить огромное количество экспериментальных данных, относящихся к свойствам материи, и, более того, привели к необходимости пересмотра наших основополагающих понятий»12.

За работу о световых квантах Эйнштейну в 1922 г. была присуждена Нобелевская премия по физике.

На идее гениального исследования Эйнштейна сейчас базируется мазерная и лазерная техника, практическая разработка которой началась спустя лишь четыре десятилетия — когда наступила эра квантовой электроники.

 

6

 

Молодой ученый сразу же поднялся до таких высот теории, что поставить рядом с ним буквально некого. Он подарил миру самую отвлеченную из когда-либо существовавших теорий, но она тем не менее ознаменовала собой «совершеннолетие науки», оказала сильное влияние даже на философские представления. Физика отныне стала делиться на до- и послеэйнштейновскую.

Жизнь же самого Эйнштейна-ученого отчетливо делится на три больших периода.

К 1905 г. он создал так называемую специальную теорию относительности.

В 1908 —1916 гг. им была разработана общая теория относительности.

Эйнштейн считал, что тяготение и электромагнетизм суть частные проявления некоего единого поля. Разработке теории этого поля он отдал большую часть своей творческой жизни — три последних десятилетия.

В одной из статей, посвященных теории относительности, Арнольд Зоммерфельд писал: «...идеальные достоинства теории и субъективные заслуги Эйнштейна остаются неслыханными и не могут ни с чем сравниться. Со смелостью и логичностью философского ума, которые раньше никогда не встречались в ученом-естественнике, с математической мощью, вызывающей в памяти имена Гаусса и Римана, с безошибочным пониманием физической действительности, которое он продемонстрировал также и в других областях физики, Эйнштейн в течение десяти лет воздвигал здание своей теории, перед которым даже мы, из года в год напряженно следившие за его работой, сегодня стоим, пораженные и ошеломленные: в 1905 г. он создал специальную теорию относительности, рассматривающую равномерные, прямолинейные движения, затем в течение ряда лет продолжалось неуверенное развитие теории в направлении обобщения принципа относительности на любые движения и, наконец, 1915 год ознаменовался полным успехом — завершением работы по созданию теории»13.

Во время солнечного затмения 29 мая 1919 г. экспедиция, возглавляемая известным английским астрономом и физиком Артуром Эддингтоном, измерила предсказанное Эйнштейном отклонение луча света вблизи диска Солнца. То был великий триумф теории относительности. Дж. Дж. Томсон на заседании Лондонского королевского общества сказал о теории относительности: «Это — открытие не отдаленного острова, а целого континента новых научных идей. Это величайшее открытие со времен Ньютона».

Слава Эйнштейна, перешагнув пределы научных кругов, росла по закону еще не открытой тогда цепной реакции. До той поры ни один ученый никогда не пользовался такой поистине легендарной известностью. Позже это очень хорошо выразила девочка из Британской Колумбии: «Я Вам пишу, чтобы узнать, существуете ли Вы в действительности».

Эйнштейн был избран членом десятков академий и научных обществ всех стран мира (с 1927 г. он — почетный член Академии наук СССР).

 

7

 

Эйнштейн никогда не ставил перед собой легких задач. Решенные им задачи — это задачи титана, «замыслы микеланджеловской мощи». Хотя ученый и уверял, что он-де «человек не трудолюбивый» и что у него «тугое перо», однако работоспособность его поразительна. Им написано более шестисот статей на самые разные темы (из них чисто научных — около половины). Он не очень умел отдыхать, зато умел работать в любых условиях.

Его мозг почти не знал отдыха, и это было естественное его состояние. Ученому не могла помешать ни дружеская беседа за столом, ни прогулка на яхте, ни чтение газеты, ни трамвайная толчея.

Он не любил лекций и очень любил дискуссии, живые беседы. «Его творческий процесс, — писал Антон Рейзер, биограф ученого, — всегда происходил не столько за письменным столом, сколько в беседе. Его излюбленной формой изложения и обтачивания новых идей является не рукопись, а разговор с коллегами у грифельной доски с мелом в руках».

Когда его спрашивали, где его инструменты, он предъявлял автоматическую ручку, которую имел обыкновение носить за воротником фуфайки; когда спрашивали, где его лаборатория, он, улыбаясь, показывал на лоб.

Высок был и накал его гражданского темперамента. Известно, что свою прямо-таки космическую славу ученый сначала воспринимал как тяжелую ношу. И только со временем стал смотреть на нее, как на высокую и почетную общественную обязанность. В статье «Почему социализм?» 70-летний ученый писал: «Смысл жизни, как бы коротка и опасна она ни была, можно найти только в служении обществу».

По натуре Эйнштейн не был бойцом. Интересно, что он, например, недолюбливал шахматы: «В этой одухотворенной игре меня отталкивал дух борьбы за выигрыш».

Он преклонялся перед Галилеем и Кеплером, перед подвигом их жизни. Замкнутый, ищущий уединения и вечно погруженный в размышления, Кеплер по своему научному темпераменту был ему ближе, чем пламенный боец Галилей. «Я представлял его себе иным... — писал Эйнштейн Максу Броду, автору романа «Галилей в плену», — он страстно добивался истины — больше, чем кто-либо иной. Но... он без особой нужды отправляется в Рим, чтобы драться с попами и прочими политиканами. Такая картина не отвечает моему представлению о внутренней независимости старого Галилея. Не могу себе представить, чтобы я, например, предпринял бы нечто подобное, чтобы отстаивать теорию относительности. Я бы подумал: истина куда сильнее меня, и мне бы показалось смешным донкихотством защищать ее мечом, оседлав Росинанта...»14.

 

8

 

Теория относительности произвела революцию в физике, и в этом она была созвучна тем общественным идеям, которые реяли над потрясенной революциями планетой. Она как бы призывала отбросить не только обветшалые научные догмы, но и обветшалые методы государственного руководства. Это понимали все, в том числе и противники революционных методов. И по мере того, как росла и ширилась слава Эйнштейна, разгоралась и борьба вокруг его имени, вокруг теории относительности.

Революционер в науке, он от всего сердца приветствовал Октябрьскую революцию. «Я был и продолжаю оставаться другом России», — повторял он не раз. «Я уважаю в Ленине человека, который с полным самоотвержением отдал все свои силы осуществлению социальной справедливости... Люди, подобные ему, хранят и обновляют совесть человечества»15.

Хотя Эйнштейн и любил повторять, что одиночество, по восточной пословице, подобает только всевышнему, однако сам он всегда стремился к уединению. Идеальное место для работы ученого, утверждал он, — это место служителя маяка. Мысль — вот главное, что скрашивает жизнь ученого. Однако он не стал «мыслительной машиной». Оставаться равнодушным и безучастным — это было не в характере Альберта Эйнштейна. Бремя великой славы, легшей на его плечи, всегда напоминало ему о той ответственности, которую несет в наше время ученый за судьбу человечества.

«Мне приходилось делить свое время между политикой и уравнениями», — скажет он позже. Ему было тяжело отрываться от работы, но он не жалел времени «на политику». Его активность все возрастала. Голландия, Чехословакия, Австрия, Америка, Англия, Франция, наконец, Индия, Китай, Япония, а на обратном пути Палестина и Испания, — вот те страны, где он побывал в 20-е годы. Он читал лекции многотысячным аудиториям — отстаивал новую картину мира перед коллективным разумом человечества.

В Германии Эйнштейн прожил двадцать лет — до прихода к власти Гитлера. Начиная с 1930 г. зимние месяцы ученый проводил в Калифорнии — читал лекции в Пасаденском технологическом институте о результатах своих научных исследований. Зимой 33-го года он тоже был в Пасадене, и это его спасло.

Его имя было занесено в списки противников нацистского режима. Специальный альбом открывался его портретом. После перечня «преступлений» ученого, главное из которых — создание теории относительности, черным по белому было напечатано: «Еще не повешен». Дом ученого и его дача Кáпут были разграблены, книги и архив сожжены, за его «голову» объявлено крупное вознаграждение — 50 тысяч марок.

 

9

 

Эйнштейн поселился в Принстоне (штат Нью-Джерси), где занял место профессора Института высших исследований.

...И вот — тихая жизнь в тихом университетском городке среди идиллических рощ и лесов, в часе езды от моря, в ста километрах от Нью-Йорка. Спокойная творческая работа, не обремененная ни чтением лекций, ни конкретными научными планами. Жил ученый на улице Мерсерстрит, 112. Двухэтажный деревянный коттедж с зелеными ставнями, огромное окно кабинета смотрит в сад.

В июне 1937 г. он писал Мишелю Бессо, другу далеких бернских лет: «Я живу теперь, как старый отшельник, в милом домике, утопающем в зелени, и с прежним удовольствием бьюсь над проблемами. Самое прекрасное здесь то, что я могу работать вместе с молодыми коллегами».

Однако Принстон не стал для Эйнштейна «спокойной гаванью»...

Его единственной страстью оставалась наука. Но почему-то, чем старше он становился, тем все больше втягивался в «мирские дела». Из Принстона неслись его протесты против расизма, реакции и войны. Множество самых разных людей обращались к нему за помощью и советом. Он не мог им отказать. «Я никогда не был силен в слове „нет"», — говорил он. Да и не потому только.

А когда началась «атомная эра», к Эйнштейну пришли физики среднего и младшего поколения.

В конце 30-х годов была открыта реакция деления ядер урана. Наука начинала творить настоящие чудеса. Но она могла принести и неисчислимые беды. Гитлеру нетерпелось получить в свои руки атомную бомбу. Понимая опасность, Эйнштейн 2 августа 1939 г. направил письмо президенту Рузвельту, в котором сообщал о все возрастающем интересе нацистов к урану и изложил свои соображения о безотлагательной необходимости начать работы по применению атомной энергии для военных целей. Вскоре после этого в США начались интенсивные работы по созданию атомной бомбы.

Непосредственного участия в создании атомной бомбы Эйнштейн не принимал. Но к расщеплению атомного ядра и к бомбе науку привела, наравне с формулой Планка , формула Эйнштейна , выведенная на основе, теории относительности и установившая связь между энергией и массой.

Ученый тяжело переживал трагедию Хиросимы и Нагасаки. В своем выступлении по радио он говорил: «Если бы я знал, что в Германии не изобретут атомной бомбы, я палец о палец не ударил бы для ее создания». Но он не винит науку. «Открытие деления урана угрожает цивилизации и людям не более, чем изобретение спички». Судьба мира отныне будет зависеть от моральных устоев человечества, а не от уровня развития науки. «Наша защита не в оружии, — говорил Эйнштейн, — не в науке, не в том, чтобы спрятаться под землю. Наша защита — в законности и порядке». Не на разрушение и смерть, а на созидание, на благо людям должно направить эту чудодейственную силу — атомную энергию.

Фашизм разгромлен, но ученый не доверяет тишине: сколько раз она оказывалась обманчивой! «Война выиграна, но мир не выигран!». Его не покидает тревога. «Сыновья тьмы могут выползти из мышиных нор, в которых они сейчас прячутся». «Светлые времена — мрачные времена». Так назывался сборник, в котором ученый напечатал свой «Автобиографический набросок». Очень емкое название: короткое тире разделяет счастье от бедствия. Один неосторожный шаг — и мир может взлететь на воздух. «Разоружайся — или погибай!» — предупреждал ученый. В этих словах — точность и сила математической формулы. С горькой иронией он писал Морису Соловину: «Если же все усилия не приведут ни к чему и люди все же уничтожат друг друга, то Вселенная не прольет над ними ни единой слезы».

 

10

 

«Не обижайтесь на то, что я так мало пишу. Демон проблем безжалостно сжимает меня в своих когтях и заставляет предпринимать отчаянные усилия, чтобы преодолеть математические трудности». Эта жалоба проходит по письмам Эйнштейна последних лет жизни как некий лейтмотив.

Тридцать пять лет изо дня в день садился он за работу с надеждой — установить, «как тяготение и электричество связаны друг с другом».

Теория электромагнитного поля зародилась в уме Фарадея, Максвелл дал его уравнения. Поле тяготения начал изучать Ньютон, а завершил в общей теории относительности Эйнштейн. Но они оставались оторванными друг от друга сущностями. Единая теория поля должна была их связать!

Единая теория поля... В ней и его сизифов труд, и его танталовы муки. Сколько раз Эйнштейну казалось, что он вплотную приблизился к цели. «Думаю, что я наконец ухватился за краешек истины...» Потом отходил от нарисованной им картины, превращался в строгого судию и — все перечеркивал, начинал сначала. «Я хорошо понимаю, — говорил он, — почему многие так любят колоть дрова: тут сразу налицо результат работы». Труд, который он взвалил на свои плечи, непосилен для одного человека — это он сознавал и не обольщался надеждой. Ему попросту не успеть. Однако какая-то сила, что многократно сильнее его, заставляла продолжать начатое.

Однажды он сказал своему ассистенту: «Для нашей работы необходимы два условия: неустанная выдержка и готовность всегда выбросить за борт то, на что ты потратил так много времени и труда». Откуда он черпал силы, чтобы годами выдерживать такое колоссальное умственное напряжение? В этом — одна из загадок его поразительного интеллекта. Порой ему казалось, что трудности преодолены. «Единая теория поля теперь закончена, — писал он за четыре года до смерти Морису Соловину. — Однако применения ее наталкиваются на такие математические трудности, что я, несмотря на все усилия, еще не в состоянии ее хоть сколько-нибудь проверить. Это состояние будет длиться еще долгие годы главным образом из-за отсутствия у физиков должного понимания логико-философских аргументов»16.

Примерно в это же время в письме к Мишелю Бессо он сообщает: «После нескольких лет работы я наконец нашел естественное обобщение уравнений гравитационного поля; я полагаю, что оно окажется пригодным для единой теории поля. Однако из-за того, что вычислить соответствующие интегралы очень трудно, я не располагаю вескими аргументами ни за, ни против. Авгуры сходятся на том, что современной математике с этим не справиться. Но я не прекратил борьбу и мучительно занимаюсь этим денно и нощно. Завидная судьба, когда до последнего вздоха ты захвачен работой! В противном случае страдания, порожденные глупостью и безумием людей, были бы столь тяжкими! — а ведь это как раз то, что несет с собой политика»17.

В мае 1954 г. ученый признается Бессо, что с обобщенной теорией поля «дело настолько запутано, что мне и самому не ясно, следует ли верить в ее истинность или нет. Над этим еще многие поломают себе голову и после того, как меня не станет».

С годами яснее начинаешь понимать, как, в сущности, мало у человека времени, даже если он живет и восемьдесят, и более лет. Эйнштейн всю жизнь «избегал давки» и «всяческой суеты сует», стремился уйти от тирании быта и мелочных хлопот. Посетивший его в мае 1946 г. Илья Эренбург обратил внимание на то, что в доме этого человека «с глазами мудреца и ребенка» «все казалось заброшенным, как будто хозяин уже ушел из привычного уюта в мир, который безграничен». А «девять дней спустя, — не без удивления вспоминает Эренбург, — я услышал по радио знакомый голос: Эйнштейн говорил о смертельной опасности, нависшей над человечеством, — необходимо договориться с русскими, отказаться от атомного оружия, не вооружаться, а разоружаться...»

Эйнштейн любил повторять слова Лейбница: «Музыка есть радость души, которая вычисляет, сама того не сознавая». В дни молодости он часто испытывал непреодолимую «тоску по клавишам», музыка помогала ему работать. Но все это — позади. Скрипка требует немалых сил, он отказался от нее. Он завещал ее подрастающему внуку, а пока что она покоилась в футляре. Набор долгоиграющих пластинок и проигрыватель — подарок заботливых друзей — вот теперь его музыка.

Эптон Синклер прислал ему свой роман. Эйнштейн тепло поблагодарил маститого писателя. Но пусть автор не обижается: он, видимо, не сможет прочесть его книгу — вся его мозговая энергия направлена теперь на то, чтобы завершить единую теорию поля. Беллетристикой он никогда особенно не увлекался. Любил Гейне, Гете и особенно Достоевского, о котором сказал однажды: «Достоевский дает мне больше, чем любой научный мыслитель, больше, чем Гаусс!». А теперь — несколько страничек «Дон Кихота» перед сном, вот все, что он может себе позволить. Любовь к роману Сервантеса он пронес через всю жизнь. Не потому ли, что он и сам в каком-то отношении был Дон Кихотом? Во всяком случае, коллеги-физики в его донкихотстве не сомневались. И особенно в связи с единой теорией поля.

Арнольд Зоммерфельд вспоминает, что однажды в конференц-зале Берлинского университета один ученый заявил: «Жалуются, будто у нашего поколения нет философов. Это... неверно: просто философы числятся „по другому ведомству", их имена — Планк и Эйнштейн».

 

11

 

Одно время утверждали, что теорию относительности во всем мире понимают три человека, включая ее творца. Через несколько лет их вроде бы стало восемь, потом — двенадцать... Эйнштейн шутил: «С тех пор, как на теорию относительности навалились математики, я сам перестал ее понимать!»

Его ум поднимался до таких высоких абстракций, что следить за ходом его мысли дано было далеко не каждому. За ученым упрочилась слава мыслителя, идеи которого непостижимы. Однако Эйнштейн, как, быть может, никто из современных ему физиков, стремился к ясности, к простоте, хотел быть понятным и понятым. Он ненавидел псевдопрофессорский туман во всех его проявлениях. Он вовсе не кокетничал, когда писал: «Радостное и вдохновляющее чувство испытываешь, видя проблему изложенной кратко и живо во всем ее разнообразии и во всех ее связях». А еще: «Теория производит тем большее впечатление, чем проще ее предпосылки».

Кант утверждал, что в каждой естественной науке заключено столько истины, сколько в ней математики. Но Эйнштейну ближе другое мнение — Гете: «Физику нужно изучать отдельно от математики. Первая должна существовать совершенно независимо и пытаться... проникнуть в природу и ее священную жизнь, ни мало не беспокоясь о том, что дает и делает со своей стороны математика». Эйнштейн считал, что ни один ученый не мыслит формулами. «Математика, — шутил он, — это единственный совершенный метод водить самого себя за нос». Прежде формулы должна быть мысль, формула — следствие мысли. Не случайно, например, говоря о Фарадее, он подчеркивал как важное его преимущество, что это — «ум, который никогда не погрязал в формулах». Толковать это можно и в самом прямом смысле: перелистайте Фарадея — у него нет формул.

Не надо, однако, это принимать упрощенно. Эйнштейн понимал роль математики и неоднократно подчеркивал, что «доступ к более глубоким принципиальным проблемам в физике требует тончайших математических методов».

Не скажешь, что первая статья Эйнштейна о теории относительности («К электродинамике движущихся тел») написана популярно, однако никто после него не сумел изложить эту теорию короче, проще и убедительнее, хотя таких попыток предпринималось множество.

К популярной литературе Эйнштейн питал привязанность с детских лет. Он зачитывался не романами об индейцах и пиратах, а научно-популярными книгами. «Тут следует упомянуть „Силу и материю" Людвига Бюхнера, бернштейновские естественнонаучные книги для народа и даже пятитомный „Космос" Гумбольдта».

Сам Эйнштейн — считая формально — лишь дважды обращался непосредственно к научно-популярному жанру.

В 1917 г. он выпустил книгу „О специальной и общей теории относительности" (с подзаголовком „Общедоступное изложение"). Об этой своей работе как о книге популярной Эйнштейн был невысокого мнения и называл ее „общеНЕдоступным изложением". «Мой коллега Планк, — говорил ученый, — часто подсмеивается: Эйнштейн думает, будто его книги станут понятнее, если он время от времени станет пересыпать их словами „дорогой читатель"!»

Через двадцать лет была написана, в соавторстве с Инфельдом, «Эволюция физики». Кроме того, Эйнштейн писал научно-популярные статьи, выступал как популяризатор с трибуны.

Популяризации знаний ученый придавал огромное значение. «Сужение круга людей, которым доступно знание, до небольшой группы посвященных, — отмечал он, — означало бы умерщвление философского духа народа и наступление духовной нищеты».

«Эйнштейн писал прекрасно, сжато, в его стиле ощущается дыхание поэзии...», — говорит Инфельд. Правда, ученому не всегда удавалось рассуждать так, как рассуждает обыкновенный человек, — слишком велика была разница, но он всегда стремился к тому, чтобы его понимали. Даже от самых сложных его статей исходит подкупающий аромат простоты, а порой и некоторой — вовсе не нарочитой — простоватости. Он не подавляет эрудицией, не поучает, а доверительно и запросто беседует с читателем, как любил беседовать в жизни. И эта деловая беседа иногда сдабривается живым сравнением, серьезный разговор словно бы пронизывает улыбка. Юмор, шутка, острота — они тоже идут в дело. На эту особенность эйнштейновской беседы обратил внимание еще Ромен Роллан, когда молодой ученый в сентябре 1915 г. посетил его виллу «Мозер» в Вевэ. Писатель занес в дневник: «Он жизнерадостен и не может удержаться от того, чтобы не придать остроумную форму самым серьезным мыслям».

 

12

 

«Моральные качества выдающейся личности, — писал Эйнштейн — имеют, возможно, большее значение для данного поколения и всего хода истории, чем чисто интеллектуальные достижения».

Его труды перевернули физику, но огромно значение и его необыкновенной личности.

Говоря о великих фигурах мира, Бернард Шоу как-то заметил: «Наполеон и другие ему подобные великие люди были созидателями империй, но есть люди, которые стали созидателями миров; их руки никогда не были обагрены кровью... Я возвращаюсь мысленно на две с половиной тысячи лет назад — и сколько же я могу насчитать таких людей? Я могу их сосчитать на пальцах моих двух рук: Пифагор, Птолемей, Кеплер, Аристотель, Галилей, Ньютон, Эйнштейн».

«Радость видеть и понимать есть самый прекрасный дар природы», — говорил он. Подвиг его жизни велик, прекрасен и поучителен. Он сказал о Лоренце: «Все, что исходило от этого возвышенного ума, было ясно и красиво, как прекрасное произведение искусства». К самому Эйнштейну эти слова приложимы с еще большим, быть может, основанием.

В марте 1955 г. широко отмечалось 76-летие великого ученого и полувековой юбилей теории относительности. В приветственной телеграмме, отправленной в Берлин, Эйнштейн писал: «Я радуюсь, что дал повод к братскому сотрудничеству, а не к разногласию и вражде».

«Свою задачу на земле я выполнил», — без горечи и без сожаления сказал он за несколько дней до смерти.

Лет за двадцать до этого он говорил Инфельду: «Жизнь — это возбуждающее и великолепное зрелище. Она мне нравится. Но если бы я узнал, что через три часа должен умереть, это не произвело бы на меня большого впечатления. Я подумал бы о том, как лучше всего использовать оставшиеся три часа. Потом бы я сложил свои бумаги и спокойно лег, чтобы умереть».

Смерть — даже в молодости — его не страшила. «Я ведь только крошечная частица природы», — говорил он. «Я чувствую себя настолько солидарным со всем живущим, что для меня безразлично, где начинается и где кончается отдельное».

В 1948 г. врачи предупредили ученого, что у него сильное расширение аорты, прободение ее стенки может произойти в любую минуту. От операции он отказался но, подумав об оставшихся «трех часах», решил подвести итоги. Так появилась его «Творческая автобиография», а затем и «Автобиографические наброски».

Умер он 18 апреля 1955 г., в ночь на понедельник в больнице. Спокойно заснул и не проснулся.

Он не хотел ни могилы, ни памятника, ни публичной траурной церемонии. За   его   гробом — в крематорий — шло двенадцать человек. Его прах был развеян по ветру, а мозг (на то имелось «скептическое разрешение» ученого) сохранен. Он оказался обыкновенным с виду, средних размеров.

У одного принстонского старика спросили, почему он, ничего не зная о содержании трудов ученого, так глубоко его почитает. Старик ответил: «Когда я думаю о профессоре Эйнштейне, у меня появляется такое чувство, будто я уже не одинок».

«Эйнштейн был совестью человечества в такое время, когда многие достижения цивилизации теряли свою цену, — писал знаменитый испанский музыкант Пабло Казалес. — Кажется, что со смертью Эйнштейна мир утратил часть самого себя». «Я не знал более великого человека», — заявил Бертран Рассел. «Луч света в этом мире, где тени все больше сгущаются, — писал в своем соболезновании Джавахарлал Неру. — Я скорблю глубоко... Умер величайший ученый нашей эпохи, искавший истину и не знавший компромиссов с неправдой и злом».

«Эйнштейн не замыкался в узкие рамки научной работы и горячо откликался на вопросы, волнующие передовое человечество, — говорилось в статье, подписанной группой советских академиков. — Эйнштейн был противником войны и использования атомного оружия. Советские ученые чтут память выдающегося ученого Альберта Эйнштейна».

Открытый вскоре после смерти ученого 99-й элемент периодической системы был назван «эйнштейнием». Кроме того, введена единица энергии электромагнитного излучения оптического диапазона — эйнштейн (Е).

На карте обратной стороны Луны в ряду имен выдающихся философов, ученых, писателей мы находим имена зарубежных и советских физиков. Есть там горы, кратеры и другие «образования» — Ом, Планк, Лоренц, Мах, Пуанкаре, Ландау, Курчатов. В северном полушарии, неподалеку от экватора, на самой границе с видимым полушарием, расположена гора Эйнштейн.

Слава Эйнштейна широко и ясно горит над миром. Некогда «самый абстрактный», «самый непонятный», он для нас все понятнее и ближе. Все больше теперь дорог, ведущих к его учению. И все теснее оно смыкается не только с высокой теорией, но и с самой насущной практикой.

 

Воспроизведено по изданию:

Кляус Евгений Михайлович. Поиски   и   открытия   (Т.  Юнг,   О.  Френель, Дж. К. Максвелл, Г. Герц, П.Н. Лебедев, М. Планк, А. Эйнштейн). —  М.: Наука, 1986. —  176 с, ил. — (Серия «История науки и техники»).

 

• 1. Эйнштейн А. Физика и реальность. М.: Наука, 1965, с. 131.
• 2. Эйнштейн А. Физика и реальность. М.: Наука, 1965, с. 273.
• 3. См.: Пуанкаре А. Избр. тр. М.: Наука, 1974, т. 3, с. 433.
• 4. Эйнштейн А. Собр. науч. тр. М.: Наука, 1965, т. 1, с. 10.
• 5. Эйнштейн А. Собр. науч. тр. М.: Наука, 1965, т. 1, с. 10.
• 6. Эйнштейн А. Собр. науч. тр. М.: Наука, 1965, т. 1, с. 7 — 8.
• 7. Эйнштейн А. Собр. науч. тр. М.: Наука, 1965, т. 1, с. 8.
• 8. Цит. по кн.: Эйнштейн и современная физика. М.: Гостехтеоретиздат, 1956, с. 184.
• 9. Эйнштейн А. Собр. науч. тр. М.: Наука, 1966, т. 3, с. 93.
• 10. Кузнецов Б. Г. Эйнштейн. М.: Наука, 1979, с. 110.
• 11. Гернек Ф. Пионеры атомного века. М.: Прогресс, 1974, с. 175.
• 12. Бор Н. Избр. науч. тр. М.: Наука, 1971, т. 2, с. 479 — 480.
• 13. Зоммерфельд А. Пути познания в физике.  М.:  Наука,  1973, с 71 — 72.
• 14. Цит. по кн.: Кузнецов Б. Г. Эйнштейн. М.: Наука, 1979, с. 151 — 152.
• 15. Цит. по кн.: Зелиг К. Альберт Эйнштейн. М.: Атомиздат, 1964, с. 152.
• 16. Эйнштейн А. Собр. науч. тр. М.: Наука, 1967, т. 4, с. 565.
• 17. Цит. по кн.: Эйнштейновский сборник, 1977 г. М.: Наука, 1980, с. 22 — 23.