Полковник протянул Степану Афанасьевичу небольшой томик в крепком переплете, оказавшийся записной книжкой, и рассказал, как она к нему попала: про шикарный портфель и автомашину владельца, про то, как он, германский инженер-майор, вроде бы все рассчитал, чтоб избежать неприятностей — не подорваться на мине, едучи из Мариуполя в Таганрог по опасному приморскому шоссе, действительно минируемому нашими людьми весьма успешно; как немец остановился у своих, в гарнизоне на Кривой косе, чтоб не быть в пути, когда стемнеет, и как все же он не избежал своей судьбы, заночевав в данном пункте с 22-го на 23 февраля; часа в три-четыре утра наступающего праздничного дня батальон морских пехотинцев под командованием майора Малолетко и его, Старинова, саперы совершили налет, все разгромили и вот взяли.

— ...Переводчик сказал, какой-то эрзац взрывчатки. Атомы, молекулы, не разберешь. Поступило, в общем, предложение на закрутки ее. — Полковник не курил, потому что курение вредно для здоровья, а минеру невинный огонек может стоить жизни.

Степан Афанасьевич слушал, листал. Немецкий был его язык. И в ряду учебных дисциплин, и как главный тогда язык науки, особенно химии. Но скорописный текст так вот не одолеешь. Когда же пошли химические обозначения да подсчеты, он быстро ухватил идею.

— Не знаю, Илья Григорьевич, — прощаясь, сказал тогда Балезин, — представляют ли записи этого господина практический интерес. Не уверен, что и научный. Предмет его занятий — вот, пожалуй, что само по себе может кое-что значить.

Степан Афанасьевич проводил полковника до лестницы и рад был размяться. Здание расточительной кубатуры со стенами крепостной толщины не могло после зимней промерзлости никак согреться. Сотрудники облик имели уличный, кутано-расстегнутый, пожатье Старинова, однако, отдавало теплом. Рука его была неожиданно нежной, бескостной, просящей пощады.

Степан Афанасьевич вернулся к себе, взял дверь на ключ и прямо в выдвинутом переднем ящике стола вновь принялся разбирать текст. Буквы кое-где прыгали, расползались, писал, видимо, и дорогой, сукин сын, очень любопытствовал, что за взрыв получится из цепной реакции расщепления тяжелых атомных ядер. Интерес здесь был законный и к войне как таковой имеющий касательство. Но к этой...

Нехорошо, как о безделице получилось — «не знаю, представляют ли записи немца интерес». Неблагодарно. Степан Афанасьевич заодно и горячую ладонь полковника вспомнил — не болен ли! Хоть вдогонку беги, так нескладно вышло. «А что, — поразился набежавшей мысли, — ведь могли бы и на закрутку».

Балезин, по профессиональной привычке педагога, коллекционировал «случаи», как бы впрок, для аудитории, но привычка эта была на самом деле его второй натурой. Он, по-моему, особенно любил рассказы, реплики, в которых проглядывала насмешливая душа событий. Если вы повторяли эпизод по-своему, поправлял, возвращал к «правильному», заботясь, чтоб не затушевался подспудный, важный ему оттенок, и на простодушно-добром его лице являлась неожиданно ухмылка ценителя.

Как зыбко все, в самом деле. Этот инженер-майор, может единственный во всей армии такой «фундаментальный», должен же был угодить именно в южную точку фронта, под планируемый налет, именно Старинов должен был загнать его, книжка же чудом не сгорела, не пропала. Полковник отчасти и по партизанской привычке не упускать лишнего адресочка, лишней привязки с людям прихватывает ее с собой...

...По сегодняшнему пониманию этой истории, однако, первая мысль Балезина, когда прояснился интерес немецкого майора, должна была быть о Флерове. Если, конечно, Степан Афанасьевич к тому времени уже знал о письмах Георгия Николаевича.

Флеров в мирное время работал младшим научным сотрудником ленинградского Физико-технического института, сделал вместе с Петржаком выдающееся открытие — они обнаружили самопроизвольный распад урана. А с начала войны Георгий Николаевич был курсантом базирующейся в Йошкар-Оле Военно-воздушной академии. Физик-курсант прислал на имя председателя Государственного Комитета Обороны два письма, одно ноябре 1941-го, а другое ранней весной 1942 года. Флеров обрисовал ситуацию в ядерной физике, предсказывал, какие перспективы открывает она в военной технике и для мирных целей, приводил косвенные свидетельства интенсивных работ в этом направлении на Западе — резкое сокращение публикаций по ядру в зарубежной печати. Он предлагал  п р я м о  сейчас восстановить ядерную лабораторию и продолжить исследования. Будто отпали причины, почему она временно прекратила свое существование. Разве кто-нибудь был против нее в принципе? Насколько она необходима прямо сейчас, среди других сплошь неотложных дел войны — о том только могла идти речь. Положение на фронте, нужды армии вы себе представляете достаточно? Ну так что, срочно это или терпит, проблема атомного ядра?

Балезину могли быть ведомы даже интонации тех, кто выскажет что-то в этом роде.

Но вот записи немца. Трофейный блокнот подталкивал. По крайней мере, это был повод запросить официально мнения ученых. Кого? Ну, тут ему и карты в руки. Процесс рецензирования... Степану Афанасьевичу эта процедура близка и знакома, как свахе искусство женить. Других мог бы поучить соображениям деловым, идейным, организационным, тактическим, вниканию в характеры, отношения... Других. Сам-то ошибался. Бывало, жестоко. Ошибся и в этот раз. Мы увидим, что к моменту отсылки трофейного блокнота на экспертизу мнения экспертов Балезину были не нужны — он уже знал, как поступит, — ему был нужен щит. Он же не только не защитил, но, напротив, ослабил свою позицию, которая и без того была слаба: Степан Афанасьевич имел твердое намерение отстаивать необходимость немедленного возобновления ядерной программы. Но ведь 42 год! Все было на пределе — экономика, люди; каждый грамм сахара, хлеба был учтен и распределен, каждый литр горючего. Старинову как полезно было бы дать, сколько просит, взрывчатки, он хорошо бы распорядился, но главная нефть оказалась за линией фронта, отрезали немцы Кавказ, из чего делать взрывчатку? Бомбардировочная авиация сидела на голодном пайке. («Вот задача для научной мысли на данный момент,  о б ы к н о в е н н а я  взрывчатка, а не  п р о б л е м ы  ядерной физики».) Научная мысль, однако, родила тогда изобретение: взрывчатку придумали недефицитного происхождения, торфяного, его, слава богу, хватало. Смесь торфяной крошки с жидким кислородом взрывалась и горела ослепительно, летчики с мальчишеским азартом расписывали иллюминации у фрицев после бомбежки, ночью особенно. Степан Афанасьевич ездил сам на испытания. Корпус бомбы цементный, потому заправлять надо было прямо перед вылетом, не то цементная бомба до места назначения не дотерпит, прохудится. Неудобно это, конечно.

Илье Григорьевичу для самодельных партизанских мин Балезин порекомендовал кое-что другое, и полковник, кажется, остался доволен советом.

Степан Афанасьевич вложил блокнот германского инженер-майора в конверт и перечитал текст своего официального запроса.

Штабисты сказали — нам не надо, своих забот хватает. Он представил себе нерешительную руку Старинова. Брать? Не брать?.. Повертел полковник блокнот, подумал, — мало ли чего не бывает, ладно, повезу, пожалуй.

Степан Афанасьевич достал из нагрудного кармана круглую печать, дохнул на нее и скрепил ею документ. Запрос старшего помощника Уполномоченного Государственного Комитета Обороны и приложение — записная книжка германского офицера — соответствующей почтой были отправлены на экспертизу.

 

Добавить комментарий

Plain text

  • HTML-теги не обрабатываются и показываются как обычный текст
  • Адреса страниц и электронной почты автоматически преобразуются в ссылки.
  • Строки и параграфы переносятся автоматически.
CAPTCHA
Этот вопрос задается для того, чтобы выяснить, являетесь ли Вы человеком или представляете из себя автоматическую спам-рассылку.