3.2

Меньше всего лорд Резерфорд был похож на лорда. Основоположник современного уче­ния о радиоактивности и строении атома любил решительных людей, ценил остроумие, хохотал до неприличия громко и к тому же никогда не стеснялся в выражениях.

Чедвик советовал Капице, ну хотя бы до тех пор пока он не освоит всех тонкостей ан­глийского языка, не повторять при дамах вы­ражений Резерфорда.

Никогда раньше молодому Капице не при­ходилось встречать такого обыкновенного ве­ликого человека. Рядом с петроградскими академиками, статскими генералами от нау­ки, заслуги которых отмечались табелем о рангах, это было неожиданно.

Вся искусственность русских академиче­ских взаимоотношений, не свойственная рус­скому характеру, выписанная из Германии вместе с первыми учеными немцами, на рус­ской самодержавной почве цвела махровым цветом. Борьбу начал еще Михайло Ломоно­сов, но и двести лет спустя было сколько хо­чешь любителей нести свой чин, как выдан­ное раз и навсегда свидетельство своей непо­грешимости и особой персональной ценности. Полковник всегда был умней подполковника, а профессор наверняка талантливей доцента. Всякое начальство так или иначе блюло свой чин и предпочитало не забываться при млад­ших по званию.

Молодому русскому ученому Резерфорд мог показаться человеком эксцентричным. Резерфорд не хотел быть солидным и поучать, он мог позволить себе не думать над каждым словом и сказать что-то не так. Резерфорд не старался выглядеть лучше или хуже, чем он есть на самом деле. Ему это было ни к чему.

Резерфорд имел право быть самим собой. Непосредственность была основным прави­лом его жизни, его «модусом вивенди».

Вспыльчивый, резкий, Резерфорд не умел сердиться подолгу и легко прощал. Если ему что-то нравилось, он сразу говорил об этом. Если не нравилось — тем более не мог мол­чать.

Капица был любимцем Резерфорда. Учи­тель и ученик оказались родственными ду­шами. Резерфорд не мог не заметить талант­ливого коллегу, не мог не заметить в другом человеке черты своего характера. Та же рез­кость в суждениях, щедрость до лихости во всем: ставил ли Капица эксперимент или про­носился на своем мотоцикле со скоростью шестьдесят верст по средневековым ули­цам Кембриджа. Резерфорду нравилось, что его ученик грубиян и спорщик. Резерфорд сам был грубияном и заядлым спорщиком. Резерфорду нравилось развивать самые неве­роятные фантазии.

Однажды он начал выяснять вдруг, что могло бы произойти, если бы Тунгусский метеорит упал не в Сибирской тайге, а в Лондонском Сити. Как это повлияло бы на финансовую мощь королевства? И под какой шапкой поместили бы это известие в «Ивнинг Стандарт»? И вообще, что и как говорили бы в правительстве. В палате лордов. В палате общин.

Среди кембриджских студентов очень це­нилось такое фантазерство. Однажды Капицу пригласили на заседание студенческого клуба «Сорока на пне».

Этот клуб имел двухсотлетнюю историю, гордился своими традициями и до святости точно выполнял их.

Прежде всего на стол поставили каменную сороку на пне. (По преданию ей двести лет.) Затем начался диспут «на самую несерьезную тему». Основной тезис — «для студента гораздо важней хорошо есть, чем хорошо учить­ся». Капица выступал «за», молодой доктор истории — «против».

Члены клуба следили за правильностью логических построений и плакали со смеху. Через сорок минут историк сдался. Объявили результат — 17 : 7 в пользу Капицы. Вечером согласно традиции был дан банкет, на кото­ром новый член клуба, во фраке, в белом гал­стуке, сидел на самом почетном месте и при­нимал поздравления ветеранов.