Вы здесь

Не уполномоченный телескопом

 

Самое удивительное в работе Фридмана, конечно, то, что она сделана им как будто случайно. Фридман не был астрономом. Полномочий от телескопа он не имел. Не занимался он до последнего периода своей жизни и теоретической космологией. Фридман начинал как чистый математик. Дарование его, по-видимому, обнаружилось рано. Известно, что в детстве для него придумали своеобразное наказание: за провинности оставляли без уроков арифметики.

По окончании Петербургского университета, в 1910 году, двадцатидвухлетний Фридман был оставлен при кафедре его учителем, выдающимся русским математиком В. А. Стекловым «для приготовления к профессорской и преподавательской деятельности», как тогда говорили, то есть в роли, приблизительно соответствующей статусу современного аспиранта.

Собственно, преподавателем он становится в том же году, правда, не в университете, а в Институте инженеров железнодорожного транспорта. Однако через некоторое время начинается неожиданное, непонятное для многих его коллег. Он поступает на работу в Аэрологическую обсерваторию в Павловске. Карьера чистого математика больше не устраивает его. Он ищет практического приложения своим математическим способностям и находит его в только зарождавшейся тогда научной метеорологии.

Следующий неожиданный шаг: едва освоившись с незнакомой ему наукой, вникнув в нее до тонкостей, начав восхождение по ступеням служебной лестницы, Фридман оставляет обсерваторию и отправляется добровольцем (он не был военнообязанным) на фронт начавшейся первой мировой войны.

Что толкнуло его на это? Патриотизм? Может быть. Отчасти. Но больше другое. Еще до войны, незадолго перед ее началом, он участвовал в полетах на дирижаблях, готовясь вместе с другими учеными к атмосферным наблюдениям во время солнечного затмения. Затмение произошло в том самом злополучном августе 1914-го, когда уже было не до него. Но, отправившись на фронт, Фридман надеялся с помощью военной авиации развернуть аэрологические наблюдения в таком масштабе, какого он был, естественно, лишен в обсерватории.

Молодой ученый был зачислен рядовым в 26-й авиационный отряд, который действовал на северном фронте. Летное дело было в то время трудным и опасным искусством избранных, говоря словами Куприна — «летунов милостью божиею». Манипуляции по управлению несовершенными, тихоходными «аппаратами» во многом напоминали «работу над лошадью поводьями и шенкелями». Неуклюжие «фарманы» и «вуазены» часто падали даже без помощи противника.

Фридман с самого начала принимает участие в боевых вылетах, хотя главная его задача — организация разветвленной аэрологической службы в войсках.

В рассказах о тех временах неизменно встречается колоритная и трагическая фигура летчика-наблюдателя, который, сидя за спиной пилота, отнюдь не всегда держал бинокль — главное оружие, соответствующее его назначению, — а довольно часто и бомбу — она была зажата у него между колен. Бомба нередко взрывалась, разнося в куски не только своего опекуна, но и весь аппарат.

Именно в такой роли летчика-наблюдателя и провел Фрид­ман почти всю войну, а в 1916 году это звание даже было присуждено ему официально, honoris causa, — честь довольно редкая для человека, не прошедшего специальной подготовки. В качестве наблюдателя он имел дело и с бомбами — он сам рассчитывал траектории и углы бомбометания, — и с биноклем — в разведывательных полетах, — и даже с небольшим телескопом-кометоискателем — Фридман достал его в Пулковской обсерватории и установил на аэроплан. Нередко ему приходилось и управлять полетом: при встрече с неприятельским аэропланом, в воздушном бою, летчик передавал ему управление, а сам стрелял из карабина — даже пулеметы в русской авиации были редкостью.

В одном из полетов «фарман-15», на котором находился Фридман, был атакован двумя немецкими аэропланами, вооруженными гораздо лучше. «Самое ужасное, — признавался потом Фридман, — было слышать дробь пулемета, целящегося в нас; расстояние между аэропланами было ничтожное, и я считаю чудом, что спасся от смерти».

В другой раз, когда, выполнив уже задание, поздним вечером, они заходили на посадку, на вираже вдруг отказал мотор. В этот момент аэроплан находился над оврагом. Лишь случайно удалось летчикам избежать падения в этот овраг, который мог бы стать их могилой. В кромешной темноте им удалось-таки посадить машину на ровное место.

Наконец испытал Фридман и настоящее падение. Как-то у земли сильный вихрь неожиданно налетел на аэроплан, на котором он летел. «Фарман» скользнул на крыло и разбился вдребезги. Летчиков и на этот раз спасло чудо.

Боялся ли он смерти? В письмах к друзьям Фридман не скрывает этого. К боязни, что последний «культурный» день, проведенный с коллегами по науке, будет действительно последним, примешивается досада на себя, на свое опрометчивое решение отправиться в действующую армию. Позднее он скажет откровенно: «Горько жалею, что пошел на эту войну; как будто и выполнил то, зачем пошел, но на что это все теперь нужно!..»

При всем при том надо сказать — он довольно преуспел в задуманном деле. Ему удалось ни много, ни мало организовать аэронавигационную службу на всех фронтах русской армии.

И на собственную карьеру Фридману грех было жаловаться. Начав рядовым, он был вскоре произведен в офицеры, а еще через некоторое время назначен заведующим Центральной аэронавигационной и аэрологической службой фронта.

Еще позднее Фридмана перевели в Москву, на строительство завода измерительных приборов, а когда завод был построен, он стал его директором.

Удивительное дело: предназначенный, казалось бы, для отрешенных дел чистой науки, он благодаря своей необыкновенной энергии неизменно добивался успеха в организационных, практических делах. Три раза он начинал «с нуля» и неизменно возносился «на высшие посты управления». Иному бы — чего еще надо? — хватило б и одного такого подъема: взбирался бы себе все дальше. Однако Фридмана административная работа сама по себе притягивала мало. Жизненный его девиз — «Excelsior!» («Выше!») — расшифровывался по-другому: все выше и выше в познании неведомого. Лишь по крайней необходимости принимался он за организационные дела и без сожаления оставлял их, когда такая необходимость проходила.

Смертельно стосковавшийся по настоящей научной работе, он пишет В. А. Стеклову в апреле 1918 года: «Я... с удовольствием согласился бы быть сторожем в Пермском университете с правом читать факультативный курс...»

 

Добавить комментарий

Plain text

  • HTML-теги не обрабатываются и показываются как обычный текст
  • Адреса страниц и электронной почты автоматически преобразуются в ссылки.
  • Строки и параграфы переносятся автоматически.
CAPTCHA
Этот вопрос задается для того, чтобы выяснить, являетесь ли Вы человеком или представляете из себя автоматическую спам-рассылку.