Вначале Ломоносов предполагал не только изготавливать в Усть-Рудице смальту, но и набирать мозаичные художественные произведения. До 1761 года так действительно и было. Отсюда был отправлен императрице летом 1754 года мозаичный портрет Петра I. На следующий год здесь были созданы «Образ мусийской св. апостола Петра» и «Мусийской нерукотворенный образ». Затем последовало еще пять картин: «1) портрет ее и(мператорского) в(еличества) с печатного листа, 2) два портрета блаженные памяти государя императора Петра Великого, 3) библейская история о Давиде и Вирсавии, 4) огнедышащая гора». Из 40 картин, изготовленных Ломоносовым и его ближайшими помощниками-мозаичистами Матвеем Васильевым и Ефимом Мельниковым, не менее 22 картин выполнено непосредственно в Усть-Рудице. «Полтавская баталия» и другие громадные по размерам произведения, которые надлежало выполнить для Петропавловского собора, заставили Ломоносова думать о перенесении набора картин из Усть-Рудицы непосредственно в Петербург.

Конечно, вполне возможно было набирать эти картины и в Усть-Рудице. Но как доставлять подобные громадины к месту установки? Только вес медной сковороды, где набиралась «Полтавская баталия», достигал двух тонн. А если к этому прибавить вес самого произведения, имевшего размеры 6,39 метра на 4,61 метра, то станет ясно, что транспортировка подобной громадины из Усть-Рудицы была делом невероятно сложным. Ломоносову стало ясно, что мозаичную мастерскую необходимо создать в Петербурге.

Принимая это решение, он не стал обращаться в Академию с просьбой о выделении помещения под мастерскую. Зачем? Достаточно и без того поводов для столкновений с ретроградным академическим руководством. У него на собственном участке достаточно места для создания мозаичной мастерской.

В первой половине 1756 года Ломоносов приобрел участок на Мойке. 15 июня он получил из Главной полицмейстерской канцелярии разрешение на постройку каменного дома «на шести погорелых местах в Адмиралтейской части». В следующем году в начале сентября Ломоносов переехал на новое место жительства. Видимо, к этому времени все здесь было построено, несмотря на то что по обязательству Главной полицмейстерской канцелярии Ломоносов обязан был возвести здесь дом в течение пяти лет.

 

Хотя прожил здесь ученый до самой смерти почти 8 лет, о доме на Мойке до сих пор существуют в науке весьма отрывочные сведения. Биограф Ломоносова В. К. Макаров писал: «Исследователям жизни и научной деятельности Ломоносова было не совсем понятно, где велась непрерывная и разнообразная экспериментальная работа гениального ученого в последние восемь лет его жизни». До сих пор не подверглись критической и документальной проверке сведения другого крупнейшего знатока жизни и творчества Ломоносова, ныне покойного члена-корреспондента АН СССР П. Н. Беркова. О последнем месте жительства Ломоносова этот ученый писал: «О доме Ломоносова на Мойке дошло до нас мало достоверных сведений. П. П. Свиньин, известный неточностью своих сообщений, передавал, будто бы со слов племянницы Ломоносова, что последний любил пировать на широком крыльце «своего небольшого каменного домика на берегу грязной Мойки»1 за дубовым столом со своими архангельскими земляками... При доме был сад, за которым ухаживал сам хозяин.

...После смерти Ломоносова дом по наследству достался его зятю А. А. Константинову, позднее был куплен богачом Н. А. Демидовым, а от него перешел во владение почтового ведомства. В 1830 годах дом был перестроен».

Можно ли дополнить, а главное уточнить эти сведения о последнем месте жительства Ломоносова? Да, можно. Но что еще известно о доме на Мойке?

 

 

До нас дошел рисунок тушью М. Махаева, датированный 1757 годом, на котором изображен участок Мойки. Попал в этот рисунок и дом Ломоносова с примыкавшими к нему слева и справа флигелями. Рисунки и гравюры Махаева отличались исключительной точностью, так что данному изображению можно верить вполне. Прежде всего, это изображение позволяет опровергнуть слова племянницы Ломоносова Матрены Евсеевны Головиной, в передаче П. П. Свиньина якобы утверждавшей, что Ломоносов любил пировать с земляками на набережной реки Мойки. Судя по Махаевскому рисунку, вход в центральное здание и оба флигеля был со двора. Кстати, эта особенность была присуща подавляющему большинству зданий Петербурга, дабы не нарушать красную линию улицы. Пренебрегать этим правилом, введенным еще в петровские времена, могли лишь самые влиятельные и всесильные вельможи. Например, на этом же рисунке Махаева виден дворец Петра Ивановича Шувалова, высокое крыльцо которого выходит на набережную.

Вторая причина, по которой Ломоносов не мог пировать с земляками прямо на набережной, заключалась в особенностях бытового уклада жизни Петербурга. Столичная парадность заставляла обитателей Петербурга личную жизнь прятать в глубину усадеб и дворовых участков. Ломоносову тоже незачем было веселиться на берегу Мойки. Он мог принимать земляков на берегу пруда, вырытого на его усадебном участке, в стороне от посторонних глаз.

 

 

Махаевский рисунок позволяет выявить еще одну неточность сообщения Свиньина — по поводу «небольшого каменного домика». Каменный дом Ломоносова в два этажа с мезонином был значительно вместительнее соседних зданий. Об этом, кстати, говорит и сохранившийся до наших дней аксонометрический план Сент-Илера — И. Соколова, выполненный в середине 60-х годов XVIII века. На этом плане дом Ломоносова соперничает размерами с соседними домами князей Щербатовых, Путятиных, Таракановых. А что касается территории участка, то она — самая обширная из всех близлежащих усадеб.

Рисунок Махаева в сочетании с планом Сент-Илера — Соколова позволяет судить и о планировке усадьбы, и об архитектурном решении главного здания и флигелей — то есть парадной части ансамбля. Но кто был автором планировки участка, кто проектировал здание? Ответ на этот вопрос есть отчасти в письме Ломоносова Леонарду Эйлеру от 16 февраля 1765 года: «...Бог послал мне собственный дом, и я уже восемь лет живу в центре Петербурга в поместительном доме, устроенном по моему вкусу, с садом и лабораторией и делаю в нем по своему благоусмотрению всякие инструменты и эксперименты». Может быть, сам Ломоносов и был автором проекта? Это вполне возможно. Вспомним его проект перестройки Петропавловского собора, его архитектурные предложения по расширению Петербургской Академии наук, вспомним, наконец, Усть-Рудицу, — и тогда вовсе не невероятным покажется, что сам Ломоносов спроектировал и парадный ансамбль, и здание в глубине усадьбы, и распланировал участок «по своему вкусу». Каков был этот архитектурный вкус Ломоносова?

Задача перед автором проекта стояла сложная: участок был обширным и по периметру набережной Мойки и в глубину. Об этом свидетельствуют его современные координаты: со стороны Мойки его место занимает ныне большое здание по улице Герцена, 61, а в глубину он тянется до улицы Союза Связи, где его границей служит дом 16/18.

При взгляде на махаевский рисунок на память приходит проект «образцового дома для именитых граждан» Петербурга, выполненный еще в петровскую пору архитектором Ж.-Б. Леблоном. И там и здесь окна строены, украшены декором. Правда, дом Ломоносова более значителен по габаритам, несколько наряднее. Углы его не рустованы, а оформлены пилястрами. Центральная часть подчеркнута мезонином. Окна второго этажа здесь арочные, более значительные по размерам, чем окна боковых частей. В центре карниз мезонина украшает картуш, вероятно, с вензелем владельца. Строенные окна боковых частей главного здания разделяются друг от друга лопатками. Слева от главного здания — парадный въезд во двор. Его верх тоже увенчан картушем.

Интересно, остроумно и оригинально решение боковых флигелей. Как известно, с середины 20-х годов XVIII века в Петербурге в центральных частях разрешалось ставить дома только «единой фасадой» — вплотную друг к другу. Строить громадину-здание, занимающее всю длину участка по Мойке, Ломоносову, очевидно, было не по средствам. Построив главное здание в строго геометрическом центре, по бокам его он возводит симметрично расположенные более скромные одноэтажные каменные флигели. Однако и флигели, которые могли бы занять все оставшееся пространство, тоже были для него дороговаты. И здесь он проявляет остроумие, самобытность в решении задачи. Поставив в «красную линию» два флигеля с тремя строенными окнами, разделенными лопатками, оставшееся пространство он заполняет высокой оградой, имитирующей при взгляде с улицы объемное продолжение флигелей. Причем ограды были украшены глухими арочными проемами.

Вход в главное здание, вероятно, находился в его центре со стороны двора. Против входа в глубине двора стояли ажурные узорчатые ворота. Против них в сторону Почтовой улицы (ныне улица Союза Связи) размещался прямоугольный пруд. За ним, судя по всему, обсерватория. В левом углу участка стоял двухэтажный каменный дом на семь осей, отгороженный от остального участка невысоким забором. Здесь, вероятно, жили мастера и работные люди. Вдоль ограды по Почтовой улице стояла еще одна небольшая постройка — видимо, служебное помещение. В правом углу было размещено еще одно двухэтажное здание, предназначенное для жилья. Остается неясным, где находился погреб для хранения продуктов.

 

 

Весь участок увитым плющом трельяжем, идущим параллельно линии набережной Мойки, делился на две неравные части — на меньшую, примыкавшую к парадному ансамблю, и на большую, где размещался регулярный парк с крытыми зелеными аллеями, стрижеными деревьями и кустарниками, с молодым фруктовым садом.

После смерти Ломоносова дом унаследовала его единственная дочь Елена Михайловна, вышедшая замуж за Алексея Алексеевича Константинова — переводчика, впоследствии библиотекаря Екатерины II. От этого брака было три дочери и сын. Одной из дочерей — Софье Алексеевне Константиновой и достался дом Ломоносова.

Софья Алексеевна была замужем за Николаем Николаевичем Раевским. Их дочь Екатерина Николаевна Раевская получила ломоносовский дом в дар от своей матери. В 1820 году она продала дом с участком Почтовому ведомству. Таким образом, никогда дом Ломоносова во владении «богача Демидова» не был. Установить это удалось архитектору Г. Е. Самусьеву, который изучал историю Санкт-Петербургского почтамта. Документальные данные по истории участка были обнаружены им попутно и опубликованы в книге «Санкт-Петербургский почтамт и его строители», вышедшей в нашем городе в 1923 году. Книга эта является теперь библиографической редкостью.

Во время продажи дома и участка Почтовому ведомству в 1820 году были составлены планы участка и строений2. Судя по этим планам, в облике главного здания, других сооружений, в планировке участка к этому времени появились большие или меньшие изменения. Так, в главном здании вместо лопаток оказались пилястры с рустовкой, окна первого этажа здесь стали овальными, исчез картуш с фронтона. На участке не стало парка, отсутствуют на плане пруд и обсерватория. Наиболее значительные изменения претерпела часть, примыкавшая к Почтовой улице.

Чрезвычайно ценны поэтажные планы. Поскольку изменения в части, примыкающей к Мойке, не столь радикальны, можно допустить, что они в значительной мере отражают внутреннюю планировку, существовавшую при жизни Ломоносова. В таком виде дом Ломоносова простоял до 40-х годов XIX века. В 1843 — 1845 годах на его месте по проекту архитектора А. К. Кавоса было воздвигнуто здание «для приезжих» Почтового ведомства. Как недавно выяснилось, некоторые стены ломоносовского дома в новом здании сохранились. Его фасад украшает сейчас мемориальная доска, напоминающая о том, что здесь жил и скончался великий русский ученый.

 

*      *      *

 

С домом на Мойке у Ломоносова было связано много событий — важных и незначительных; здесь он пережил и счастливые, радостные минуты больших удач и открытий, и горечь от происков недругов, и минуты слабости и уныния от нездоровья, от кажущегося одиночества.

Одно событие было из ряда вон выходящим.

Еще в XVII веке Кеплер указал на возможность прохождения Меркурия и Венеры — внутренних для нас, землян, планет по отношению к Солнцу — по диску центра нашей солнечной системы в момент, когда эти планеты, проходя по своим орбитам, оказываются между Землей и Солнцем. Кеплеру же принадлежит заслуга вычисления ближайшего такого прохождения для Венеры. Указав, что это должно было произойти 7 декабря (нового стиля) 1631 года, Кеплер имел счастливую возможность наблюдать предсказанное явление в точно рассчитанный день. Явление прохождения Венеры перед диском Солнца — достаточно редкое. Его периодичность такова: 8 лет и 121,5 года, 8 лет и 105,5 года. К примеру, последний раз это явление наблюдалось 6 декабря (новый стиль) 1882 года, ближайшее будет 8 июня 2004 года.

Со времен Кеплера до середины XVIII века оптика беспрерывно развивалась. К этому времени телескопы были уже несравнимы с примитивными кеплеровскими оптическими инструментами. Понятно поэтому волнение ученых Европы, ожидавших очередного прохождения Венеры по диску Солнца 26 мая (6 июня — нового стиля) 1761 года.

Крупнейшие научные центры Европы задолго до этого события стали готовиться к нему. Основная задача, которую ставили себе ученые разных стран, заключалась в определении солнечного параллакса — определения расстояния от Земли до Солнца — вопроса, остававшегося нерешенным до того времени.

Решить эту проблему ученые надеялись с помощью метода английского астронома Эдмунда Галлея. Метод Галлея, изложенный в статьях, опубликованных в 1691 и 1716 годах, сводился к следующему. Наблюдатель должен был с возможной точностью зафиксировать время начального касания диска Венеры с краем Солнца и последнего момента схождения ее диска с диском Солнца. Разность этих моментов показывала время прохождения планеты по Солнцу. Подобный результат есть длина хорды, пройденной Венерой по диску Солнца. Эта длина, в свою очередь, зависит от того, на каком расстоянии от центра солнечного диска лежит для земного наблюдателя в конкретном пункте видимый путь планеты на небе. Метод Галлея давал тем более надежные результаты, чем больше разнились длительности прохождения для разных земных наблюдателей. В 1761 году максимальное время прохождения Венеры должно было наблюдаться на мысе Горн (Южная Америка), минимальное — на северных отрогах Саянских гор (южнее современного Абакана).

Разумеется, чем больше ученых наблюдало прохождение Венеры, тем меньше оказывалась вероятность ошибок. Так впервые в истории науки ученые решали задачу, которую можно было выполнить только усилиями десятков людей в разных странах. Задача усложнялась еще и тем, что оба фактора, то есть схождение и вступление Венеры в 1761 году можно было полностью наблюдать лишь в северной части Европы — Швеции, Норвегии, на севере России, включая Петербург. В остальных местах вступление проходило за горизонтом.

Организатором астрономических экспедиций выступил в России Ломоносов. Еще 27 ноября 1760 года он подал от Академии наук в Сенат доношение, намечавшее программу будущих работ. В нем говорилось: «При наступающем будущего 1761 года майя 26 дня весьма важном астрономическом наблюдении прохождения Венеры между Солнцем и Землею, которое способствовать имеет к немалому приращению астрономии и мореплавательной науки, здешняя императорская Академия наук как по должности своей, так и желая соответствовать ожиданию всех в Европе ученых людей намерена по примеру Французской академии и Аглинского социетета (общества. — Г. Л.) наук отправить для того ж наблюдения в самые отдаленные места Сибири, а именно в Иркуцк и в Якуцк, а буде за какими трудностьми в дороге до сего последнего места доехать будет невозможно, то в Нерчинск, двух обсерваторов, а именно профессора Михайлу Попова, адъюнкта Степана Румовского... оное ж отправление всемерно служить имеет к немалой чести и славе России по всей Европе, яко то и короли французский и английской в таком же рассуждении и для ожидаемой от того превеликой пользы на отправления в разные отдаленные места обсерваторов никакого иждивения не жалеют».

Усилия Ломоносова привели к тому, что и Сенат «не пожалел никакого иждивения», утвердив 11 декабря 1760 года субсидию на организацию дорогостоящих экспедиций. Забегая вперед, скажем, что Н. И. Попов в точном соответствии с программой провел наблюдения в Иркутске, а С. Я. Румовский, не доехав до Якутска, остановился в Селенгинске. Пасмурная погода сильно затрудняла его наблюдения, но Румовский успешно справился со своей задачей.

Уладив дела с экспедициями, Ломоносов принялся за подготовку наблюдений в Петербурге. Здесь, к сожалению, ему пришлось столкнуться с большими препятствиями.

В качестве наблюдателей Ломоносов предложил А. Д. Красильникова и Н. Г. Курганова. Этому воспротивился академик, физик и астроном Франц Ульрих Теодор Эпинус. Монопольно захватив академическую обсерваторию и пользуясь поддержкой советника академической канцелярии И. И. Тауберта, он не пускал туда ни адъюнкта Красильникова, ни «математических и навигацких наук подмастерья поручецкого рангу» Курганова. Подобная выходка была явной дискриминацией по отношению к русским ученым.

Попытки Ломоносова уладить дело в самой Академии успеха не имели. За спиной Тауберта Эпинус то заявлял, что троим в обсерватории наблюдать невозможно из-за отсутствия подходящих помещений (что не соответствовало истине), то говорил, что на всех инструментов не хватит (что тоже было далеко от истины), то утверждал, что присутствие «других людей и смотрителей» скажется на точности наблюдений (поистине смехотворный довод).

Тогда Ломоносов обратился в Сенат. В ответ на обращение русского ученого Сенат направил в канцелярию Академии указ, которым предписывалось: «...означенного майора и астрономии адъюнкта Красильникова и подмастерья Курганова для астрономического знатнейшего наблюдения прохожденья в Солнце Венеры, здесь в Академии допустить... Чего ради и инструменты исправные реченному Красильникову и Курганову дать неотменно и ключ от обсерватории иметь у себя Красильникову, а упомянутому Эпинусу ключа от всей обсерватории не давать». Тем же указом Эпинусу, коли пожелает, было предложено выделить особый «покой» и необходимые инструменты.

Это было поражение иноземной партии в Академии. Хотя ничто, по существу, не препятствовало Эпинусу проводить наблюдения, взбешенный предпочтением, оказанным русским ученым, он отказался от наблюдений.

Что касается Тауберта, то и он не преминул сделать враждебный выпад против русских ученых. На следующий день после успешно проведенных наблюдений Красильникова и Курганова Тауберт распорядился немедленно демонтировать точные часы фирмы Ле-Руа, с помощью которых они фиксировали время. Тем самым они лишались возможности выверить в течение нескольких дней точность их хода, что требовалось для корректировки столь ответственных наблюдений.

Наряду с другими учеными провел в своей домашней обсерватории наблюдение редкостного небесного феномена и Ломоносов. Провел, правда, по программе, отличной от остальных. Суть ее ученый сформулировал так: «Господин коллежский советник и профессор Ломоносов любопытствовал у себя больше для физических примечаний, употребив зрительную трубу о двух стеклах длиною в 4½ фута. К ней присовокуплено было весьма не густо копченное стекло, ибо он намерился только примечать начало и конец явления и на то употребить всю силу глаза, а в прочее время прохождения дать ему отдохновение». Иными словами, ученый впервые в истории науки сформулировал программу, дотоле никем не ставившуюся — наблюдать прохождение Венеры по Солнцу с точки зрения не существовавшей тогда науки — астрофизики.

Оптика, использованная Ломоносовым, была далека от совершенства. Наблюдателю мешала хроматическая абберация (радужная окраска), появлявшаяся на стеклах во время наведения телескопа на объект.

Несмотря на несовершенство инструмента, Ломоносову удалось сделать открытие, являвшееся новым словом в науке, — открытие мирового значения: он обнаружил, что Венера «окружена знатной воздушною атмосферою, таковою (лишь бы не большей), какова обливается около нашего шара земного». Как же удалось установить Ломоносову столь важный факт? Обратимся к его рассказу:

«1. Перед самым вступлением Венеры в Солнце примечено мною, что чаемый край оного вступления столь неявственен и несколько будто бы стушеван. Однако я, не видя никакой черности через несколько времени и думая, что мой усталый глаз тому помрачению причиною, отстал от трубы, после несколько секунд взглянувши в трубу, увидел, где прежде край Солнца был неявственен, действительно увидел черную щербину или отрезок невеликий, но чувствительный от вступающей Венеры. Дал знак. После с прилежанием смотрел вступления другого края Венерина, который, по-видимому, еще не дошел и оставался маленький отрезок за Солнцем. Однако вдруг показалась между вступающим Венериным задним и между солнечным краем разделяющая их тонкая, как волос, светлая часть Солнца, так что между первым и последним не было времени больше одной секунды.

 

.     .    .    .    .    .     .    .    .    .    .     .    .    .    .   

 

3. При выступе Венеры из Солнца, когда передний край ея стал приближаться к солнечному краю, и было расстояние около Венерина диаметра, тогда появился на краю Солнца пупырь, коего округлость тем меньше (или, просто сказать, тем острее) становилась чем дале Венера выступала. Наконец, вдруг оный пупырь пропал, и Венера показалась вдруг без краю, хотя весьма малого, однакож чувствительного.

 

 

4. Выхождение заднего края было так же с некоторым отрывом и с неясностию солнечного края».

Явление светового ободка (в ломоносовской терминологии — «пупыря») в 1761 году отмечали и другие наблюдатели. Некоторые из них связывали этот ободок с наличием атмосферы на Венере. Лишь один человек утверждал это точно, подкрепив свой вывод убедительной аргументацией, сопровождавшейся графическими схемами.

Причину появления ободка ученый объяснял так: «Сие ни что иное показывает, как преломление лучей солнечных в Венериной атмосфере». Далее, сопровождая пояснения рисунками, Ломоносов безукоризненно доказывает, что только благодаря наличию атмосферы на Венере и видит земной наблюдатель «пупырь». Остается добавить, что доказательство наличия атмосферы на Венере через рефракцию, то есть преломление лучей при прохождении их из среды оптически менее плотной в среду оптически более плотную, является совершенно безупречным даже с позиций современной науки.

Приоритет величайшего открытия Ломоносова долгое время замалчивался, оспаривался и в России, и за рубежом. Иностранные ученые приписывают честь открытия атмосферы на Венере немецкому астроному Шретеру и английскому Вильяму Гершелю. Однако наблюдения Шретера и Гершеля были произведены в 90-е годы XVIII века, то есть через три десятилетия после Ломоносова.

Экспериментальное подтверждение о «знатной атмосфере Венеры» принадлежит советской науке, пославшей в наши дни к нашей земной соседке межпланетные корабли, приборы которых «прощупали» ее атмосферу. Таким образом, было блестяще подтверждено открытие М. В. Ломоносова.

Наш великий соотечественник в 1761 году заложил основы такой современной науки, как физическое планетоведение, занимающейся изучением природы спутников и планет Солнечной системы.

 

*      *      *

 

Открытие атмосферы на Венере принесло, бесспорно, Ломоносову радость. Бывали другие радостные события в доме на Мойке. Приятнейшие минуты испытал Ломоносов весной 1760 года, получив известие об избрании его 19 апреля этого года почетным членом шведской Академии наук. Еще более был доволен ученый, когда Петербургская Академия художеств, для создания которой он приложил столько сил и настойчивости, тоже избрала его своим почетным членом. Наконец Болонская Академия наук 2 апреля 1764 года удостоила его чести избрать своим почетным членом. Об этом говорила обстоятельная статья, опубликованная 12 марта 1764 года в «Ученых Флорентийских ведомостях».

Но чаще в последние годы жизни испытывал Ломоносов не радость, а огорчения. Ухудшилось здоровье — сказывались годы пешеходного странствия по Германии, сказывались бдения в химической лаборатории, где копоть, сажа, испарения кислот, пыль и твердые частицы, образовывавшиеся при изготовлении художественного стекла и смальты, оседали в легких. Не радовали и дела государственные, 25 декабря 1761 года в муках умерла императрица Елизавета Петровна. На престол вступил Петр III, интересы русского государства которому были глубоко чужды. Ломоносов истинно скорбел о кончине «дщери Петра Первого», а свое отношение к новому императору, заключившему позорный мир с Пруссией, выразил в оде на день восшествия на престол Екатерины II:

 

Слыхал ли кто из в свет рожденных,

Чтоб торжествующий народ

Предался в руки побежденных?

О стыд, о странной оборот!

Чтоб кровью купленны трофеи

И победителей злодеи

Приобрели в напрасной дар,

И данную залогом веру.

В тебе, Россия, нет примеру;

И ныне отвращен удар.

 

Екатерина II вступила на престол 28 июня 1762 года в результате «Петербургского действа», а проще говоря — очередного дворцового переворота. Она не захотела слушать совета великого русского ученого, писавшего:

 

Услышьте, судии земные

И все державные главы:

Законы нарушать святые

От буйности блюдитесь вы

И подданных не презирайте,

Но их пороки исправляйте

Ученьем, милостью, трудом.

Вместите с правдою щедроту,

Народну наблюдайте льготу;

То бог благословит ваш дом.

 

Почему Ломоносов осмелился давать советы новой императрице? Его ода была написана в период между 28 июня и 8 июля 1762 года. Это было время большого возбуждения в Петербурге, время больших надежд на благие перемены. Новое «петербургское действо» оказалось гораздо более грандиозным, чем дворцовый переворот, приведший к власти Елизавету Петровну. Тогда, поздней осенью 1741 года, лишь небольшая группа преображенцев посадила на престол дочь Петра I. Теперь, чтобы отнять власть у Петра III, выступило свыше 14 тысяч солдат гвардейских полков и полевых частей, расквартированных в столице. Права Елизаветы Петровны на престол, по тогдашним понятиям, были бесспорны. Права Екатерины II на российскую корону со всех точек зрения были весьма и весьма сомнительны. Она была лишь женой императора и матерью наследника престола. Понимая юридическую шаткость своего положения, Екатерина II делала вид, что считается с интересами подданных, благосклонно выслушивая советы, пожелания, предложения. Поступала же императрица, разумеется, так, как ей было выгодно.

 

 

Она предпочла не заметить советов Ломоносова, высказанных в оде. Екатерина II считала, что сама обладает необходимой мудростью, чтобы управлять страной. Однако ее пышные предначертания, занесенные в «Наказ Комиссии о составлении нового уложения» были просто фикцией.

Начало нового царствования оказалось для Ломоносова поистине несчастливым. «Милости», сыпавшиеся новой государыней, его не коснулись. Более того, его главный заклятый враг в Академии Тауберт был произведен в статские советники, сделавшись, таким образом, выше чином Ломоносова. 28 января 1762 года новоиспеченный статский советник со скрытым торжеством объявил ему, что он, Ломоносов, отстранен от руководства Географическим департаментом Академии.

Ценой громадных усилий Ломоносов добился-таки восстановления справедливости — заведывание Географическим департаментом осталось за ним.

Не успел оправиться Ломоносов от этой неприятности, как грянула новая беда. 2 мая 1763 года Екатерина II, находившаяся в связи с коронацией в Москве, направила указ Сенату: «Коллежского советника Ломоносова всемилостивейше пожаловали мы в статские советники и вечною от службы отставкою с половинным по смерть его жалованием». 15 мая весть об отставке достигла Петербурга. Молча выслушав указ, Ломоносов тотчас уехал к себе на Мойку, не подписав протоколы и журналы академической канцелярии.

В изворотливости, умении соразмерять и рассчитывать свои действия с их возможными последствиями Екатерине II не откажешь. Очень скоро она поняла, что с указом об отставке хватила через край. По «Грамматике» Ломоносова учились все русские люди, по его «Риторике» они овладевали искусством слова. По ломоносовским правилам стихосложения создавали стихи русские поэты; овладевая его теорией «трех штилей», постигали русские люди законы словоупотребления в русской речи. А его открытия в физике, химии, геологии, оптике, метеорологии, астрономии, электричестве... А его слава ученого, шагнувшая далеко за пределы России. А поэтическое творчество, наполненное благородным гражданственным пафосом. Отстранить его от Академии — значило скомпрометировать себя перед лицом передовой русской общественности.

Как воспримут этот указ в научном мире Европы, как отнесутся к нему просветители Франции, Германии, Швейцарии, с мнением которых она так считалась?

Все это убедило императрицу в том, что она приняла опрометчивое решение. 13 мая 1763 года она делает поспешный запрос: «Есть ли Указ о Ломоносова отставке еще не послан из Сената в Петербург, то сейчас его ко мне обратно прислать».

Более того, поняв, что она допустила большую оплошность, Екатерина II принимает меры, чтобы изгладить из памяти общественности неприятный инцидент. Выждав приличествующее случаю время, она в конце этого же 1763 года (20 декабря) «жалует» Ломоносову чин статского советника с годовым окладом в 1875 рублей. Спустя полгода с небольшим она предпринимает следующий дипломатический шаг — 7 июня 1764 года помпезно, в окружении придворных, приезжает к Ломоносову домой, на Мойку. Разумеется, визит был расписан «Санкт-Петербургскими ведомостями», сообщившими читателям, что императрица с двором «изволили смотреть производимые им работы мозаичного художества для монумента вечнославныя памяти Петра I». Фальшь этого визита видна уже по тому, что к этому времени императрица знала: монументу Петра I в Петропавловском соборе не бывать.

Умудренный жизненным опытом, долголетней борьбой с недругами в Академии и вне ее, Ломоносов хорошо ориентировался, где фальшь, а где искреннее движение души. Он не обольщался видимыми знаками внимания со стороны императрицы, тем более что в Академии с приходом Екатерины II к власти подняли голову, оживились его заклятые враги. Его недавние покровители один за другим оттирались новыми фаворитами. Что оставалось делать Ломоносову? Только работать, чтобы своими трудами способствовать славе русской науки. Он создал обширный проект географических исследований в северных морях России, дерзновенно мечтая об освоении Северного морского пути — идея, предвосхитившая время. Этот завет Ломоносова воплотился в действительность в советское время. Его беспокоит убыль населения в России, и он пишет труд «О размножении и сохранении российского народа» (1761), намечающий целый комплекс мер «приумножения и процветания народа российского». Он заботится об академическом университете, проявляя поистине отеческую заботу об его питомцах. Он, наконец, форсирует работы над «Полтавской баталией» и успешно завершает их в начале 1765 года — года, которому суждено было стать последним в его жизни.

 

*      *      *

 

Ломоносов, как бы подытоживая свой жизненный путь, писал в письме к Теплову 30 января 1761 года, что природа дала ему «терпение и благородную упрямку и смелость к преодолению всех препятствий к распространению наук в Отечестве...»

«Благородную упрямку» русского ученого вынуждены были признавать и враги Ломоносова, яростно стремившиеся, чтобы в Петербургской Академии даровитым россиянам, подобным бывшему поморскому сыну, мест не оказалось. Тауберт, сменивший в 1761 году на посту правителя академической канцелярии своего умершего шурина Шумахера, по этому поводу выразился так: «Разве де нам десять Ломоносовых надобно — и один нам в тягость».

Что великому русскому ученому «распространение наук в Отечестве» было «всего в жизни дороже» — неоспоримо. Об этом говорит его научное наследие, его исполненное гражданственного патриотизма поэтическое творчество, об этом свидетельствуют его служебные документы, наконец, частная переписка. Кстати сказать, даже в самых личных, казалось бы, письмах Ломоносов чрезвычайно скупо пишет о своей семейной жизни. Даже в этих письмах перед нами — ученый и государственный деятель. Лишь в немногих, например, в письме сестре Марии Васильевне от 2 марта 1765 года, есть строки, которые хоть в какой-то мере рассказывают о родственных отношениях Ломоносова. Сообщая сестре о приезде в Петербург племянника Михаила Евсеевича Головина, впоследствии адъюнкта математики и физики Петербургской Академии, Ломоносов пишет: «Государыня моя сестрица, Марья Васильевна, здравствуй на множество лет с мужем и детьми. Весьма приятно мне, что Мишенька приехал в С.-Петербург в добром здоровье и что умеет очень хорошо читать и исправно, также и пишет для ребенка нарочито. С самого приезду сделано ему новое французское платье, сошиты рубашки и совсем одет с головы и до ног, и волосы убирает по-нашему, так чтобы его на Матигорах не узнали. Мне всего удивительнее, что он не застенчив и тотчас к нам и к нашему кушанью привык, как бы век у нас жил, не показал никакого виду, чтобы тосковал или плакал. Третьего дня послал я его в школы здешней Академии наук, состоящие под моею командою, где сорок человек дворянских детей и разночинцев обучаются и где он жить будет и учиться под добрым смотрением, а по праздникам и по воскресным дням будет у меня обедать, ужинать и ночевать в доме. Учить его приказано от меня латинскому языку, арифметике, чисто и хорошенько писать и танцевать. Вчерашнего вечера был я в школах нарочно смотреть, как он в общежитии со школьниками ужинает и с кем живет в одной камере. Поверь, сестрица, что я об нем стараюсь, как должен добрый дядя и отец крестный. Также и хозяйка моя и дочь его любят и всем довольствуют. Я не сомневаюсь, что он через учение счастлив будет. И с истинным люблением пребываю брат твой Михайло Ломоносов».

Среди прочих это письмо — исключение. Вот почему о семейной жизни, о домашнем житье-бытье ученого до нас не дошло, по существу, никаких известий. Из письма «О сохранении и размножении российского народа» можно узнать, что дважды дочь Ломоносова Елена была при смерти и вылечил ее отец. Из другой служебной записки ясно, что в доме Ломоносова жил брат жены ученого Иоганн Цильх.

Ни «записной» биограф Ломоносова Якоб Штелин, ни мемуары того времени, ни свидетельства современников ничего не говорят об отношениях между дочерью немецкого пивовара — женой Ломоносова Елизаветой Христиной и Михаилом Васильевичем. Скорее всего, в семье Ломоносовых царили мир и любовь. Таким образом, вся энергия Ломоносова, все его гениальные способности могли быть целеустремленно направлены на «приращение наук российских», на приумножение славы своего Отечества. Не щадя себя, стремился Ломоносов «к размножению в Отечестве природных ученых людей». И лишь в мгновения слабости, в часы размышлений о своей судьбе из-под его пера выливаются овеянные светлой грустью строки. В «Стихах, сочиненных на дороге в Петергоф» образ кузнечика — это образ существа, живущего свободной, не связанной условностями жизнью, наслаждающегося гармоничным единством с природой.

 

Кузнечик дорогой, коль много ты блажен,

Коль больше пред людьми ты счастьем одарен!

Препровождаешь жизнь меж мягкою травою

И наслаждаешься медвяною росою.

Хотя у многих ты в глазах презренна тварь,

Но в самой истине ты перед ними царь;

Ты ангел во плоти, иль лучше, ты бесплотен!

Ты скачешь и поешь, свободен, беззаботен,

Что видишь, все твое; везде в своем дому,

Не просишь ни о чем, не должен никому.

 

«Стихи, сочиненные на дороге в Петергоф» считаются переложением античного анакреонтического стихотворения «К цикаде». Однако основатель анакреонтики древнегреческий поэт Анакреонт, творивший в IV — V веках до нашей эры, был певцом радости бытия, любви, вина... Этих настроений в произведении Ломоносова нет и в помине. И хотя ученый-комментатор может заметить, что Ломоносов лишь добавил последний стих к произведению древнего лирика, вся гамма настроений убеждает — перед нами совершенно оригинальное стихотворение русского поэта. В нем — грусть, жизнь, насыщенная мирскими многотрудными заботами, миг неуверенности в себе, раздумья о собственной судьбе и окружающей действительности.

К сказанному, может быть, стоит лишь добавить, что это было время, когда Ломоносов боролся за преобразование академии, когда русский ученый трудился над составлением нового регламента академии. Кузнечик, свободно и беззаботно скачущий и поющий, был для Ломоносова символом отрешенности от мирской суеты. Такая жизнь для ученого и гражданина была, разумеется, совершенно неприемлема.

 

  • 1. Свиньин П. П. Потомки и современники Ломоносова. «Библиотека для чтения», т. 2, отд. 1, 1834, с. 213.
  • 2. Указанные материалы любезно предоставлены для опубликования бывшим научным сотрудником Института истории естествознания и техники АН СССР Г. А. Андреевой.

Добавить комментарий

Plain text

  • HTML-теги не обрабатываются и показываются как обычный текст
  • Адреса страниц и электронной почты автоматически преобразуются в ссылки.
  • Строки и параграфы переносятся автоматически.
CAPTCHA
Этот вопрос задается для того, чтобы выяснить, являетесь ли Вы человеком или представляете из себя автоматическую спам-рассылку.