Бури не атмосферные, а житейские

Описывая деятельность Фридмана в области метеорологии, мы вынуждены были забежать несколько вперед. Вспомним, что изложение биографии ученого мы прервали на том перио­де, когда он работал в Лейцпиге у Бьеркнесса.

Незадолго до начала первой мировой войны Фридман вер­нулся на родину. Когда была объявлена мобилизация, он по­ступил добровольцем в авиационный отряд. Он был зачислен «нижним чином» — аэронавигатором. Началась военная жизнь Фридмана, продолжавшаяся около трех лет.

Казалось бы, в рассказе о его научных занятиях должен наступить естественный перерыв — «на войне, как на войне». Но никакие внешние события не могли заставить мысль Фрид­мана остановиться. На фронте он продолжает и учиться, и творить. Необычные же условия он старается максимально ис­пользовать для научной работы. Ведь он в авиаотряде — как же не заниматься наблюдениями над атмосферой!

Вот письмо Фридмана Б. Б. Голицыну, написанное с фрон­та. Вначале идет краткое описание солдатской жизни: «При­чины наших неудач двоякого сорта: с одной стороны, налич­ность тяжелой артиллерии у немцев и отсутствие ее у нас, с другой стороны, великолепная организация и техника у нем­цев и отсутствие того и другого у нас. Тяжелая артиллерия производит огромное моральное действие — фактически вред от нее невелик...»

Эти же или похожие слова были в тысячах других писем, идущих с фронта в тыл. Возмущение царской армией и ее по­рядками...

Но несколькими строчками ниже написано нечто совсем другое, необычное для письма, идущего с театра военных дей­ствий в тыл:

«В настоящее время я занимаюсь вопросом об определении температуры и давления, когда заданы скорости..., условия, кои получаются при этом, дают некоторые указания на вели­чину вертикальной скорости... в атмосфере в зависимости от горизонтальных скоростей и свойств воздуха; это, мне кажет­ся, имеет практический интерес.

Затем собираюсь написать, если Вы найдете это удобным, для Географического сборника небольшую заметку о причинах возникновения и исчезновения вихрей в атмосфере, хотя бы в общей математической форме, — было бы очень интересно».

Из последних слов видно, что Фридман продолжал и на фронте думать о проблемах метеорологи. Но ум ученого об­ращался и к другим интересным математическим проблемам, которые сами собой возникали в условиях войны. Одной из таких проблем было движение самолета в потоке воздуха с произвольным законом. Другой — траектория падающей бом­бы.

Есть шуточное правило, сформулированное польским про­фессором Штейнгаузом, которое называется «математик сде­лает это лучше». Под ним имеется в виду следующее: если двум людям, из которых один математик, а другой — нет, поручить одинаково незнакомую для них работу, то математик справится с ней всегда успешнее. Трудно утверждать, что «за­кон Штейнгауза» универсален, но Фридман, во всяком случае, подтвердил его своим примером. Он недолго просто присматривался к авиации и вскоре начал активно участвовать в ее организации.

Теории бомбометания тогда фактически не было. Фрид­мана это не смутило — он сам ее создал, по крайней мере, в первом приближении. После этого необходимо было прове­рить расчеты на практике. Фридман не хотел поручать это кому-то другому, он сам просился в боевые вылеты, бросал бомбы. В начале 1915 года он писал Стеклову: «Мне самому довелось недавно проверить свои соображения во время одно­го из полетов под Перемышлем; оказалось, что бомбы пада­ют почти так, как и следует по теории. Чтобы окончательно подтвердить теорию, я в один из ближайших дней полечу снова».

Выдающиеся научные и организаторские способности Фридмана пробили себе дорогу даже в условиях косной цар­ской армии. Вскоре он получил повышение по службе — стал летчиком-наблюдателем 26-го отряда. Теперь летать при­шлось очень часто. Полеты были разные — и спокойные, и опасные. В один из вечеров случилось, например, такое: «Под­ходя к земле и делая вираж у земли, мы ее уже за темнотой не видели; на одном из виражей сдал мотор, если бы не чу­десная случайность, мы врезались бы на всей скорости в ов­раг...».

Не только несовершенные конструкции самолетов грозили, гибелью — Фридман сражался в воздухе с самолетами против­ника.

«Особенно интересны были два полета, в которых мне довелось участвовать в воздушных боях; первый полет был на «Фармане-15», летчик передал мне управление, и я несколько минут вел аппарат в воздухе, а летчик стрелял в немца  из карабина; второй бой был грандиознее: мы вступили в бой с двумя неприятельскими аэропланами, из которых один был вооружен пулеметом; самое ужасное было слышать дробь пулемета, целящегося в нас; расстояние между аэропланами было ничтожное, и я считаю чудом, что спасся от смерти. Бой происходил над нашими войсками, на глазах у тысяч свидетелей; немцы ушли, завидев возвращающийся с разведки вто­рой наш аэроплан «Вуазен».

Через некоторое время Фридман получил новое повыше­ние. Ему поручили организовать центральную аэрологическую станцию при шестой авиационной роте, где обучались наблюдатели-аэрологи, и откуда шло руководство созданием дру­гих аэрологических станций по всему фронту.

В конце 1915 и в начале 1916 года Фридман фактически возглавил аэронавигационную службу на всех фронтах рус­ской армии. Он руководил центральным управлением этой службы, а в марте 1916 года был назначен официальным за­ведующим управления. Параллельно с организационной работой он читал лекции в киевской школе лётчиков-наблюдателей. Для развивающейся военной авиации были необходи­мы таблицы по бомбометанию. С осени 1916 года Фридман занялся их составлением.

Ему помогал в организации работы математик А. Ф. Гаврилов. Описывая этот период  деятельности   Фридмана, он вспоминает: «Вот что было сделано менее чем за год:

1) Вычислены (впоследствии напечатанные) таблицы при­цельного бомбометания с самолетов (при употреблявшихся тогда параметрах);

2) Отремонтирован в специально организованных мастер­ских весь парк приборов, имевшихся в армии, с модерниза­цией высотометров;

3) Составлен вчерне проект производства всех приборов;

4) Таблицы бомбометания проверены опытным бомбоме­танием на аэродроме в Севастополе; отчет впоследствии на­печатан;

5) Спроектированы и построены прицельный прибор и бом­босбрасыватель, испытанные в Севастополе;

6) Составлен проект завода в Москве для производства аэронавигационных приборов с собственной аэродинамической трубой, лабораториями, литейной и механической мастерскими;

7) Подготовлено около ста аэронавигаторов для строевой авиации и сделаны некоторые исследования по аэрофотосъем­ке».

Летом 1917 года завод в Москве, упомянутый в шестом пункте (на его базе возник завод «Авиаприбор»), уже суще­ствовал не в проекте, а реально. Фридман заведовал сначала первым отделением завода, а затем стал его директором.

После Октябрьской революции завод был законсервиро­ван, а персонал распущен. Советское правительство провоз­гласило выход из империалистической войны. Военные пред­приятия частично были закрыты или переведены на другую продукцию. Фридман снял свою армейскую форму и вернул­ся к науке. Нужно сказать, что это он сделал с удовольстви­ем, ибо с начала войны мечтал о том дне, когда можно будет снова засесть за серьезную научную работу.

События 1914 — 1917 годов потрясли Россию до основания. Затяжная война с Германией, затем буржуазная революция, наконец Великий Октябрь, интервенция, гражданская война, разруха. Многие судьбы резко изменили свое течение. Люди теряли близких, оказывались в непривычных и сложных усло­виях. Советская власть вначале контролировала лишь часть территории страны. На периферии подвизались «местные пра­вительства», всяческие ставленники буржуазии и помещиков.

И все же был простой и ясный каждому вопрос, требую­щий уверенного и четкого ответа: ты с родиной или против нее? Ты со своим народом или против него?

Когда произошла Октябрьская революция, отзвук от нее прокатился по всему миру. Одни люди воспылали надеждой, другие захлебнулись ненавистью. Сколько иностранных га­зет обливали тогда грязью взявших в руки власть большеви­ков! Какие только аргументы не приводили в доказательство обреченности нового строя! И одним из главных аргументов был такой: большевики уничтожают культуру, они вандалы, они ввергают Россию в тьму средневековья...

Эта пропаганда была не столько смешной и наивной, сколько хитрой и расчетливой. Опытные буржуазные газет­чики играли на невежестве средних классов, на недостатке объективной информации, на неустойчивости интеллигенции, чтобы привить боязнь к революции. Но самой вожделенной их темой была оппозиция по отношению к революции деятелей культуры. Не поняв социальных изменений, не приняв народ­ную власть, уехал такой-то ученый — в Америке и в Европе кричат: «Крах социалистической культуры!» Кто из читателей сосчитает, сколько ученых не уехало из России?

Эмигрировало, конечно, меньшинство. Но и из тех, кто ос­тался, далеко не все сразу взялись за дело. Были трудные времена. Родина была зажата железным кольцом блокады. Вопрос стоял о жизни и смерти социалистической Отчизны. Людей мобилизовали на фронт и на работу. Продовольствия не хватало. И не все ученые понимали необходимость крайних мер в этих условиях. Кое-кто был недоволен, брюзжал, вспо­минал «мирное время». Были и такие, кто сознательно саботи­ровал, не хотел «служить большевикам». Формально они ни­чего антисоветского не делали, а по существу наносили зна­чительный вред формирующемуся государству.

Вот поэтому-то и важны, неоценимо важны были усилия ученых-патриотов, закладывавших основы новой советской науки. Эти специалисты выполняли не только научную, но и не менее существенную политическую миссию. Клеветников они должны были опровергнуть не словами, а делом. В числе тех ученых, которые активно способствовали расцвету совет­ской науки в первые послереволюционные годы, был Фридман.

Однако полностью включиться в научную деятельность после демобилизации ему пришлось не сразу. Военная судьба сорвала его с прежнего места — с Павловской обсерватории. В связи с разными преобразованиями царских учреждений и с изменением штатов возможность вернуться в обсерваторию была для Фридмана, находившегося в то время в Москве, не ясна. Кроме того, было голодное время, переезды сопровожда­лись трудностями. Как на грех, у него случились зимой 1917 — 1918 года приступы сердечного заболевания, не позво­лявшие много двигаться. Однако сидеть без дела Фридман не мог. Он решил заняться преподавательской работой. С этой мыслью он послал документы в недавно созданный Перм­ский университет.

Результат оказался положительным. Фридман был из­бран «экстраординарным» профессором Пермского универси­тета по кафедре теоретической механики.

Два года, проведенные в Перми, Фридман посвятил отча­сти своей излюбленной теме — движениям атмосферы, отча­сти организационной деятельности, столь необходимой для становления молодого университета. Им была написана статья «О вертикальных течениях в атмосфере». В ней развиваются идеи, выдвинутые ученым еще в 1913 году. На этот раз рас­сматриваются перемещения воздушных масс в вертикальном направлении, происходящие при условии притока тепла в атмосферу. Разумеется, для решения задачи нужно было что-то отбросить. Упрощающие предположения, сделанные Фридма­ном, заключались в том, что давление, удельный объем, тем­пература и величина притока энергии зависят только от вы­соты. Эта частная задача была решена, и результат получился весьма интересным: например, из него следовал вывод о воз­можности равновесия атмосферы в том случае, когда выше­лежащие слои плотнее нижележащих.

В Пермском университете Фридман не только читал лек­ции и занимался научной работой, но и был одним из самых деятельных участников работы по расширению этого учебно­го заведения. Треволнения, связанные с административной деятельностью, хорошо выражены в строках письма Фридмана Стеклову, датированного двадцатым декабря 1918 года:

«Мы организовали Физико-математическое общество, по­лучили субсидию в 15.000 рублей и приступили уже к изда­нию журнала. Описывать трудности, кои пришлось преодо­леть, не буду. Теперь мы имеем математический шрифт, и часть статей пошла уже в набор. Мы нарочно пустили сначала статьи местные, наши, чтобы наборщики на них выучились бы. Однако без помощи лучших сил журнал не проживет дольше года. Совершенно поэтому необходима Ваша помощь, Владимир Андреевич».

Но на долю Фридмана в Перми выпали не только органи­зационные заботы. В 1919 году этот город заняли войска Колчака. Патриотизм ученого проверялся испытаниями. Насколько Фридман их выдержал, ясно из его собственных слов:

«...по мере того, как Колчаковия делалась все более и бо­лее черносотенной, что обусловливалось временными похода­ми белых, стало замечаться резкое расслоение в рядах перм­ской интеллигенции, часть которой окончательно окрасилась в черный цвет, а другая часть стала все более и более подозри­тельно смотреть на «махры» расцветающей власти. Это раз­деление было источником большого количества столкновений в Совете Университета...

Завершительным актом многих нелепых поступков перм­ской профессуры была эвакуация Пермского университета при отступлении белых. К счастью, она не удалась, и только личному составу и ничтожной части груза удалось проехать в Томск».

После освобождения Перми советскими войсками Фрид­ман участвовал в восстановлении университета. Но масштаб работы в Перми все же не мог удовлетворить ученого. Фрид­мана властно влекло его любимое дело — метеорология. При первой возможности, в 1920 году, он вернулся в Петроград.